1980-е годы представляют: Геннадий Богомяков

Рафаэль Гольдберг, «Кошка по имени Гласность»

Следовало повернуться лицом к экономике

Из напечатанного в книге интервью двадцатилетней давности

Хотел бы вернуться к годам, когда мы начали перестройку. Если вернуть меня в апрель 85-го года, я бы снова обеими руками проголосовал за тот документ, который тогда принимался.

По поручению Политбюро Михаил Сергеевич последние года полтора-два занимался анализом экономики – ещё в недрах, так сказать, старого Политбюро, ещё по поручению Брежнева, затем Андропова, Черненко. Дело в том, что на рубеже 70-80 годов партия направленно ослабила внимание к экономике. Замедлились темпы экономического развития, стали проявляться, как тогда было сказано, застойные явления. А раз пошёл застой в экономике, то началось торможение и в социальной сфере: стало меньше средств на жилищное строительство, соцкультбыт… Надо было повернуться лицом к экономике.

Я хотел бы напомнить, что в основе самой идеи перестройки лежало ускорение социально-экономического развития страны.

В июне 87-го года состоялся Пленум ЦК о перестройке в экономике. Очень хорошо запомнилась фраза из документов Пленума: демократизация нам нужна прежде всего в сфере экономики. И это тронуло меня и глубоко запало в душу, потому что, вы и сами знаете, я был всегда за то, чтобы снять препоны, против злого запретительства. А в нашей административно-бюрократической системе не рискует тот, кто говорит: «Нельзя!». Ничем не рискует! А если он разрешил, то взял на себя ответственность, и сразу на нём, так сказать, что-то «повисло».

И вот появилась мысль: Богомяков - в министры

Так вот, возвращаясь к главной мысли: я за эту перестройку искренне голосовал. Затем пошла подготовка к 19-й партконференции, ею «заболело» руководство ЦК. Тогда ещё положено было, так сказать, советоваться. О том, какие же проблемы главные вынести на её трибуну. Собирались человек по 15-20 членов ЦК, секретарей, Горбачёв определял время, допустим: такого-то числа, с 10 часов утра. Это был вполне демократичный разговор: что надо и как надо делать.

Я там на одном таком разговоре присутствовал. Смотрю, человек пять выступили, и никто не затронул одну тему.

Я говорю: «Михаил Сергеевич, давайте вернёмся к изначальным моментам. Мы забыли основу перестройки – то, ради чего всё затевали: ускорение социально-экономического развития. Прошло два с лишним года – мы утонули и в кадровых и прочих делах. Но как не занимались, так и не занялись экономикой. Не занялись по-настоящему. Нельзя так, нельзя!»

Я был сторонником перестройки как ускорения социально-экономического развития. Что сделано в этом плане за шесть лет? По существу ни-че-го! И с этих позиций, с позиций главной цели перестройки – мы не отстроились, а наоборот разломались.

–Не кажется ли вам, что нынче областной комитет партии ушёл от жизни в глухую оборону?

–Скажем прямо: не ушёл, а «ушли». Его «ушли». Категорически ликвидировали все сельские, промышленные, транспортные, строительные, оборонные отделы, всё ликвидировали. А ведь партийные комитеты всегда имели сильных специалистов, имевших опыт хозяйственной, политической работы в трудовых коллективах, допустим, нефтяного профиля – так было кому нефтью заниматься. Мы всё время, даже при Брежневе, помнили ленинское выражение, что экономика для нас есть высшая политика. А месяца три назад я поинтересовался в обкоме: а какая сейчас суточная добыча? Никто, ни один человек не смог мне ответить. Ни один!

–Вы связываете с этим сегодняшнее положение в нефтяной промышленности?

–В какой-то мере – да. «Ушли», увели партию от экономики. Я прямо скажу: это вторая глупость нашего руководства.

Помню, прошло с полгода после 19-й партконференции. Сама конференция – вопросов нет, но когда началось «осуществление», а по сути дела – вольное толкование её решений, я увидел, что не вписываюсь в сегодняшний стиль работы. И мне пора уходить.

Мне уже шёл 59-й год, можно было и на пенсию – тогда было такое решение, что с партийной работы можно и в 58 лет оформить пенсию и где-то там на небольшую работу сесть.

Начал проситься. Меня не отпустили. И вот вдруг мысль появилась: Богомякова – в министры. Притом как появилась? Богомяков об этом ничего не знает, с ним никто не говорит, даже так элементарно: что вот, значит, есть идея… Когда это было, чтоб так решали кадровые вопросы? Пришёл к кадровикам в ЦК – так они от меня узнали, что вчера на Пленуме была названа моя кандидатура. Они – и не знали! Разве можно так: Рыжков с Горбачёвым договорились, и вот – выносится.

–Именно они?

–А больше кто? Думаю, что так и было. И потом, когда на Пленуме ЦК начали обсуждать кандидатуры, то члены Политбюро вдруг начали возражать то по одной, то по другой кандидатуре. Выходит, и они были не в курсе, раз не было единого мнения? Как же так можно?

Ну, дело не в этом. Вернёмся к земле грешной, и аз есмь. Вот, значит, думали облагодетельствовать? Вот я кинусь, ноги целовать буду… А я честно скажу: в Москву не рвался.

Ни нефтяников, ни энергетиков... И это - Верховный Совет?

Прошло десять дней после того, как была названа моя кандидатура. Меня никто не позвал ни в ЦК, ни к Рыжкову, никто со мной даже не поговорил просто. Мог бы тот же Николай Иванович сказать: «Мы там тебя назвали, ты извини, пожалуйста, мы с тобой друг друга знаем, сейчас видишь, запарка какая, ты сейчас не возникай, мы с тобой все твои проблемы обязательно обсудим потом». Можно было так сказать? В коридоре встречаемся – можно было хотя бы так сказать? Мне было бы достаточно. Потому что есть чувство товарищества, чувство доверия давнего.

Встречаемся – слова не говорит.

Заканчивается первый съезд Советов, разъезжаемся, и где-то через неделю – первая сессия Верховного Совета, на которой будут рассматривать кандидатов в министры. Я приехал после съезда в Тюмень – меня никто не зовёт. Знаю же, что с какого-то числа там объявлена сессия. Ну, есть ещё какая-то дисциплина партийная. Хоть и не зовут, а надо ехать. Позвонил в ЦК. «Ну, приезжай». Приехал, говорю: «Меня никто не искал?» – «Нет». Думаю: как же так?

Сел, подумал, посмотрел материалы по отрасли… Волосы дыбом встали. У меня ещё в начале пятилетки был свой прогноз, и я его не скрывал. В комиссии по энергетике Верховного Совета, которая рассматривала пятилетний план, я возглавлял группу анализа состояния нефтяной, газовой и угольной промышленности. И я всем ещё тогда говорил: даже если Тюмень выполнит план по нефти, то 20 миллионов тонн страна всё равно не доберёт. Я всё считал и эти 20 миллионов просто не видел в том, что было записано на пятилетку. И было это в 85-м году. А тут, когда посчитал, вижу: 30-35 миллионов никак не «укладываются» в план 90-го года. 30-35 миллионов против того, что намечалось! Вот нету их и всё! Негде взять!

Начал об этом говорить с одним, другим, третьим… Никому ни до чего дела нет, если так прямо говорить. Никому ни до чего!

Думаю: что же мыслит комиссия по энергетике?

Пришёл на заседание. Посмотрел список комиссии. Ни нефтяников, ни энергетиков… И это – Верховный Совет…

Я пошёл к Лигачёву, в то время второму лицу и знающему эти дела. Пришёл, он: «Да ты что! Да на кого ж нам опереться? Кто за нас тогда в правительстве решать будет?». Я говорю: «Да дело как раз в том, что на меня будут надеяться, что я буду решать, а нефть провалится, и я приду гробокопателем в отрасль. Смотрите сами. Решили создать министерство нефтяной и газовой промышленности. И тут же, не спрашивая министра будущего, берут и отделяют газовый концерн. Я что им, попка, мальчик для битья? Вот если объединить, например, в Тюменской области нефтяную и газовую промышленность (сургутян заставить газ брать, уренгойцев – нефть), так ещё что-то можно сделать, это даст солидную экономию средств и в бурении, и в строительстве…».

Давно знакомы с Лигачёвым, всегда принимал меня по-товарищески, сколько в соседях работали. И дружно работали, прямо скажем. Ну, закончилось тем, что он сказал: «Ты же понимаешь, что я не могу. Решить может только Михаил Сергеевич».

Я пошёл к нему. Пришёл под вечер, часов так в семь. У него сидит Абалкин. Ребята в приёмной сказали: «Сейчас доложим, что ты пришёл». В общем, Абалкин просидел часа два с половиной. Уже часов девять, десятый, ребята выходят и говорят: «Михаил Сергеевич просил передать, что если ты не торопишься и никуда не уезжаешь, давай приходи завтра часиков в 12 в здание Президиума, там с утра Президиум, а в три Живков, в перерыве будет возможность перекусить и с тобой побеседовать».

Рассказываю вам откровенно, как оно было.

Ну, назавтра прихожу. Прозаседали они на Президиуме подольше немного. Я там часик-полтора с ребятами побеседовал из его окружения.

Он вышел, перешёл из кабинета заседаний в свой. Позвал, сказал: «Давай походим, а то я засиделся…»

Мы часик походили. Я начал ему рисовать положение нефтяников, что я не способен взяться, что такая обстановка, что поддержки от комиссии, от комитета не будет, отпустите на пенсию, хватит мне. Он говорит: «Ты меня подведёшь». Я говорю: «Почему?». «Получается, что я пенсионера предлагал в министры». Я говорю: «Ваши доводы понял, они разумные, правильные. Но тогда через несколько месяцев, когда схлынет эта волна, я всё-таки попрошусь на пенсию…»

Вот так пошёл разговор. Он сказал: «Ты пойди, сообщи Николаю Ивановичу». Николая Ивановича не было на месте, он заседал. Я пошёл к одному товарищу: «Дожидаться не буду. Ты передай, что был разговор с генеральным секретарём». И уехал.

Это я всё в деталях рассказываю для того, чтобы показать, что я начал расходиться с этой системой…

Мемуары по неосевшей пыли

Сегодня я вижу, что я жестоко ошибся, когда думал, что будет дефицит нефти в 30-35 миллионов. К этому добавилась вакханалия-неразбериха, которая резко стала возрастать и которую предугадать год назад было просто невозможно. Когда пошли недопоставки труб, техники, пало бурение, строительство, то падение оказалось гораздо больше. Хоть семи пядей во лбу будь человек, он не способен сейчас в такой короткий срок, в три-четыре года, поправить дело. Потому что слишком развалена система. Точка зрения на это у меня есть, но это специальный разговор, обстоятельный, с выкладками – как бы я взялся сейчас поправлять дела в нефтяной и газовой промышленности, используя сегодняшнюю ситуацию, сегодняшние возможности, сегодняшние принципы организации дела и сегодняшнюю систему…

Сегодня, когда я слышу упрёк, мол, и ты выступал «за», был у истоков, этого я не принимаю. Иное затевалось.

–Как вы расцениваете попытку оторвать от Тюмени газовый Север?

–Это глупость очередная. Это даже не Литва. Вот попытка Литвы оторваться от Союза – это неумная затея, по моему воззрению. Потому что в нынешней обстановке они утонут в мировом океане, их раздавят, они потеряют своё национальное и какое угодно отличие. Сегодня в Союзе они имеют больше возможностей сохранить национальное лицо. Что касается Ямала, то я скажу: природа и время выбросят на помойку истории всех, кто сегодня поднимает эти лозунги.

Модничанье сегодняшнее – это не только в масштабах области. Можно понять желание Татарии или Башкирии, Якутии – больше проявиться. Их заедает, что Эстония, меньшая численностью и экономическим потенциалом, почему-то является вон какой по правам экономическим. А они иначе. Область наша должна бы иметь большие экономические права… Вообще раздумий много на тему об экономике, о том, как сделать…

–Мышление не останавливается?

–Нет.

–А вы себя не грызёте этими мыслями?

–Нет, абсолютно. Поэтому я спокойно и вольно размышляю над этим. Мне даже вопрос задавали вот такой: «Ты мемуары не пишешь? Давай поможем оформить». Я в категорической форме… Вот так как Егор Кузьмич Лигачёв взялся писать, все страстно ждут… Или ельцинские мемуары… Ельцину, его окружению, его близким будет через десять лет стыдно за сегодняшние воспоминания. Лигачёву, как бы честно он ни написал, как бы честно! – это всё будут мемуары по неосевшей пыли. И всё равно ему не удержаться от субъективизма. Сегодня нельзя ни Богомякову, никому писать мемуары. Хотя, прямо скажем, не глядя в бумажку, я мог бы назвать и цифры, и многое другое. У меня много в памяти накопилось того, что мемуарно интересно…