Всем бедам назло

Она выбежала из дома, подхватив на ходу платок. Притоптанная трава дороги колола ноги, но мягкая земля как бы облегчала эту боль. Ничего она не замечала, дорогу угадывала интуитивно. В руках у неё была одна бумажка – похоронка на мужа. «Пономарёв Григорий Викторович (в деревне называли Вихтурович), рядовой, 1910 г., погиб 21 сентября 1942 г., похоронен у деревни Трегубова, Чудовский район, Новгородская область».

Она бежала к ворожейке, так называли в народе женщину, которая умела гадать на картах. Гнала её туда надежда: а вдруг это ошибка, вдруг её это ещё не коснулось…
Как плелась от ворожейки, она не помнила, слёзы застилали глаза. Шла, видимо, той же дорогой. Тот же бродяга - ветер только и ласкал её, сушил слёзы на щеках. Кусты - злодеи рвали платье, платок, волосы, хлестали по щекам. Они же, безжалостные, видимо, вырвали из рук её этот жёсткий листок, который как приговор судьи, был очень суров, теперь ты -- вдова, а дети твои -- сироты.

Ей вспомнилась её короткая семейная жизнь, которая обернулась несколькими моментами… Сватовство Григория, короткая доля женщины-жены, успевшей за 6 лет родить четверых детей. Успели-то только срубить избу, вымазать её, выбелить стены, а свёкор взял да и выгнал сына, который с ним поссорился, так как изба стояла у него в огороде и была срублена из его леса. Лес был его собственным, потому что когда-то давно он его посадил за своим огородом и вырастил, ухаживая за каждой берёзкой. А когда началась коллективизация, и в деревне был образован колхоз, он, не желая отдавать колхозникам лес, сам, топором, будучи от природы хромым, целые дни рубил лес на корню. А колхозники смеялись и возили срубленные деревья на дрова. Сыновья смеялись и отказывались рубить лес. Вот за это-то и выгнал из избы отец сына с детьми, а их уже было двое.
По народу уже шла молва: «Будет война, будет война с германцами». Одно радовало: бивали мы германцев всегда. Одни верили, другие - нет. Григорий – верил. Об одном жалел: детей не поднимет, да и как она одна их будет растить. Когда его пытались успокоить, что придёт и сам поднимет детей, он как бы предчувствуя, говорил: «Нет, я чувствую, что не вернусь».

На фронт мужчин провожали всей деревней, как говорится, всем колхозом. Съезжались родственники и знакомые из разных деревень. Григория знали многие, так как он был хорошим пимокатом. Мужики пили, женщины плакали, дети бегали без присмотра, У Григория их было четверо: Володя, самый старший, шести лет, Александра – четырёх лет, Анатолий – трёх лет и трёхмесячная Галинка. Обнимал их Григорий, наказывал жене беречь детей, а детям – слушаться мамку, да плохо понимали дети его – малы были. Уезжали мужики по весне, ночами ещё морозило, поэтому поехали по-зимнему: в шапках, полушубках, валенках. Обнимала Матрёна своего Григория, солидного, крепкого сибиряка, мог он одним ударом убить немца. А после трёх месяцев службы, как рассказывал вернувшийся с фронта земляк, его трудно было узнать: худой, длинный. Встретились случайно две части, проходившие по одной дороге, так вот узнал его земляк только по голосу да по голубым глазам, когда тот окрикнул его. А он оглянулся и обомлел: «Гринька, ты ли?». Так война быстро меняла людей…

По теплу Григорий отправил вещи свои домой, сложил в мешок, подписал адрес и дошли все до дома: знал, что всё пригодится жене и детям. Перед фронтом научила его Матрёна писать свою фамилию и адрес, сама-то была малограмотная, походила совсем немного на курсы ликбеза. Он перенял науку. Так вот и на мешке подписывал адрес сам. Было ещё одно письмо, свёрнутое косячком, а в нём 10 рублей. Ни конверта, ни марки, только адрес, и всё дошло. Видимо, война – это ещё и проверка на совесть. Вот и все вести от мужа. А потом была похоронка…
Не зря говорят: время лечит. Лечит – не лечит, а раны затягивает. Погоревала, погоревала Матрёна, а надо жить, детей поднимать, стариков докармливать, так как жила со своими родителями. Все в ту пору трудились, зная, что работают «для фронта, для Победы».

Матрёна работала день и ночь, детей видела только ночью, когда приходила с работы. Да и ночью-то надо было спать сидя, так как Галинку надо было качать в «зыбке», голодный ребёнок часто просыпался, а старая бабушка, уставшая с детьми за день, ночью отдыхала…

К концу войны подрос старший сын, стал бегать со старшими ребятами на рыбалку, приносил иногда рыбки, какая-никакая еда. Шура стала помогать бабушке, следить за младшей сестрой. А настоящим помощником стал Толя, как только подрос немного, стал везде бегать с матерью: и на покос, и дрова рубить. Веселей стало – всё-таки не одна, не велик – а «мужик». Так с трудностями, голодом-холодом дожили до Победы. Радовались ей, гуляли всей деревней, пели, плакали, ждали живых с фронта. Ждали и Григория, надеялись: ведь бывают же ошибки, плен, ещё что-то. Даже дети и те верили, что вернётся папка. А старший сын не раз говорил матери: «Вот шёл бы наш папка, я бы его узнал»…
Фронту и Победе нужны были не только хлеб, варежки, труд, им нужны были и люди, простые русские мужики, такие, как Григорий.

Стоит на улице Первомайской небольшой домик. Четвёртый год он стоит без хозяйки, которая, наверное, встретилась уже давно со своим Григорием, а на стенах по-прежнему висят портреты её детей, а около кровати их портрет, сделанный когда-то по её просьбе фотографом-любителем. А с портрета смотрят они, такие молодые, счастливые…
Рассказ составлен на основе воспоминаний моей мамы Заваруевой (Пономарёвой) Матрёны Андрияновны, которая всё вытерпела, вынесла на своих плечах, и после войны в 1955 год, ещё раз испытала чувство материнства, родив в сорок лет меня. В одной телепередаче из Германии наш корреспондент задал вопрос пожилой женщине: «Кто виноват в той страшной войне?». Она ответила: «Никто». Не согласна я с этим. Получается, нет виноватых в том, что молодые женщины на всю жизнь остались вдовами, а дети всю жизнь были сиротами и безотцовщиной.

Фото из семейного архива