Жить – это счастье!

Руки Шарлотты Оганесовны никогда не лежат без дела – всегда в работе, всегда в деле. Несмотря на солидный возраст, почти 90, она ни минутки не сидит спокойно: десяток кур, небольшой огород, цветник в ограде – всё это требует сил, заботы, времени. Даже в тот день, когда я заглянула к ней в гости, хозяйка не отдыхала, а делала зимние заготовки.

- Я ведь без дела просто не могу, - объясняет Ш. Тюменцева, - с детства приучили меня родители трудиться.
Жизнь женщины лёгкой не назовёшь. Конечно, её история одна из многих, пришедшихся на трудные военные и послевоенные годы. Но, как и другие человеческие судьбы, она уникальна и неповторима. Девочка родилась и выросла в Поволжье. В большой семье Вальтер детишек подрастало семеро. Но случившийся в 30-е годы голод унёс жизни двоих малышей, а вместе с ними и жизнь главы семейства. Мать осталась одна с пятью детьми. Работали все, по мере сил и возможностей. Мать пряла, девочки вязали на заказ носки, варежки, шали. Мальчишки подрабатывали, где только могли.

- Потом и земля стала урожай давать, появились фрукты, овощи, - вспоминает собеседница. – И только люди хоть немного вздохнули свободней, как всё перечеркнула страшная весть: «Война!» Нас собрали в первые же дни. С собой разрешили взять только один сундук с вещами. А много ли войдёт туда пожиток на шесть человек? Погрузили в вагоны. Потом нас везли по Волге. В то время уже начались бомбёжки Сталинграда. Не обходили стороной бомбардировщики и речной транспорт. У нас на глазах несколько барж затонуло – в них попали бомбы. Взрывы, крики раненых и тонущих людей, не передать весь этот ужас словами. Нашу посудину подогнали к берегу и мы двинулись дальше, лишь когда всё закончилось.

Потом были вновь товарные вагоны и станция Маслянская. Несколько дней просидели на станции голодные и промёрзшие. Мы же ни слова по-русски не знали и не понимали. Даже пить не могли попросить.
Потом семьи переселенцев распределили по деревням. Восемь из них, в том числе и нашу, отправили в Битию. Здесь и предстояло нам теперь жить и работать. Так как мы не знали языка, то бригадир просто подводил к месту, где предстояло трудиться, и жестами объяснял, что нужно делать. В короткий перерыв также просто сунут в руку варёную на костре картошину. Вот и весь обед.
Спустя немного времени оставшихся в деревне мужчин и парней стали забирать в трудовую армию. А потом дело дошло и до нас – девчонок. Это время вспоминаю как самое страшное.
На заводе в Нижнем Тагиле делали снаряды. Норма на одного человека – 150 штук. Стоишь у станка, ноги подкашиваются, голова кружится от слабости, но не выполнить норму нельзя. За невыполнение отбирали пропуск, не выпускали из цеха и урезали паёк. А он и так состоял из супа из крапивы и капусты и крохотного кусочка хлеба. А без этого уходили последние силы. Люди умирали десятками. Особенно узбеки и таджики. Их было много, а холод они переносили плохо, были к нему непривычны.
За перевыполнение нормы, наоборот, делали небольшую прибавку к пайку. Мастер заметил мою аккуратность и прилежание в работе. Иногда помогал заточить резцы, что экономило время, так и выжила.

От голода мы готовы были на всё. Однажды с девчонками умолили охранника отпустить нас ненадолго из барака. Прихватили наволочки и отправились на железнодорожную станцию. В грузовых вагонах там иногда провозили овощи, и можно было попытаться украсть немного. В тот день нам повезло. Удалось ухватить несколько вилков промороженной капусты. Мы со слезами грызли её, подгнившую, мёрзлую, и казалось, что ничего на свете нет вкуснее.
После возвращения из трудармии я устроилась работать на ферму. Бралась за любую работу: пасла коров, чистила дворы, косила сено. В работе была ловкой. Помню, как на покосах брала литовку-девятку и порой мужики за мной угнаться не могли.
А жили по-прежнему в страшной нищете. Я связала себе из шерсти кофту и юбку. Так это и было моим единственным нарядом, который к концу дня до крови натирал кожу. Немного полегче стало, когда я начала работать в овцеводстве. Вместе с отарой жила на выпасах неделями. От ста овец нормой была прибыть в 120 ягнят. А у меня всегда выше. Выпаивала брошенных матками ягнят молоком изо рта. Тогда ведь ни бутылочек, ни сосок не было. Нагрею коровьего молока на печке и вперёд – поить малышей. За высокие показатели мне не единожды выписывали грамоты и премии - по пять овец. Продавала их, хватало, чтобы купить одежду и помочь родным. Днём работала, ночами вязала, шила, вышивала на заказ, тем и жили.

А потом и замуж вышла. За Николая Тюменцева, что работал здесь же трактористом. Спустя короткое время мы с мужем переехали в деревню Табары. Работали. Жили. Николай, окончив курсы, перешёл в кукурузоводы. Модной в то время стала эта сельхозкультура. И мы переехали в Спирину. Родилась дочка.
С мужем мы прожили хорошую жизнь. Жаль, недолгую. После его смерти я только через несколько лет вышла замуж. Переехала в Ощепково. Но и со вторым мужем семейная жизнь была недолгой – всего шесть лет.
За годы работы у Ш. Тюменцевой немало наград и грамот. Её грудь украшают медали за трудовые заслуги. А трудовой стаж длинною в жизнь.

Сегодня Шарлота Оганесовна живёт одна. Навещают бабушку внуки. Есть правнуки. Несколько раз обращалась в администрацию района с просьбой о комнате в доме ветеранов, но положительного ответа пока не получила.

- Видно по каким-то параметрам не подхожу, - вздыхает она. – Ну да ладно, чего жаловаться, живём. Ведь жизнь – это самое дорогое, что есть у человека. Вот только нынешнее поколение мало её ценит. Разучились помогать друг другу, делать добро, деньги заменили истинные ценности: взаимопомощь, дружбу, любовь к близким. Раньше, если у кого беда, всем селом на помощь спешили. А сейчас прежде спросят, сколько заплатишь, если помогу? Смотрю на них и кричать хочется, просить, чтобы оглянулись вокруг, опомнились и поняли, что просто жить – это уже счастье!
Ну да может, всё ещё наладится. И поумнеем, и жить дружно будем.