Звезда Мицар

"Жизнь давно сожжена и рассказана. Только первая снится любовь…" (А. Блок)

Из летних переулков несло полуденным жаром. Белый огонь июльского солнца напек нам головы и нажег плечи, пока мы с дочерью дошли до пляжа. Остался позади размягченный серый асфальт знойных улиц, и вскоре впереди зазывно блеснул сверкающей зыбью пруд. Потянуло свежестью проточной воды. Возле берегов было все на своих местах. На дощатом мостке с позеленевшими сваями простоволосая женщина с подоткнутым за пояс платьем, белея обнаженными бедрами, мыла тяжелый цветастый ковер. У желтой отмели стоял шум от купающегося люда. Под темными сводами прибрежных ветел, рядом с бегущими по стволам ив струйчатыми бликами мы сняли и положили на траву свою одежду.

Дочь, еще незагорелая, но гибкая как весенний побег, побежала к воде, и скоро смешалась там с гущей купальщиков. Пруд дышал всей грудью. Выгнувшись широким полукружьем, он играл веселым блеском мутно - зеленых волн. Я не был здесь уже несколько лет и потому долго не мог оторвать от него своего умиротворенно счастливого взгляда. Ничего здесь не поросло быльем. Тот же знакомый запах водорослей стоял у берегов. Распускала круги рыба. Всплескивала. Чем-то там кормилась. Еще одна загорелая стайка ребятни с шумом бросилась в воду.

-Вы что обалдели что ли? Давайте играть в догонялки! - звонким колокольчиком крикнула девчонка, бойко выныривая из воды и двумя ладошками убирая со своего лица черные слипшиеся волосы.

Не все ли равно, чем счастлив человек, думал я, глядя на ее живое веселое лицо.

-Ни я!

-Ни я!

-Ты последний. Догоняй!

Я сел на горячий песок. Прошла мимо меня, по щиколотку утопая ногами в шелковистом песке, женщина. Но какая знакомая и решительная у нее походка, и какая скрытая воля угадывается в развороте ее плеч. Боже мой, да это же Таня Губарева! Мы учились когда-то с ней вместе в одной школе, но только в разных классах. И даже были времена, когда я осмеливался провожать ее до дома и петь ей песни под гитару. Я неуверенно вполголоса окликнул ее. Она остановилась у крайней ивы, почти на границе света и теней и недоуменно оглянулась. Несколько мгновений я с замиранием в сердце и почти замороженно смотрел на ее гордое и независимое лицо, потом легко поднялся, отряхнул со своих вспотевших бедер прилипший песок и пошел навстречу Татьяне. Я поприветствовал ее и сказал:

-Смотрю я на тебя, Тань, и думаю, как жаль, что нельзя дважды войти в одну и ту же реку.

-Ну почему же. Десять лет назад мы стояли с тобой на берегу этого же озера, и этот же песок грел нам с тобой ноги.

-И казалось, что вся жизнь у нас впереди, - добавил я.

-Да. А нынче ночью над этим пляжем будут гореть те же звезды. Только звезду Мицар будут искать в ночном небе другие пары, что помоложе нас…

-Лет на двадцать. И кто-то будет бренчать на гитаре. А знаешь, мне по-прежнему нравится твое имя - Татьяна. В нем слышится и шелест лесных трав, и смутный звон воды в нашем пруде…

-Польстить ты всегда умел. А если б еще это красивое имя делало женщину еще и счастливой, тогда и совсем был бы сплошной порядок в нашей жизни.

-По твоему лицу вроде не видно, что ты часто грустишь.

-Жалость к себе - не мой удел, а в твоих глазах я по-прежнему я вижу все тот же живой интерес к этой жизни.

-Без интереса жить - пуля в лоб, - ответил я, пытаясь заглянуть в темную глубину зрачков Татьяны и увидеть то, что светилось в них когда-то, много лет назад. Но, видимо, прав тот, кто сказал: звезды падают, а любовь уходит. Ромашек в них я не увидел.

«Если б богом я был,

То и знал бы, что творил женщину.

Если б скульптором стал,

Высек из белых скал женщину,

Коль художником был бы, Рисовала б моя кисть женщину,

Но не бывшую со мной

И не ставшую женой женщин, - тихо шептал я, глядя на уходящую берегом пруда Татьяну. Волны замывали ее следы.

Еще струился над горячим песком зной, еще беззаботно щебетали высоко в воздухе ласточки, а над горизонтом, в блистающем мареве дня, поднималось и нависало небольшое, но темное облачко. Оно с безобидной четкостью отразилась в полуденных водах озера. Но первые капли дождя вскоре увесисто шлепнулись мне на плечо, а через минуту всю ширину озера засеяли дождевые круги. Все, как ни в чем не бывало, продожали купаться. Никто не поверил маленькой летней тучке, что у нее совершенно серьезные намерения разогнать всех нас по домам. Из воды стали выходить лишь самые осторожные женщины. Они причесывались, одевали на свои загорелые тела легкие цветастые халаты. Окликали и вызывали из воды своих детей. Вытирали полотенцами им лица.

-Папа, сейчас дождина польет, - подбежала ко мне возбужденная играми дочь, - давай скорей собираться!

-Не торопись, тучка-то совсем маленькая.

-Я в воде совсем дождя не чувствую, - кричала она мне через минуту.

-Ну и купайся, только с головой не ныряй.

Но уже через несколько секунд поднялся вдруг ветер, взметнул и гневно кинул в лицо мне пыль. По воде пошел гулять темно-зелёный вал, а по спинам так хлестко ударили первые струи холодного дождя, что все купальщики и купальщицы опрометью, хватая на ходу с земли свою одежду, бросились под зашумевшие и мотающиеся на ветру кроны деревьев. Подбежала ко мне в тесно прилипшем к телу зеленом купальнике вся посиневшая Олеська. Ее всю трясло от озноба.

-Я же тебе, папа, говорила, что надо идти домой. Смотри как чисто стало - всех дождь разогнал.

Я набросил ей на плечи свою рубашку. Неистовый ветер трепал рукава. Дождь слепил глаза. Пошли домой. Прижатое ливнем озеро беспокойно ходило в своих берегах. Ветер стихал. Но волны еще продолжали звучно хлюпать у мостков, выбрасывая на берег легкое кружево белой пены. Короткий дождь без грома и молний мутной полосой уходил за околицу, за сухие боры, в сторону Монашенского буерака.

Сразу похолодала земля, посвежел воздух, и только темный асфальт продолжал еще хранить остатки недавнего тепла летнего дня.

На следующий день я показывал дочери город своей юности - Тамбов. Покупали ей обновы к школе.

К вечеру то ли от мороженого, то ли из-за холодного кваса, который мы пили с ней на душных городских улицах, у дочери стало жестким дыхание.

-Папа, мне трудно дышать, - она испытывающе посмотрела мне в глаза и, видно, уловила мелькнувший в них испуг. Ей стало жалко себя, и эта жалость только усилилась, когда вокруг нее вдруг поднялась суета. Мама грела воду, молоко. Командовала:

-Юра, доставай из кладовки малиновое варенье.

Я лез в подполье, а мама уже звонила в областную больницу. Просила у работающей там снохи Натальи врачебного совета. Острое чувство вины обожгло меня, когда я увидел в глазах дочери слезы. С горечью подумал: «Не сумел уберечь ребенка от болезни».

В одну из летних ночей я показывал дочери очень скромную и почти незаметную в ночном небе звезду Мицар из любимого гомеровского созвездия - Большой Медведицы.

-Эта звезда не столь знаменита, как Полярная, - говорил я ей, - но зато ее может видеть только тот, у кого хорошее зрение. Старые книги говорят, что в Древней Греции эта звезда была тестом при подборе юношей в армию. И знай, все это, покуда ты жива, твое: и мой родительский дом, и тулиновский пляж, и солнце.

-А Млечный Путь еще раз покажешь?..

Сумел ли я в то памятное для себя лето обмануть судьбу. Был ли тот мой приезд на родину по особому счастливым для меня? Тогда - я не задавал себе такого вопроса - этого просто некогда было делать. Целую неделю я ни разу не посмотрел телевизора и не раскрыл ни одной из взятых с собой в поездку книг. Оставил это удовольствие на дорогу. Я просто жил среди близких мне людей и чувствовал, что жизнь, как тонкая, легкоранимая жилка, стала здесь, на родине, намного прочнее во мне. Да разве и задают себе такой наивный вопрос птицы, которые летят весной на север, к местам своих гнездовий?

Ю. БАРАНОВ