Сердце забыть не может…

Бессонница с новой силой минувшее растревожит. Душа уже все простила, а сердце забыть не может! Зачем я в тех днях витаю, где ночью сырой и мглистой, подняв в воздух птичью стаю, раздался тот страшный выстрел? И эхо того рассвета все кружит, не оседая. Зачем же случилось это? Ответа никто не знает…

Читаю пожелтевшую от времени справку, выписанную на имя моей мамы Бобовой Агриппины Михайловны, о признании ее пострадавшей от политических репрессий. Такие же справки получили и три маминых сестры: Мария Михайловна, Фекла Михайловна, Зоя Михайловна (в девичестве все они Коноваловы). Справка гласит: «…отец Коновалов Михаил Петрович 1888 года рождения репрессирован 10.06.1938 года тройкой при УНКВД по Омской области по ст.58-10,11 УК РСФСР, приговорен к расстрелу. 17.06.1938 года приговор приведен в исполнение. Реабилитирован 27.11.1965 года.

Признан пострадавшим от политических репрессий». В справку, вероятно, закралась ошибка, потому что, по другим данным, мой дед был расстрелян через месяц после ареста. По спине идет холод. Вот так просто, в нескольких равнодушных строчках уместилась трагическая судьба моего деда и израненные судьбы его четверых дочерей. Я много читала о том смутном периоде, но до определённого времени не знала, что и по нашей семье прошёлся этот страшный, разрушительный, безжалостный каток. Однажды у двоюродного брата я увидела портрет нашего деда и душа позвала написать о нем.

Долго вглядывалась в строгое, серьезное, я бы даже сказала суровое лицо с правильными чертами. Возраст неопределенный, аккуратная стрижка, крестьянские рубашка, пиджак. И глаза - печальные и тревожные, как будто он предчувствовал трагизм своей дальнейшей судьбы.

Мамина память хранит события приблизительно с 30-го года. Здесь будет много приблизительных моментов, например возраст. Когда дети остались одни, свидетельства о рождении были утеряны, возраст им определяла комиссия, да и слишком много времени прошло с тех пор, чтобы запомнить все даты. Вот оно, это горькое повествование, записанное мной с маминых слов: «Жили мы в селе Шабаново Омутин- ского района, папа Коновалов Михаил Петрович, мама Елена Тимофеевна и нас четверо дочерей. Старшая Маша, приблизительно с 1924 года, вторая - Граня с 1923 года (это моя мама), Феша с 1924 года и Зоя с 1929 года. Жили мы бедно, как и все тогда, но семья была дружная, крепкая и трудолюбивая. Папа с мамой работали от темна до темна в колхозе на разных работах, а мы, кто постарше, управлялись по дому, во дворе. Держали поросят и кур, а корова и лошадь уже были сданы в колхоз. Помню, что ходили туда получать молоко. Мы, старшие, учились в школе, на занятия ходили в сермяжках, надеть было нечего. Маленькую Зою водили в ясли. Начальное образование получили все дети, а Феша вроде закончила 6 классов и перед войной работала комсомольским секретарем, а потом кладовщиком в колхозе, она была грамотнее нас.

Первое несчастье грянуло в 30-м году. Тяжело заболела мама Елена Тимофеевна, то ли порок сердца, то ли боднул баран меринос во время стрижки, тогда в колхозе разводили овец мериносов. Папа повез ее на лошади в Омутинскую больницу, но уже было поздно. На обратном пути она умерла. После ее смерти он очень сильно горевал, а потом привел в дом мачеху, но она с нами прожила только месяц и ушла. Не понравилось, что много детей и много работы. Больше папа никогда не женился. Стали жить без мамы. Старшей Маше, конечно, доставалось - и с нами нянчилась, и по дому все делала. Мы все ее до старости называли «нянькой». Папа был строгий и требовательный, но справедливый, нас понапрасну не обижал. И хоть жили мы бедно, но при нем сильно не голодали. Приходил с работы поздно, всегда уставший, часто говорил нам: «Девчонки, я по вам стосковался». Он у нас был трудяга, каких поискать, все в его руках спорилось. Когда работал конюхом, у лошадей даже гривы и хвосты расчесывал, не говоря уже о том, что вся сбруя и упряжь починены и почищены, а на конюшне была идеальная чистота. Дома во дворе тоже все было под метелочку. Помню, мы уезжали с семьей папиного брата во Владивосток на заработки, но через год вернулись и снова стали жить в своем доме, тогда дома не продавали, а просто оставляли. По дороге домой осталась работать на кожевенном заводе на ст. Куломзино в Омской области старшая сестра Маша, ей приблизительно было 16 лет. Долгое время от нее не было никаких вестей. Встретились только перед войной, оказалось, что она тяжело болела и три года лежала в больнице, а жила на тот момент в Челябинске. После встречи она снова уехала, но связи с нами больше не теряла. Часто высылала нам посылки с вещами и гостинцами, приезжала в гости с подругой, а семья у нее не сложилась. В Челябинске она прожила свою недолгую жизнь, видно, сказалась болезнь, которая в те годы считалась неизлечимой. Щеголиха была, каких поискать. Любила и умела одеваться, несмотря на трудное время, тогда все бедно одевались. После возвращения из Владивостока жизнь не стала легче, но рядом был папа - защитник, опора и кормилец. Так и дожили мы до того страшного, рокового 38 года. Аресты были уже не в новинку. Помню, что было лето. Идем мы с Зоей из магазина, за ручку ее держу, а навстречу нам папин друг Иван Иванович. «Бегите, - говорит, - девчонки, в сельский совет, вашего папу забрали». Мы прибежали в контору, папа расстроенный, растерянный… Взял Зою на руки, заплакал, говорит: «Не знаю за что, живите, девчонки, как-нибудь.» Вместе с ним забрали маминого и папиного братьев и еще других мужиков, самых лучших трудяг в деревне. Никто из них обратно не вернулся. Раза три ходили мы пешком в Омутинку с дядиной женой, но повидаться нам не дали и передачки не приняли. Тюремный двор был окружен высоким забором, в доске была дырочка от сучка и я в нее один раз увидела папу. Он угрюмо ходил взад-вперед, опустив голову и приложив руку к сердцу. Это был тот миг, когда я видела его в последний раз. И остались мы одни-одинешеньки. Из родни с нами только бабушка Татьяна - мамина мать, - со снохой и внучкой, сына-то тоже забрали. Я бросила школу, пошла работать в колхоз, до самой войны на быках возила навоз с фермы, на лошадях зерно от комбайнов, а во время войны работала на тракторе колеснике ХТЗ после курсов в Ситниковской МТС. Выходных не было, работали допоздна, свою домашнюю работу делали по ночам. Однажды шла на работу и на ходу заснула. Феша тоже работала. Были добрые люди, которые жалели нас, помогали, чем могли, даже чей-то добрый совет помогал иногда выжить. Но были и такие, которые называли папу врагом народа. Помню, однажды приходили какие-то три мужика в штатском, незнакомые, не из нашей деревни, и стали говорить, что мы дети врага народа и чтобы уходили из дома. А уходить было некуда. Мы очень сильно плакали и переживали, но злым словам не верили и ждали нашего папу домой. Я не припомню, чтобы мы кому-то перечили, проплачемся дома и снова работать, работали очень много. Сеяли лен, сушили, мяли, ткали холст, шили из него, а из овечьей шерсти вязали шали, юбки, кофты. Мне в июне 38 года было неполных 15 лет, Феше - 14, Зое - 8. Познали холод, голод, нищету и войну. Шло время, от папы не было никаких вестей. Однажды соседка сказала нам, что у нас на трубе сидит ворон, что это к худу. А мы все равно верили и ждали, долгие годы надеялись на чудо. Вот откроется дверь, он войдет и скажет: «Девчонки, я по вам стосковался». Какая бы это была счастливая встреча!

Где-то после войны к нам на постой стали ставить учителей. Жили и целыми семьями, и поодиночке. Платили нам небольшие деньги, иногда отдавали вещи. Все они были люди хорошие, порядочные, отзывчивые, нас не обижали. Мы многому хорошему от них научились и всю жизнь были благодарны им, особенно Зинаиде Ивановне Ковалевской, впоследствии заслуженной учительнице, которая в те трудные моменты нашей жизни, когда нас выгоняли из дома, сказала: «Девочки, не уходите из своего дома». А то, наверное, попали бы мы тогда в детдом. Она всем говорила о нас: «За девочек Коноваловых я всегда поручусь». Светлая память и низкий поклон ей и всем, кто не пожалел для нас доброты, ведь тогда заступиться за нас означало подвергнуть себя опасности.

После войны среди населения стали упорно ходить слухи о невинно пострадавших от репрессий. Родственники в Тюмени узнали, что наш папа посмертно реабилитирован, что арестован был по доносу, а потом расстрелян…

Не будем никого судить. Страшное тогда было время. Пришла потом каждой из сестер официальная бумага. Собрались мы три сестры все вместе (старшая Маша уже умерла), погоревали, повспоминали, поплакали. Знаем, что во многих семьях случилось такое же горе». Так мама закончила свой рассказ.

От себя я хочу сказать, что мой двоюродный племянник, военнослужащий, брал из архива дело, заведенное на нашего деда. Пухлая, желтая папка с безграмотными протоколами допросов, с сфабрикованными наспех схемами якобы готовящегося заговора. Вполне возможно, что допросы проходили с пристрастием, потому что он, ни в чем неповинный человек, естественно, все отрицал. В конце приложена циничная, холодная, равнодушная справка о расстреле, как отчет о проделанной работе.

Я часто задумываюсь над судьбой деда, все представляю, о чем думал он в тюремной камере накануне расстрела, совершенно безвинный человек. Наверное, надеялся до конца, что это ошибка, что разберутся и отпустят домой к его сироткам. Как они там без него?

А они выжили. Выросли уважаемыми, спокойными, общительными, хорошими людьми, прожили достойную и честную жизнь, родили прекрасных детей. Всю жизнь добросовестно трудились и научили этому нас. Моя мама большая оптимистка, прожила свою жизнь без обид и обвинений, как и ее сестры. Я всех их помню и глубоко уважаю. К сожалению, все три ее сестры, мои тети, - Мария Михайловна, Фекла Михайловна и Зоя Михайловна, - уже покинули этот мир. Наверное, там на небесах произошла их долгожданная встреча с отцом.

Но жизнь продолжается, и ходят по земле его счастливые потомки, у него нас шестеро достойных внуков, 12 чудесных правнуков и 15 замечательных праправнуков. Однажды сердце подсказало мне заглянуть в церковную литературу, чтобы узнать, что означает имя моего деда. Я увидела там много определений, которые имеют толкование и в мирском понимании. Михаил - праведный, безгрешный, чистый, справедливый, правильный; благоверный - отличающийся высокими моральными качествами; мученик - человек, с тяжелой судьбой, перенесший страдания, мучения, и что в мирском переносном смысле такой человек может быть приравнен к святым. Мама говорит: «Он таким и был». Старожилы села Шабаново да и молодые знают эту историю сестер Коноваловых, потому мы без труда нашли их дом. Первая встречная женщина охотно объяснила нам, где он находится. Года три назад я с зятем, дочерью и внучками наконец-то побывала там. До сих пор помню тихую и светлую печаль на сердце, когда я ступила на порог этого дома. Дом до сих пор цел и невредим, правда новые жильцы обустраивают его на современный лад, жизнь ведь не стоит на месте. Хозяйка дома - приветливая, доброжелательная женщина, позволила нам походить по двору и по комнатам, понимая, как для нас важно хоть на миг представить атмосферу того давнего времени, где моя мама и ее сестры провели свое детство и юность, где они пережили короткий миг счастья, когда мама и папа были рядом. А дальше жизнь каждой пошла по своему руслу: семья, дети, внуки, все, как у всех. Дальнейшая жизнь сложилась неплохо. Дольше всех в этом доме оставалась жить младшая из сестер - тетя Зоя, сначала одна, потом с сыном и снохой. Впоследствии они переехали в Омутинку. Тетя Феша и тетя Зоя, дожив до преклонных лет, упокоились на кладбище в родном селе. Самая старшая тетя Маша похоронена в Челябинске. Может быть, когда-нибудь мы, внуки и правнуки, посетим этот город и кладбище, где нашла она свой последний приют. Моя мама дожила до глубокой старости, сейчас живет в Омутинке, но уже лет восемь как потеряла зрение. Она дала нам наказ: похоронить ее рядом с сестрами в родном селе Шабаново, там же похоронена их мать, наша бабушка Елена Тимофеевна, правда могилка из-за давности не сохранилась. Я заметила по жизни, что кроме родства всех четырех сестер объединяло жизнелюбие и открытость людям, жалоб от них за этот трагический период в их судьбе мы от них не слышали, но печаль в их сердцах присутствовала всегда. Каждый год 30 октября моя двоюродная сестра, которая живет в Тюмени, ходит на митинг к памятнику жертв политических репрессий, чтобы почтить память нашего деда и возложить от всех нас букет цветов. Мы все внуки, правнуки и праправнуки храним в сердцах светлую память о нашем дедушке Коновалове Михаиле Петровиче. От всех нас я посвящаю ему свое стихотворение:

Я не знала про деда по линии мамы.

А узнав, поняла, по причине какой

Тихо плакала мать, когда память упрямо

Возвращала ее в страшный тридцать восьмой!

Мать у них умерла от болезни в тридцатом,

Ну а в тридцать восьмом, в том безумии дней

Канул в бездну отец, без вины виноватый,

Четверых беззащитных оставив детей.

И остались одни в грозном мире сестренки,

Они верили свято - их папа живой!

Вот вернется он вновь на родную сторонку,

Но лишь ворон кружил над сиротской избой.

Выжить им помогли  Бог да добрые люди!

Где согрели, а где и беду отвели!

Благодарность сердец давность лет не остудит,

Память светлая им и поклон до земли!

По рассказам людей - дед наш был работяга,

Мир стоит на таких, настоящих, как он,

Нам на горькую память осталась бумага,

Кем оправдан посмертно и где погребен.

Но ему подарили праправнуков внуки,

Чтоб дорога судьбы непрерывной была,

Если б не было той безнадежной разлуки,

Сколько б он подарил нам любви и тепла!

Мы, родные его, своей скорби не скроем.

Уважаем его, любим, помним и чтим,

Если б он воевал, мы б считали героем,

А за муки, что принял, считаем  святым.

Фото из семейного альбома