Страдания Михалыча

Александр Гребенёв – журналист. Родился в селе Викулово. Работал в районных газетах, в «Тюменской правде», печатался в северных изданиях. Он автор многих повестей и рассказов. Герои его произведений — вполне реальные люди, с кем сталкивала его судьба. Они понятны читателям и узнаваемы, как и герой его рассказа – Михалыч. Сейчас Александр Гребенёв живёт в Малышенке, продолжает заниматься литературным творчеством.

Потешкин любил ходить по гостям. И всегда с женой. Одного его Маня не отпускала: напьется и накуролесит. Потом без жены его ни в одну приличную компанию ни в жизнь не позвали бы. Мария Николаевна была веселой и прекрасной певуньей. Михалыч же, наоборот, не обладал этими качествами, но внимание к себе всегда привлекал. Ну, скажем, приревновать жену, устроить по этому поводу скандал, а то и развязать драку. Поэтому Маня вела себя пристойно, держала мужиков на приличной холодной дистанции, чтобы не провоцировать мужа. А главное, держать своего Саню в тонусе: мало выпьет – разобидится на весь белый свет, много – ревностные штучки проклятые из него, как из печи тараканы, повылазят.

На этот раз в гости пригласили соседи. В предвкушении застолья и веселья день для Михалыча тянулся бесконечно:

– Ну почему за праздничный стол садятся вечером, а не с утра, ну хотя бы с обеда. Кто придумал эти традиции! – ворчал Михалыч.

Убивал ненавистное время, бессмысленно слоняясь по ограде: то покосившуюся поленницу дров поправит, то приколотит кем-то оторванную доску в заборе. Потом, зашвырнув топор под крыльцо, побрел в баню. Она его успокаивала. Наводила на мысли. Подкинул полешки в огнедышащую амбразуру. Присел на лавочку, уставившись на пламя. Задумался. «Колоть» Маню на спиртное бесполезно. Не нальет. Перед походом в гости она неприступна, как скала. А что если к соседке, имениннице, зайти, подсобить в чем-нибудь? Вдруг нальет?! Не чужой все же – сват! Но тут же отбросил эту мысль:

– Ну их, этих интеллигентов, – проворчал про себя Потешкин, – вечно выпендриваются своей образованностью и манерами. Поставят на стол несколько бутылок, крохотные рюмки глотковые и мочат весь вечер губы. Если трезвым придешь, трезвым и домой отчалишь. Нет, так не пойдет.

Тут в лоб Потешкину молнией стрельнула незаурядная мысль:

– Ведь сегодня суббота – банный день. А что говорил Суворов? После бани и кальсоны продать не грех, но выпить обязательно надо. Это святой день! Неужели откажет старому вояке? Ни-ког-да!

Михалыч порадовался за столь умный ход своих мыслей, но тут же огорчился, постучав костяшками пальцев по своей голове, – балда! Дров подкинул, теперь жди, когда они прогорят – часа два уйдет. Схватив в руки металлический совок, стал вынимать горящие дрова, яркие головешки и выбрасывать на улицу, чтобы угара не было. Закрыл задвижку в трубе. «Нам с Маней жару хватит, а ребятишки просто помоются – нечего веники переводить».

– Пошли в баню – готовая! – с порога заявил Потешкин.

– Уже? Так скоро! – Мария Николаевна недоуменно пожала плечами, – а я еще в доме не убралась.

– Тогда один пойду – давай белье и полотенце, – и поторопил хозяйку: – Баня не любит ждать.

Маня перечить не стала, подала. Когда Михалыч разделся и зашел в баню, то удивился:

– Холодно, однако! Но ничего, счас бздану.

Дядя Саня ковшик за ковшиком стал кидать на каменку. От первого плеска, как джин из бутылки, выскользнуло небольшое облачко, ударившись о холодную стену, растворилось, не добавив и грамма тепла. Со второго ковшика внутри каменки что-то зашипело змеей, как будто гадюку только что придушили.

– Во, натопил, называется, – возмутился Михалыч.

...Пес Кудряш лежал возле своей будки у бани и наблюдал: «Счас, гав-гав, хозяин выскочит и будет валяться в сугробе. Что его тянет в снегу кувыркаться?» Дверь действительно растворилась с зубным скрипом и оттуда, прикрытый полушубком, выскочил как ошпаренный Потешкин. Промчался мимо сугроба, не замечая пса, скрылся в доме. «Ну и гав-гав, – удивленно помотал кудластой головой пес, – чего это с ним?»

– С легким паром, муженек!

– Сс-па-си-ббб-ооо!!! – простучал зубами Михалыч.

– А почто такой синий и весь дрожишь?

– Пер-ре-парился! Налей, отойду! – а сам шмыгнул на горячую русскую печь.

Михалыч рядился у зеркала. Перепробовал несколько рубашек, подбирая цвет к единственному галстуку. И чтобы с черными ботинками контрастировала. Гребнем расчесывал свои непослушные волосы: то на прямой пробор их прилижет, то назад свою соломенную копешку вывернет.

И вот Михалыч за долгожданным столом. Тамадой он никогда не был – талант, как ни крути, нужен. Ему нравилась роль разливальщика, и он энергично брался за дело. Плеснул всем в рюмки, но себе «промазал» и налил в стакан – рука не дрогнула. Чтобы оправдать свои шкурные намерения, он встал и молвил тост, придуманный им на ходу:

– Чаша счастья новорожденной, как сказал мудрец, зависит от чаши напитка в нем. До дна! – и выпил.

Употребленная жидкость медленно пробиралась в кровь, полыхнула огненным пожаром в жилах. Затеплело в душе. Потом он не мазал, наливал и себе в рюмку. Выпивал по-интеллигентски – не пропускал ни одной и, как всегда, не закусывал. Солировал песню, дирижировал руками, отплясывал гопака, беседовал с соседом. Потом как-то сник, уронил свою головушку на стол, посапывая в унисон льющейся застольной песне про рябину, прислонившуюся к дубу.

Утром Михалыч стучал в нашу дверь, следуя давно сложившемуся правилу: где заболел, там и лечиться надобно. Но ему не открывали. Родителей дома не было, а мы с сестрой боялись пьяного Потешкина. Но тот не унимался: стучал и стучал, весь матерный словарь поизрасходовал. А потом пригрозил, что сходит домой за топором и выломает дверь. Мы открыли. Михалыч отбросил нас в сторону и устремился к буфету, как будто знал – где и что лежит. Нашел почти полную бутылку портвейна и приложился к горлышку, не отрываясь, опорожнил ее до дна. Перевел дух и блаженно заулыбался. Но неожиданно для нас улыбка его стала куда-то уплывать, а появилась непонимающая гримаса, а потом лицо и вовсе перекосилось в испуге. Михалыч заорал во всю горлинушку:

– Отравили, гады!

Обняв свой живот, пулей выскочил во двор.

Вечером к нам пришла Маня и с порога спросила:

– Чем это моего Саню угостили, что весь день в туалете просидел?

Мать посмотрела вопросительно на нас:

– Потешкин утром был?

– Был. Чуть дверь не выломал. Схватил бутылку и выпил.

– Покажите.

Мы показали. Мать от хохота повалилась на диван. Мы испугались, что от судорог умрет. Наконец, глотая смех, мать сказала:

– Там была касторка, еще деду давала от запора.

Тут и Маня зашлась в конвульсиях, катаясь на кровати и рыдая от смеха. А Михалыч все сидел на стульчике, до следующего утра. Опохмеляться к нам он больше не ходил.