Семейные традиции: блинный день

«Царствие небесное матушке Матрёне Тимофеевне, братцу Дмитрию Ивановичу, бабушке Дарье Фёдоровне, тяте…». На этом слове бабушка заикалась, замолкала, заволакивала голубой взгляд невидимою слезою, одновременно окуная дымящийся блинный свёртыш в растопленное масло. Так, попутно и ненавязчиво, Татьяна с сестрой запоминали свою родословную по папиной линии. Верующая бабушка поминала своих родных обязательно в любой блинный день. А начинались такие дни в семье дедов по одному устоявшемуся задолго до их рождения сценарию.

С самой рани в избе стоял томный дух – блинный, предчувствие блинное. Предчувствие подтверждалось нарочитым (деликатный способ разбудить внучек) лязгом чёрных ухватов по нагретому боку кормилицы-печки. Мерным глухим постукиванием деревянной мешалки по упрямым мучным комочкам в глубокой кастрюле. Бумажным шуршанием.

Стол для таинства блинопечения освобождался донага, устилался хрустящими номерами огромной газетищи «Труд». Именно на эту газетную скатерть предстояло торжественно шлёпнуться первому блину, который у бабушки вопреки пословице выходил – хоть на ВДНХ вези! Толстый, румяный, жирный, от всей щедрой её души и желания накормить. Это желание неистребимо в бабушках её поколения, отведавших детства тридцатых годов и лепёшек из травяных волокон. Бабушка старательно, по очереди, пот-че-ва-ла Татьяну с сестрой, дедушку, а посреди стола сияли лунами эмалированные чашечки с деревенскими лакомствами – белой густой сметаной и золотым жидким маслом. До сих пор Татьяна предпочитает всем джемам и прочим сладким заправам к блинам обычное сливочное масло. Но… Где то масло и где те блины? Совсем всё другое сегодня, вкус детства неповторим.

На смену бабушке заступал ковать горяченьких настоящий король блинов – дедушка. Блины у него получались королевские, французские, версальские: тонкие, кружевные, невесомые. Бабушка наверняка бы обиделась, если б узнала, чью стряпню в действительности ждут и отличают внучки. Но коли уж история эта из жизни, то слов из неё не выкинешь.

И вот, присев за устланный блинами стол и вздохнув, бабушка тихо перечисляет ушедших. Такая традиция, как решила намного позже Татьяна, возникла вынужденно – от невозможности присутствовать на церковной службе. Перекрыта была эта потребность у простого, но исконно христианского нашего люда, вот и поминали усопших бабушки самочинно, блинами. Поминали своих бабушек, передавших им, как могли, крупицы веры. Поминали мам, отдавших жизни, чтоб только выжили дети. Поминали отцов – тятек, которых не помнили… Бабушкиного тятю уморили голодом и работой в одном из советских конц-лагерей. Десять лет без права переписки получил тятя по доносу соседа. Ведь предупреждал сосед: «Зря ты дом себе справил, Иван. Всё равно в нём ты жить не будешь». Не послушал Иван умное слово, разукрасил свой дом деревянной вязью, на последние деньги (копили жене на чуни – эх, лучше б купили чуни!) укрыл его листовою крышей. А чуть ли не назавтра приехали за Иваном, конфисковали узорчатый дом с доброй крышей, а жену и двоих детей, слава богу, помиловали. Отпустили с пожитками на все четыре стороны. Объяснили, что есть за штука – «волчий билет», по которому они отныне не могут дольше недели оставаться даже у самой ближайшей родни, а иначе… Ну-кось, гляньте, какая у родственников крыша, на какие средства поставлена? И вообще…

«Царствие небесное бабушке Александре Ивановне, прабабушке Матрёне Тимофеевне, прадедушке Ивану Ивановичу…», – шевелит губами Татьяна перед распятием в храме. Те же слова повторяет она каждый раз, когда в её собственном доме – блинный день.