«Иртыш сердится...»

Яков Чистяков, член союза журналистов РФ

(Продолжение. Начало в № 44)

Строители торопились, но работа двигалась медленнее, чем планировалось. Начальник лаборатории Меньшов, давно справившийся со своим делом – проверкой качества соединения труб, стал заглазно обвинять Корнеева в медлительности и промахах. Но все видели и понимали: обвинения беспочвенны. Просто так складывалась обстановка: все надо было доводить «до ума».

Медлительность раздражала и кое-кого наверху. Уже давно прошел День нефтяника – первоначальный срок проведения операции по форсированию Иртыша, уже считанные дни остались до 49-й годовщины Октября, к празднованию которой требовалось преподнести трудовой подарок в виде успешного протаскивания дюкера через Иртыш. Сроки, намеченные людьми, – это одно, а сроки, определенные природой, – совсем другое. Приближался ледостав, при котором эту работу выполнять будет невозможно. Земснаряд, бот водолазов и катер для связи между берегами не смогут уйти на зимнюю стоянку, вмерзнут в лед береговой кромки и останутся до весны. Этого тоже нельзя было допустить.

Протягивание дюкера наметили на субботу, 29 октября, решив сделать это в любом случае, даже если, как говаривал прежний начальник Дуксинов, с неба будут валиться камни. Кстати, ему было направлено приглашение на эту дату, но он ответил, что приехать не может, жена в роддоме.

Для участия в операции съехались специалисты из других групп отряда: водолазы во главе со старшиной водолазной станции, сигнальщики, старший линейный механик. Все со своим необходимым оборудованием, с приборами. Они поселились в поселке.

Камней с неба не ожидалось, но грозила другая беда, не менее страшная и реальная: начала резко ухудшаться погода. Именно этого боялся начальник группы, да и все остальные, многие из которых не по рассказам знали о коварстве сибирского климата. Накануне усилился северный ветер, повеяло холодом, в воздухе замелькала снежная крупа. На спокойном до этого Иртыше заходили высокие волны с белыми гребнями. Они бились о береговую кромку, о борта понтона и пришвартованных к нему судов.

В «комсоставовском» вагончике, ставшим теперь действительно штабным, весь вечер обсуждались мнения и предложения о предстоящем 29 октября экзамене. Не скрывалась опасность его срыва.

– Утро вечера мудренее, – наконец изрек мастер Короленко. – Давайте поспим. Все равно мы сейчас не повлияем на эту чертову погоду.

– Может, хотя бы прогноз послушаем? – предложил Анатолий Михайлович и включил «Спидолу».

Омское радио передало: осадки, ветер; тюменское – поконкретнее: осадки в виде снега, местами метель.

– Сказали бы точно, – возмутился Цветаев, – в каких именно местах ожидается эта самая метель. Область-то вон какая, в ней несколько стран поместится, хотя бы по одному району сообщили!

– Да и район не маленький – больше Израиля, – заметил Короленко.

– Утром увидим сами, – успокоил Корнеев, – а сейчас надо спать.

Он сделал вид, что засыпает. Но прошел час, другой, а он все не спал и даже не дремал. Вздыхал, сопел, ворочался, впрочем, как и все остальные. Раз за разом прокручивал в голове сценарий намеченного события, находил в нем изъяны и решил их сразу же утром исправить. Попытался переключиться на другие мысли. Память в конце концов подбросила воспоминание о семье…

Прежде всего Анатолий Михайлович вспомнил первые встречи с будущей женой в Киеве, о которых, впрочем, никогда не забывал надолго. Как наяву, увидел прогулки по Крещатику, по большому мосту Патона, построенному через Днепр, до середины которого, как утверждал Николай Васильевич Гоголь, редкая птица долетит. Анатолий Михайлович усмехнулся в бороду: Гоголь не видел Иртыша, а то бы о нем такого понаписал!

В мыслях Корнеев вновь и вновь возвращался к Иртышу, к дюкеру. И только под утро уснул на пару часов. Проснулся и потянулся к радиоприемнику, чтобы услышать сводку погоды.

– Чего слушать-то? – подал голос Короленко, который сидел на койке уже одетый. – Пойду посмотрю, что на улице деется.

Минут через пять, когда поднялись с матрасов все остальные обитатели вагончика, шумно вошел и на мотив всем известной песни сообщил:

– «И снег, и ветер…». Словом, братцы, метель!

– Сибирь, она и есть Сибирь, – откликнулся Цветаев. – Другого нечего было ожидать.

Меньшов заворчал:

– Чего-чего, а уж метели-то не надо было дожидаться.

– Посмотрим на реку, – не то спросил, не то предложил Корнеев. – Кто пойдет?

При свече оделись Короленко и Цветаев. Они и пошли с ним.

«Обстановку» увидели сразу же. В разряжающей темноте на обочинах дороги, вдоль траншеи, земляного вала виднелись полосы нанесенного ветром снега. Подняли воротники и направились к причалу. Никто относительно плана пока твердого мнения не высказывал, но у всех созревало решение: при такой погоде рисковать с протаскиванием дюкера нельзя: можно все дело загубить.

С берега было видно: по всей ширине Иртыша плывет шуга. Ветер гонит волны.

Корнеев несколько минут молча смотрел на непривычную для него картину, видимо, думал о чем-то своем, а вслух четко произнес:

– А Иртыш сердится!

Потом обратился к стоящим рядом:

– Ладно, мужики! Даем отбой. Не получится с дюкером сегодня, сделаем завтра, тридцатого октября.

Сопровождающие согласились:

– На таком пронизывающем ветру людям не выдержать…

– Суда обмерзнут…

– Ветром и течением будет сносить в сторону…

– Вот вам и «гробы на дне», – вспомнил чеховские слова об Иртыше Короленко.

К берегу подходили члены экипажа земснаряда, водолазы, сигнальщики и другие заинтересованные в деле люди. Здоровались, выражали сожаление по случаю срыва форсирования реки.

– Протаскивание дюкера, – громко объявил Корнеев, – переносится на воскресенье, 30 октября, а сегодня займемся устранением недоделок и подготовкой техники. Сейчас – на завтрак!

(Продолжение следует)