Размышления после парадного разъезда

«Ну, как Вы находите Тобольск?» - на этот вопрос, прозвучавший накануне юбилейных торжеств, я сильно замешкалась с ответом. И замешательство проистекает вот отчего: в структуре самого города сейчас почти автономно живут три компактных ядра.

Автономно – значит, они связаны только дорогами (взвозами и автострадами), но никак не по функции, не по стилю (хоть жилья, хоть житья). Первый город – исторический центр с кремлёвским ансамблем. Второй город я бы назвала Нью-Иртышск: это тяготеющий к мосту через Иртыш район, обязанный своему возникновению Нефтехиму. Город широких проспектов и той степени архитектурной безликости, что очень органично нашла отражение в казённой топонимике. Здесь квартал именуют по типу «микрорайон №7», потому что имя улицы всё-таки предполагает хоть какую-то, да индивидуальность. Кажется, только здание загса выстроено здесь по авторскому проекту (архитектор Алексей Белоусов). А больше дивиться нечему.

И, наконец, третий член тобольской агломерации – подгорье, исторически именуемое нижним посадом. В чрезвычайно популярной сейчас развёрнутой метафоре Семёна Ремезова об ангеле Сибири сказано, что ангел держит нижний город на правой своей длани. И если метафору сбрызнуть воображением, то ясно же, что ангел не в силах сдержать слёзы при виде содержимого правой ладони. Тут только каменно-бесчувственный не дрогнет сердцем, не восплачет. То ли смерч прошёлся по низине, оставив на месте деревянных особняков выгоревшие пустоши. Да нет, вроде не смерч: какие-то явно инородные тела – то красномордые коттеджи, то пояс аккуратных бетонных таунхаусов, кем-то из местных краеведов названных приветом из Амстердама. А где же самородная музейная среда, которой заманивают туристов?

Видите ли, каждый город выстраивается не как набор живописных видов – его особенности продиктованы социальной функцией. Скажем, Москва росла как конгломерат ремесленных слобод, а Петербург подчинён жёсткому плану, и чертёж самодержавной воли, исходящий из точки Адмиралтейства, несёт даже сакральный смысл. А материальная плоть Тобольска отражает вехи экономических преобразований. Именно промышленная «революция» привела в 60-е годы к появлению Нью-Иртышска, а как экономической доминантой (после 2003 года) становится туризм, тут все взоры невольно с тревогой и обращаются в сторону нижнего посада. Едва ли туристы будут созерцать его только со смотровых площадок Троицкого мыса. Речь и пойдёт о двух подходах к градостроительной реконструкции, и для их уразумения нам придётся уподобиться двуликому Янусу. Одним глазом смотреть вспять, в проект реконструкции 60-х годов, выполненный архитекторами ЦНИИПИГрадостроительства, а второй глаз устремлять в туристическое будущее, опираясь на тот хаос впечатлений, который озадачивает сегодня.

Нагорные вертикали

Разные бывают заповедные города.

В Ростов Великий автобусы идут нескончаемым караваном. Но если б вам довелось прибыть сюда не с парадного хода, не туристской проторённой колеёй, если бы вы приехали поездом и пошагали смиренно по чистеньким улочкам, вас наверняка поразила бы патриархальная, сонная тишина. Во всяком случае, когда я двигалась так по пустынным кварталам, казалось, что вот-вот прокричит петух. И если он так и не закричал, значит, видно, был не его час...

Приезжие редко показываются в этих улочках, они не для туристов, и поезд останавливается на станции Ростов не больше пяти минут. Вам кажется, что мы отвлекаемся? На самом деле мы о Тобольске только и думаем. Во всяком случае, ещё в конце 60-х годов его облик разве что отсутствием налаженного туристского сервиса отличался от того дремотного состояния, в которое невольно впадает город-музей.

Речь вот о чем. Когда город действительно тяго¬теет только к музейности, когда он лишается экономической перспективы, когда молодёжи негде проявить себя и она уходит подальше от дедовских мест, город начинает пустеть. Ему ничего не остаётся, как настраивать туристов на лирический лад. А созерцать город наездом-наскоком и жить в нём постоянно — разные вещи. Словом, по пути абсолютной музеефикации Тобольск не пошёл и не пойдёт. И думается, жители от этого не проиграли.

Новая реальность пришла в древний город на Иртыше. Стройка нефтехимического комбината резко изменила экономическую структуру, подчинив её индустриальным ритмам. Но каким образом совместить индустрию и заповедное? Как современное ввести в ткань города, чтоб не повредить уникальной исторической среды? Было над чем поломать голову проектировщикам нового Тобольска.

Итак, условие первое: сохранить исторический центр с кремлём. Но каким образом сохранить? Ведь порой именно старый центр берет на себя функции нового. Рядом возникает магистральная улица с ожив¬лённым движением, растут новые объекты (пусть даже с сохранением старой планировки). Парадоксаль¬ность ситуации в том, что усиленное внимание дорого обходится памятникам прошлого, а порой прямо гу¬бительно сказывается на их судьбе.

В Тобольске, однако, и речи не могло быть о подобном варианте. Охранные зоны сыграли для кремля роль решающей защиты. Старый центр следовало оставить неприкосновенным. Стало быть, надо формировать новый деловой, административный, торговый центр. Но где и как? И тут проектировщикам подсказала сама природа, сама топография. Тобольск сложился испокон веков как город панорамный. Что, если панораму былинности использовать теперь, так сказать, в профиль, а лицо нового города развернуть вдоль естественной природной оси - русла Иртыша? Ведь это же величественный образ: город на берегу могучей реки в вечном движении, в вечных переменах. И каждому времени - своя дань. Или свой центр, если перевести на язык градостроителей.

Новый центр решено было возводить на левом фланге иртышской панорамы. Иными словами, вынести его далеко на север от кремля, приблизив к железной дороге. Итак, справа - прошлое, слева - будущее. Но как их объединить, как сделать органич¬ной их стыковку?

Напрашивается одно пояснение. Как вы думаете, отчего древние города жили в таком единстве с природой? Кроме всего прочего, может быть, ещё и по¬тому, что до наступления эры машин невозможно было активно вмешаться в рельеф. В Тобольске эта зависимость от природы была слишком очевидной: на горе страдали от нехватки воды, а под горой - от её избытка. Половодье приносило нижнему посаду одни убытки. Пожалуй, только Гагарину с его трудовыми резервами в лице пленных шведов и возможно было внести поправочку в рельеф, отвести русло Тобола от городских стен.

Стало быть, городская застройка вынужденно приспосабливалась к природе, и строители обыгрывали особенности рельефа. Но это приводило как раз к интересному эстетическому результату. Возникала особенная неповторимость городской среды в каждом конкретном случае.

В том же нижнем посаде только отдельные особняки или домики представляют для нас интерес сами по себе. А иногда даже не домик, а только его детали — резной водосток, ворота, убранство наличников. И всё-таки даже обыденная застройка становится притягательной. Особенно тогда, когда улица открывается не враз, а отдельными кусками, когда её изгиб создаёт для нас кулису, и мы ощущаем, что через какие-то двести метров, за поворотом, улица даст другое впечатление, новый вид, новую неожиданность. Улица словно заманивает нас в свою глубину.

Историки культуры спорят о том, в какой степени самая ранняя застройка Тобольска содержала элементы регулярного плана. Не вдаваясь в тонкости этого спора, отметим только, что и само понятие плана развивалось во времени. Например, в городе XVII века улице особого значения не придавалось. Даже если квартал был относительно правильной формы, внутри него допускалась большая свобода размещения. Усадьбы распластывались, вовсе не заботясь о фасаде, и часто именно амбары и бани могли непосредственно «смотреть» в улицу.

Старый город в Тобольске доносит до нас ту планировочную систему, которая сложилась в общих своих чертах в конце XVIII века (после «большого пожара»). Конечно, это город, подчинённый плану, то есть регулярный и с нашей точки зрения. Однако эта регулярность не по линейке расчерчена, она всё время учитывает природные условия: и сеть речек, и видовые перспективы.

Этот план выражает не только сословную или материальную среду, но также и особую эстетику восприятия пространства, и в основе этой эстетики лежит чувство ансамбля. Не отдельный элемент говорит, не отдельное здание, а комплекс. И вот почему старый Тобольск можно назвать прежде всего памятником культуры: из-за его планировки.

Достоинство проекта реконструкции Тобольска 60-х годов не исчерпывается только бережным отношением к планировочной культуре. Важно и то, что градостроители не пренебрегли народной эстетической традицией, не отрезали город от природы.

Сегодня мы любуемся лучшим видом в основном с Троицкого мыса. Но вдоль иртышских круч, там, где тянется по кромке берега Яровая улица, проектировщики замыслили создать набережную. Выходит, видовая перспектива с Иртыша не просто расширяется, но получает парадный, торжественный смысл. Эта часть нагорного комплекса, где особенно хорошо созерцать закаты над Иртышом, по замыслу должна стать композиционным центром. Вот где новое и старое встречаются тесней всего — в образном раскрытии реки. Если смотреть теперь на город с другого берега Иртыша, то мы увидим на правом фланге всю былинную панораму. Но слева, ближе к вокзалу, доминантам историческим отзовутся современные — высотные шестнадцатиэтажные дома-башни. Возникает новая система вертикалей в иртышской панораме. И композиционное единство в ней достигается различными средствами. И симметричным противостоянием вертикалей старого и нового центра. И набережной на первом плане. И плавностью, постепенностью перепадов по высоте, которые определяют силуэт панорамы. Возникает как бы ступенчатость силуэта: вертикали звучат тем громче, чем ближе к флангам. И совсем «успокаиваются» в центре, где высота застройки предусмотрена не выше пяти этажей.

Что получается? Исторически сложившиеся «большие проезжие» - бывшие Вознесенская и Петропавловская улицы - обросли фасадами современных типовых домов. Век нынешний и век минувший встретились, правда, не везде без конфликта. Потери есть: гостиница «Тобол», например, досадно заслонила «прозор» на заповедную Петропавловскую церковь. Но в принципе важно: сохранена вся историческая планировка. Более того, только после зелёного массива Завального кладбища вертикали начнут набирать разбег - от девятиэтажных уровней шестого микрорайона до шестнадцатиэтажных - в новом центре. Стало быть, кремлёвские доминанты могут «работать» в среде нагорной части практически вне конкуренции.

Охранные зоны, как вы видите, в плане нового Тобольска имеют разную степень отдачи. Есть зона абсолютной неприкосновенности - примыкающая к кремлю территория, отграниченная Красной площадью. И есть зона переходная, где мы с вами только что побывали... Набережная на Иртыше и соответствует этой переходной зоне, если вынести её за горизонтальную ось реки.

Выходит, старинная проезжая дорога, может, одна из первых чётко выра¬женных улиц древнего города, продолжилась, чтоб напрямую связать центры Тобольска - его прошлое и его будущее. И опять мы видим: как раньше местный торг тяготел к пристани, испытывая притяжение «большой воды», так теперь новый центр испытывает притяжение к вокзалу, а значит, к линии железной дороги. Город выстраивается не как набор прекрасных видов и перспектив. Главное его назначение — нести исправно свою службу, быть удобным для людей.

Проектанты максимально учли все обстоятельства, чтоб сделать городской организм слаженным. Учли рабочие нагрузки индустриальных ритмов жизни, но не оборвали и связи исторические.

На ладони ангела

Вот мы по поводу исторической городской среды постоянно говорим о взаимопроникновении природного и рукотворного начала. Но если отодвинуть автоматизм подобного заклинания и пристальней вглядеться в пойменный ландшафт нижнего посада, то он предоставит нам редкую возможность отслеживать, насколько низина с высоким уровнем грунтовых вод зависит от человеческого проживания. Сотни лет селились здесь тоболяки – сначала у пристани, потом всё больше растекаясь вширь по этой пойменной сковородке – и просто-напросто отводили излишки воды канавками к реке. А как начался промышленный бум на Алафеевской горе, как сдунуло всех хозяев с насиженных мест в нагорное комфортное жильё, так и пошло заболачивание, одичание среды, экологическая катастрофа.

Лев Николаевич Гумилёв предложил концепцию кормящего ландшафта (оленьи стада для ненцев в условиях тундры или северные морские просторы с тюленями для эскимосов). А здесь нам с высоты птичьего полёта открывается ландшафт окормляемый. Человек включён в экосистему как необходимое звено.
Д о полной деградации ландшафта здесь не дошло, хотя всё к тому и катилось. Вот почему первые признаки жизни в подгорной части в начале нового века вызвали всеобщий всплеск эйфории. А тут ещё газ провели. Всех радость и обуяла: жить можно! Хотя нет, эйфория всё-таки захлестнула далеко не всех. Многие молодые граждане Нью-Иртышска ни разу в жизни даже не спустились с Троицкого мыса. Ну, разве что с экскурсионным автобусом достигли губернаторского дома – ради мемориального кабинета опального царя. А что под горой ещё было смотреть? Да и опасно.

Царство архитектурного хаоса и запустения, в которое превратилось сокровище, лежащее в ладони ангела, не удручало бы в такой степени, если б Тобольск не претендовал на звание «чуда света», не зазывал к себе туристов и паломников со всего мира. Однако проектная мысль всё-таки гуляла здесь по поводу реанимации нижнего посада. В 2004 году в Тобольске высадился «Арх-десант» - команда молодых архитекторов из России, Голландии, Франции и США. На международном семинаре, созванном по инициативе Московского центра современной архитектуры и областной администрации, искали нестандартные и комплексные пути, как возродить деградированную социоприродную среду. И один из проектов под девизом «Тобольский парк» представлял целостную концепцию регенерации.

Почему проект полностью проигнорирован городскими властями (он и не обсуждался в народе), тут даже не стоит напрягаться мыслью, ибо и утверждённый городской Думой в 2007 году Генеральный план регенерации подгорья не помешал появлению у подножия Троицкого мыса жёлтокирпичного оазиса элитного жилья. Я воспринимаю это как акт безоговорочной капитуляции местных властей перед коммерцией. Как тут не вспомнить высказывание профессора МАРХИ Вячеслава Глазычева: «Генеральный план – картинка, скрытая от общества занавеской, заглянуть за неё редко кому удаётся».

Словом, проекты в российской действительности имеют волшебное качество – приводить к непредсказуемым (порой противоположным) результатам. А городская среда становится нескончаемым полем битвы, конфликтом самых разных интересов: идеала и корысти, патриотизма и коммерции. Картину усугубляет ещё и несовершенство законодательства в России, по которому памятником считается только единичный объект, а исторический город и культурный ландшафт не имеют законодательного определения.

Как безнадёжно отстали мы от международного права. Без его защиты что было бы, скажем, с Линиями Наски – ландшафтным парком гигантских геоглифов в пустыне Перу. А Барселона, Каир, Будапешт охраняют своеобразие городского ландшафта как национальную святыню.

К сожалению, духовно-культурный слой в городе весьма тонок. Зато непомерны претензии и амбиции. Идею продвижения туристического продукта за границу многие по-детски воспринимают слишком буквально. Но есть же, мне кажется, и трезвые умы, понимающие, что духовное возрождение Тобольска из запустения и забвения – дело затратное, наукоёмкое и отнюдь не скорое по результату. Я выбрала экспертов никем не ангажированных, независимых, и об их компетенции можно сказать, что они знают в Тобольске каждый камень, даже тот, которого давно нет наяву.

Надежда Владиленовна Сухорукова, консультант в департаменте культуры ХМАО, прежде работала в Тобольском музее-заповеднике. Примечательна тем, что занимается научным поиском в архивах, изучая старинную сибирскую архитектуру по проектам.

Елена Михайловна Козлова, кандидат искусствоведения, научный сотрудник института «Сибспецстройпроектреставрация». Примечательна тем, что составила и подготовила к печати научный каталог архитектурного наследия Тюменской области.

Алексей Белоусов, архитектор, живёт сейчас в Ханты- Мансийске. Примечателен тем, что награждён серебряной медалью за проект реконструкции Ханты-Мансийского краеведческого музея на фестивале «Зодчество» (нечто вроде архитектурного «Оскара»), а также лауреат в смотре лучших сооружений России в 1999 году (здание РКЦ в Тобольске).

Галина Александровна Кондакова, краевед, отдавшая 13 лет жизни охране тобольских памятников. Примечательна тем, что выявила, поставила на охрану 178 памятников, среди них - костёл, могилы отца Менделеева, Дунина-Горкавича, декабристов Барятинского и Семёнова…

Надежда Сухорукова:

Губернский строительный комитет сохранил все проекты сооружений

В нижнем посаде, который совсем недавно пугал людей как прибежище бродяг и бездомных собак, стали появляться отдельные лакуны, фрагменты, эффектные частности, не увязанные с историческим ансамблем. Почему бы не взять для начала хотя бы квартал одной улицы и не попытаться системно воспроизвести его исторический облик? Ведь у Тобольска в этом плане мощный козырь: губернский строительный комитет сохранил все проекты сооружений. Никто это богатство не востребовал.

Получается парадоксальная ситуация: именно за пределами прогулочных туристических зон (за улицей Декабристов) сохранилась естественная городская среда. Здесь никогда не жили чиновники и купцы, и здесь простой люд живёт в своих избушках и как испокон веков топит бани, рубит дрова, пасёт скот. Конечно, гораздо проще соорудить фонтаны, не имеющие никакого отношения к сибирской реальности, чем комплексно решить какую-то программу по реконструкции. Возьмите хотя бы то, как «причесали» речку Слесарку. Получился водоканал с зелёным газончиком. Инженерное решение, возможно, вполне грамотное. Но где живой ландшафт с раскидистыми ивами? Проектную документацию, говорят, готовили специалисты «Омскгазводпроекта». Да им какое дело до тобольских святынь?

Елена Козлова:

Таун-хаусы и туристические маршруты – вещи несовместные

Тем, что в беспризорном храме ещё в 90-е годы можно было встретить отхожее место или спящую корову, нас не удивишь. Однако ещё страшнее – грабежи брошенных зданий: старый кирпич предприимчивые граждане выламывают и вывозят на строительство собственных бань и гаражей. Вот почему пришлось всюду городить заборы. Это вынужденная экстренная мера по сбережению памятников от натиска стихий и нашествия варваров.

В нижнем посаде бросается в глаза интенсивное освоение денег в строительном процессе, без особых архитектурных изысков и главное - без единой концепции реорганизации пространства. Конечно, таун-хаусы строятся не в 20 этажей, но их большая и пёстрая «толпа» у подножия Троицкого мыса ломает структуру старых кварталов, что входит в диссонанс с исторической средой. Я понимаю, что с наилучшими намерениями взялись углублять русла малых речек, и не берусь судить об инженерной составляющей проекта дренажных работ, но почему-то вместо речки Слесарки возник арык… Да ещё через этот арык перебросили горбатый мостик, уместный в пешеходном парке, но никак не в продолжение улицы Ершова, которая является ответвлением Московского тракта (ныне ул. Ленина), ведёт к пристаням.

Однажды наблюдала, как к этому изящному мостику подъехала (по старой памяти) пожарная машина: на противоположной стороне Слесарки загорелся двухэтажный деревянный дом, а как тут проедешь? Похоже, пока мы ломаем голову, как воссоздать историческую среду, последние её островки выгорят дотла.

На улицах Семакова, Пушкина, Кирова выгорели целые участки с ценными произведениями деревянного зодчества. Как только по программе реставрации из дома выселяют людей и он на какое-то время остается бесхозным, исход один – пожар. В результате нижний посад весь в обугленных «залысинах». Наверное, эти территории со временем застроятся таун-хаусами. Но таун-хаусы и туристические маршруты – вещи несовместные.

Алексей Белоусов:

Любая туристическая индустрия начинается с капитальных вложений

В 1986 году, когда ещё слыхом не слыхивали о туристической лихорадке, Аркадий Григорьевич Елфимов, бывший тогда мэром Тобольска, был озабочен сохранением исторического наследия. Архитектурная группа Промстройпроекта, где я тогда работал, получила от него задание разработать проект восстановления двух ветхих деревянных особняков: перед их сносом предстояло выполнить обмеры и по лекалам зафиксировать абсолютно все декоративные детали. В своём проекте регенерации я предложил полную перепланировку. Скажем, двухэтажный особняк переоборудовал на две двухуровневые большие квартиры. Но внешне регенерация предполагает полное соответствие историческому облику, тем более что сосна через какие-нибудь 5-10 лет приобретает сизый оттенок старого дерева. Проекты не успели воплотить только потому, что грянули перемены, и организация-застройщик рассыпалась.

Однако подобная модель приходит в конфликт с условиями коммерции по плотности застройки. В нижнем посаде исторически преобладал усадебный тип застройки. Значит, на месте 40-квартирного жёлто-кирпичного дома можно было бы заложить не более пяти – десяти усадеб, разместив максимально семей 20. Проигрыш в плотности очевиден, но ведь любая туристическая индустрия начинается с капитальных вложений. Едва ли можно прельстить путешественников Сибирью, если вместо исторической среды им предложат аттракцион с Бабой Ягой.

Почему в нижнем посаде происходит потеря лица? И в стилистике, и в масштабах. Почему стали возможны эти фрагментарные архитектурные решения, принятые на тендерной основе? Да потому, что в новом Градостроительном кодексе (кажется, 2004 года) должность главного архитектора не прописана вообще. Ситуация отдана на усмотрение местных властей. А можно ли рассчитывать на то, что они всегда обладают архитектурной компетенцией, вкусом, творческой волей?

У меня есть идея восстановить теремок - рубленое здание старого драмтеатра, с прилегающим жилым кварталом деревянного зодчества. Не дом и не два, а именно квартал – с усадебными воротами, брусчаткой или стланью на дороге и прочими атрибутами старинного быта. Именно квартал как законченный фрагмент среды своей уютной энергетикой вызовет побуждение у местных жителей продолжить начатое. Кстати, теремок с его псевдорусским убранством важен не как образец вкуса, а как знаковое сооружение, и его возрождение может повысить престиж деревянного зодчества в глазах тоболяков.

Архитектура из всех искусств связана с социальным фактором самым тесным образом. К примеру, кто может поселиться в новых рубленых особнячках? Конечно, люди, далёкие от буржуазных запросов. Молодые семьи – вот кто! И значит, здесь будут рождаться и расти дети. В этой явно банальной истине таится вот какая подоплёка… Обычные люди, мягко говоря, даже не ведают, что они предпочитают при выборе жилища, тем более что практика современного городского строительства демонстрирует острый дефицит в архитектурных идеях: шаблон на шаблоне! Но почти всякий человек испытывает нежность по отношению к тому дому или уголку, в котором прошли его ранние годы.

Чтоб осуществить мой проект регенерации, бригадой плотников не обойтись. Надо создавать специальное строительное подразделение, готовить в вузе инженеров, знающих технологию старинного зодчества. В этом деле масса забытых нюансов. Это и объясняет, почему именно старинные рубленые избы живут так долго.

Галина Кондакова:

Спасаешь памятники – приготовься иметь врагов

Самое потрясающее, что наше «чудо света» не имеет собственной инспекции по охране памятников. Наблюдение ведётся из тюменского «окна». Вы думаете, роль инспектора исчерпывается тем, чтоб выявить и поставить памятник на охрану? Наивная простота!

Вот пришла одному бизнесмену блажь превратить в ресторан водонапорную башню на территории Кремля. Вы же понимаете: где пищеблок – там отходы, контейнеры, бродячие собаки. А как вам понравится проект – пристроить стеклянную паперть к Софийско-Успенскому собору или идея заложить особняк в саду Ермака? Это перечислить легко и быстро, а сколько энергии и нервов стоило мне отбить эти поползновения.

Надеюсь, всем ясно: спасаешь памятники – приготовься иметь врагов. 12 лет я билась, чтоб отвести автомобильное движение от стен церкви Захария и Елизаветы. А чтоб добиться демонтажа газовой автозаправки по соседству со святынями Завального кладбища, пришлось созвать сограждан на городской митинг. Ну, а что сказал мне по этому поводу чиновник, бывший тогда главным архитектором Тобольска, пусть лучше никто никогда не услышит. Вот и скажите: в состоянии ли человек из другого города контролировать и оперативно реагировать на то, что может произойти с памятниками ежечасно? Может это делать не тоболяк?

Вот уже 25 лет каждое воскресенье я на четыре часа прихожу в клуб единомышленников «Добрая воля». Мы начинали с того, что помогали реставраторам в храме Михаила Архангела. Сколько вынесли на носилках битого кирпича, штукатурки, золы на берег Слесарки – не меряно. Со мной пришли мои сыновья, Женя и Алёша. В клубе царила атмосфера братства, энтузиазма, самоотверженности, и душой «Доброй воли» была Людмила Николаевна Захарова, дорожный строитель по основной профессии. Кстати, нам очень помогал Аркадий Григорьевич Елфимов, бывший тогда мэром города.

Сейчас наши ряды поредели, но мы по-прежнему отдаём часы досуга тобольским древностям. Наш очередной объект – храм Андрея Первозванного в бывшей казачьей слободе, у Тырковки. Очень жаль, что этот добровольный порыв к созиданию, инициативу снизу власти не умеют использовать. Может, наше бескорыстие кажется подозрительным?

Послесловие

Любопытно вспомнить, что Галина Александровна приступила к должности «инспектора по охране» в конце 80-х, когда тень бездумной монополизации уже легла на сферу реставрации и охраны архитектурного наследия. Однако лидер «Доброй воли» Людмила Захарова дошла до областной верхушки в культуре, и перед её несокрушимым напором пали бастионы инструкций и протоколов: в штатное расписание музея-заповедника включили ставку защитника памятников. Галину Кондакову давно выдворили на пенсию, но это не значит, что заставили её утихомириться. Она находит трибуну в местной прессе, неутомимо взывая к бдительности сограждан.

Загублен ботанический памятник природы – роща Журавского (100 кедров, посаженных ссыльным поляком). Выжившие кедры взяли да обложили тротуарной плиткой, сняв слой дёрна. Кто ответит за этот «евроремонт»? - взывает Галина Александровна. Снесён с лица нижнего посада дом художника Знаменского (супротив Мариинской гимназии). В руинном состоянии оказалось здание бывшей богадельни у подножия Троицкого мыса, единственный уцелевший осколок от ансамбля Богоявленской церкви - взорванного при большевиках памятника 18 века. Эти тревожные сигналы идут нескончаемой чередой.

Получается, что должность при культуре и гражданский темперамент личности оказываются в параллельных мирах. Они нигде не скрещиваются, отчего, мне кажется, и начинает процветать общественная апатия. «Народ безмолвствует», потихоньку вылущивая кирпич из заповедных храмов, как семечки из подсолнуха. (Благо, скрепляющим средством был известковый раствор).

И тут возникает новый вопрос: тот тоболяк, который подворовывает кирпич и листовое железо у беспризорных храмов и особняков, он тоже голосовал за то, что Тобольск – седьмое чудо света? Меня занимает структура российского патриотизма.

Пока «шумим, братец, шумим», пока идёт по всем каналам продвижение тобольского туристического продукта, предвосхищая невиданный бум и неслыханный доход, я время от времени получаю звонки от совсем простых, не титулованных граждан Тобольска. Они теребят меня вопросами:

-Почему выложили плиткой смотровую площадку и дорогу к ней на Троицком мысу? Это же форменная издёвка над людьми по сибирским условиям.

-Почему до сих пор стоит серая хрущёвка, бывшее общежитие рыбтехникума? Ведь это искажает панораму Кремля. Есть же решение о её сносе…

-Почему до сих пор не отменили названия улиц в честь Хохрякова, Володарского, Семакова? Это намек на то, что их время вернётся? Привет из революционного прошлого?

Иногда спросить – значит хотя бы отвести душу. Ну а мне спросить не у кого. Так кто всё-таки патриот? Тот, кто кричит, что его город (деревня, село) – лучший (лучшая, лучшее) на Земле? Или тот, который молчит, потому что сберегает энергию для носилок? Ему ещё предстоит разгребать храмы Отчизны от скверны.