Как слово наше отзовётся...

Совершенно далёк от мысли, что именно встреча со мной в корне изменила биографию и судьбу этого человека. Он личность, и в любом случае сделал бы себя сам. Но часто ли мы, журналисты, задумываемся о том, каким обоюдоострым оружием обладаем?

Вторая половина восьмидесятых. В те далёкие, а от того кажущиеся и сегодня ещё более благословенными, годы работал я в должности заведующего отделом сельского хозяйства сорокинской районной газеты «Знамя труда». Впрочем, «отделом» – громко будет сказано, так как весь отдел из меня и состоял. Уместно сказать, кадровый голод и поныне держит в дистрофическом состоянии штаты многих районок. Однажды вызвал редактор: «Отправляйся в райотдел культуры. Они звонили. Там у них профсоюзное собрание, кого-то из нарушителей дисциплины увольняют.

Хотят, чтобы мы осветили, мол, другим неповадно будет». О том, что сельхозотрасль – а время как раз было летнее, страдное – и культура понятия разные и довольно специфические, ни у меня, ни у редактора даже в мыслях не мелькнуло. Районный газетчик – это универсал! Вчера – об обмолоте, сегодня – о профсоюзной работе, а завтра, если понадобится, можем и на ниве просвещения отметиться пером.

Собрание проходило в читальном зале библиотеки, по такому случаю временно закрытой для посторонних. Я занял дальний столик, раскрыл блокнот… О диктофонах мы, районные газетчики, в то время и не мечтали… Наблюдал, слушал, записывал. На моих глазах разворачивался спектакль, который позже, переиначив Шекспира, назвал «Укрощение строптивого».

Собралось десятка полтора женщин. Кворума, исходя из общей численности профсоюзной организации, явно не было, но это мало кого смущало. Зато праведного гнева – хоть отбавляй. И он не замедлил пролиться на голову «нарушителя», молодого человека лет двадцати пяти, посаженного на всеобщее обозрение у стола, занимаемого верхушкой профорганизации. Одна за другой дамы от культуры, всё более распаляясь, принялись припоминать ему провинности, сотворённые им за короткий срок работы в Сорокинском ДК. Да, «не пьёт, не курит, на работу не опаздывает» – этого у него не отнять. Но зато каков смутьян! На всё про всё – своё мнение. Ни во что не ставит коллективное. Планы окультуривания («окультуривания!» – именно так прозвучало) населения района назвал филькиной грамотой. И совсем уж святотатство: на свой лад перекроил сценарий массового мероприятия, уже утверждённый отделом пропаганды и агитации РК КПСС!

«До кучи» были упомянуты и более мелкие прегрешения: дерзок, грамотный слишком, много возомнил, не уступчив… Мнимые они или нет – я не знал, да и знать не мог. Но то, что незнакомый до того мне молодой человек мыслит глубже и видит дальше своих обличителей, понял тут же, как говорится, не сходя с места. Ироничной улыбкой отвечая на каждый новый выпад, не видя за собой вины, пощады он не просил. Наоборот, когда дали слово, встав во весь свой высокий рост, начал – и, видимо, не впервой – горячо убеждать собравшихся: работать так, как работают они, уже нельзя. Основная мысль, которую уловил из сказанного им, это та, что культура на селе совсем не «два прихлопа и три притопа», что культурная жизнь должна быть несравненно сложнее, разнообразнее и много вариантнее что ли. Напомню, по стране, раскрепощая общественное сознание, уже шагала перестройка. Но далеко не все устремились перекраивать жизнь по лекалам нового времени. Какие ещё горизонты! Так уютно и спокойно сиделось, а тут появляется одержимый переменами и начинает, понимаешь, трясти кочку. Нет уж!

Как и следовало ожидать, собрание дало администрации согласие на увольнение отступника, и я направился в редакцию готовить материал. Вариантов было два. Выигрышный, который могут оценить и в райкоме, это принять сторону профсоюза, заклеймив печатным словом возмутителя спокойствия в хорошо отлаженной культурной жизни района. Или другой, так сказать, для очистки совести. Соблюдая нейтралитет, написать сухой отчёт с собрания под рубрикой «Профсоюзная жизнь». Но отмёл оба. В материале, который сдал, не только подверг сомнению правомерность решения принятого «приводным ремнём партии», как именовались тогда с высоких трибун профессиональные союзы, но и в целом встал на защиту непокорного культработника. За давностью лет написанное тогда дословно уже не вспомню. Высказал примерно то же, что вы прочли выше. В полемическом пылу даже сравнил своего героя с Макаром Нагульновым из «Поднятой целины». Да, не сдержан, горяч, ошибается, но ведь в доску свой, болеющий за общее дело. То ли ссылка на советского классика роль сыграла, то ли свежий ветер, действительно, уже проник в райкомовские кабинеты, но надо мной ничто не громыхнуло. А то, что некоторые из культуры перестали здороваться, в упор не замечать, так это издержки нашей профессии – не более.

Однако публикация запоздала. За день до выхода газеты в свет руководство районной культурой всё же вынудило поборника перемен написать заявление «по собственному…». Узнав об этом, пошёл к редактору. Напомнил о вакансии в моём отделе, какой уже месяц зияющей, словно дыра на развороте каждого номера, наступив тем самым на его больную мозоль, и стал убеждать, что парень, о котором написал, толковый: не худо бы нам его заиметь. Несколько поколебавшись, редактор согласился… И вскоре место за столом, приставленном к моему, занял новый сотрудник – Николай Шандрыголов.

Высокого, выше на голову любого из нас, начинающего грузнеть или, как это ещё называется, матереть, но подвижного, интересного собеседника и рассказчика, его – самого молодого в редакции – однажды кто-то в шутку назвал малышом. И словно прилипло. Малыш так малыш – Коля не обижался. Обучать его не пришлось, писал с настроением, попадая в темы. Сказывалось общее развитие. Человек, пусть и отлучённый, но всё ж вращался там – в культуре, обогатился знаниями, накопленными человечеством. Остальное – от Бога. Ну, а прямолинейный – это да!

Как-то из райкома, а газета, как ни крути, была органом РК КПСС, поступила очередная вводная. В стране напряжёнка с продовольствием, магазины полупустые. Вот и надо, чтобы каждый, проживающий на селе, в том числе и в райцентре, сам обеспечивал себя продуктами питания. Прям по Ильфу и Петрову: спасение утопающих – дело рук самих утопающих! В первую очередь укор надо было направить в сторону учителей и врачей. Нечего им сидеть иждивенцами на шее деревни. После уроков или операций вполне можно потрудиться в личном подсобном хозяйстве, обрабатывая огородик, раздаивая коровку, откармливая кабанчика и повышая яйценоскость собственных курочек. Такая вот установка. Редакция привычно взяла под козырёк. И лишь один человек усомнился, да что там усомнился, откровенно смеялся над нелепостью пропаганды по расширению подворий тружеников народного образования и здравоохранения. Ну, конечно! Был этим человеком Николай, наш малыш. Спорили с ним, вразумляли, благо, в редакции дискуссии и словесные ристалища – дело обыденное, это вам не заидеологизированный до последней кнопочки на баяне отдел культуры, где не сметь своего суждения иметь. А он свое: учителя должны учить, врачи – лечить, а уж о столе их обеденном обязано озаботиться общество. Кто теперь скажет, что был он не прав?

Наши пути разошлись в 1991 году. Николай, которому уже стало тесно расти профессионально в глубинном, мало чем примечательном районе, уехал с семьёй на Север. Заочно окончил отделение журналистики Тюменского университета. Работал корреспондентом одной из ямальских газет. Затем поманило его телевидение, где он, начав режиссёром-оператором, завершил карьеру в должности главного редактора студии телевещания ГТРК «Ямал» в Салехарде. В 1997 году, всё такой же неугомонный, создал и некоторое время руководил информационным агентством «Север-Пресс». С 1998 года несколько лет Николай Васильевич занимал пост руководителя издательства «Красный Север». Ныне опять у руля своего детища – информагентства «Север-Пресс». Впрочем, всё, что я тут перечислил, узнавал лишь по отдалённым слухам и редким информациям в областных газетах, в которых бросалась в глаза знакомая фамилия.

И вот неожиданная встреча. В 2001 году меня, работавшего к тому времени ответственным секретарём редакции «Заводоуковских вестей», пригласили на бал прессы для вручения благодарственного письма губернатора Тюменской области С. Собянина. Журналистов из печатных и электронных СМИ собралась не одна сотня, как с юга, так и с севера. В перерыве передвигаюсь среди празднично разодетой, радостно-возбуждённой братии. Множество знакомых. А вон и сорокинцы – эти вообще как родные! Переговорили, обменялись новостями… Иду далее. И вдруг кто-то огромный, налетев, обхватывает меня ручищами, отрывает от пола и кричит во всю мочь: «Александр Ивановиииич!». Поднимаю глаза и не верю им: «Малыыыыш!». И уже сам, насколько могу, пытаюсь его объять, забыв, что невозможно объять необъятное. Занятной, должно быть, выглядела сценка. Особенно с моим восторженным «Малыш!», адресованное самому большому среди окружающих и уже далеко не молодому мужчине, богатырского, в сравнении с моим, сложения. Во всяком случае народ, наблюдавший нас, смеялся от души. В тот вечер Николай Васильевич, уведя к своей делегации, меня уже не отпускал. И на балу, и после бала…

В хрестоматийном стихотворении Фёдора Тютчева, строчку из которого, далеко не первым из коллег и, убеждён, что не последним, позаимствовал в заголовок, за что прошу прощения, есть и другая предваряющая её строка: «Нам не дано предугадать». Но предугадывать мы обязаны. Иначе грош нам цена.