Окопная правда

Эту юбилейную дату великой победы в великом сражении наш район встречает без очевидцев. Время неумолимо забирает с со¬бой участников событий, благодаря героизму которых мы живём. Но наша память бережно хранит их рассказы, воссоздавая карти¬ну военных лет...

Шёл 1960 год. Мне было 13 лет. Разгар лета. Сенокос. Бригада ко¬сарей заготавливает сено для ло-шадей районной больницы. После ужина – нечто вроде политбесе¬ды. Бригадир – бывший политрук Красной армии, закончивший вой¬ну в звании капитана, без воспита¬тельной работы уже не может. И так каждый вечер. Мужикам это быстро надоедает. Они зевают и расходят¬ся по балаганам. У костра остают¬ся двое. Бригадир Потап Гаврило¬вич и бывший фронтовой шофёр Пётр Павлович. Они воевали вме¬сте на Юго-Западном фронте, под Сталинградом, и считают себя чуть ли не однополчанами. Им есть о чём вспомнить.

– Потап Гаврилович, а вот ты тогда, под Сталинградом, знал, что наступление готовится?

– Догадывался.

– Вот и мы догадывались. Ведь я тогда уже второй год воевал. Бы¬вало, на передовую по целому эшелону снарядов подвозили. Но столько, как под Сталинград! Ведь мы, посчитай, чуть не два месяца по ночам снаряды от Серафимови¬ча по переправе через Дон до пере¬довой возили. День спишь. А чуть стемнеет – в колонну и пошёл. Ну уж когда дали перед наступлением артиллерией из всех стволов, тог¬да окончательно поняли, что не зря грязь месили. Перед нашим корпу¬сом румыны стояли. Какие из них вояки? Но бегать горазды. Кило¬метров на 30 в первый день отсту¬пили. Вот когда я, Потап Гаврило¬вич, гордость-то за Родину испы¬тал. Вот когда почувствовал, что и мы его бить можем.

Ты вот тут насчёт патриотизма и правого дела разговор вёл. Я тебе так скажу. Ни до того, ни до другого у меня мысли не доходили. Не знаю, как ты на своём офицерском пайке, а я на своём солдатском постоянно с подтянутым животом ходил. Хоро¬шо хоть не курил. А махорку на су¬хари менял. Сунешь сухарь вместо конфетки-подушечки в рот, вроде не так жрать охота.

Мысли о том, о чём ты недав¬но говорил, могут приходить толь¬ко на сытый желудок. Ты на меня, Потап Гаврилович, не обижайся, но я тебе честно признаюсь, что я когда видел бойца убитого, то ду¬мал, что на нём телогрейка получ¬ше моей и сапоги поновей. А уж по¬том мне его жалко становилось. Так что правда у нас с тобой о войне разная. У тебя газетная, да из ра¬дио, а у меня из окопов – окопная, значит, правда.

Вы вот про штрафников что нам говорили? «Бандиты, ворьё, шпи¬оны».

Ты их видел? Нет? А мне при¬ходилось. Опять же под Сталин¬градом. Наш корпус тогда армии Рокоссовского передали. Перед самой капитуляцией немцев. Они тогда по-боевому тоже о патри¬отизме думали? За жизнь хвата¬лись, зубами. Потому и в плен не шли. Ну вот из какого-то посёл¬ка немцев не могли долго выбить. Штрафников запросили. Видел бы ты их, Потап Гаврилович. Обыкно¬венные мужики. У них выбора то никакого не осталось. Или грудь в крестах, или голова в кустах. Чего терять-то. А тут ещё по две нар-комовских выдали. Пехота в атаку идёт. «Ура», – кричит. Эти вместо «ура» – мат в семь этажей. Одно¬го их мата немцы боялись. Взяли посёлок. Только половина полег¬ла. Радуются после боя – искупи¬ли, значит, вину.

Мы на войне за жизнь боро¬лись. Конечно, были и такие, что смерти искали. Выживи. А чтобы выжить – врага убей. А ты гово¬ришь патриотизм. Хотя прав ты, Потап Гаврилович. Только шибко заумно говоришь. По-простому, я это так понимаю. Чужие люди посягнули на твоё, кровное, – на страну, детей, богатство какое ни есть. Как тут терпеть будешь? Со¬седу иной раз, если забор на пол¬метра перенесёт ко мне в огород, так от души врежешь. А тут – Ро¬дина. Ну, ладно, пошли спать, ско¬ро роса выпадет.