Первый выстрел

В начале 40-х годов прошлого века не только взрослые мужчины увлекались «любимой игрой», то есть войной, но и мы, дети-подростки 10-15 лет, тоже играли в войну. Ведь было с кого брать пример.

Не только бегали с палками, имитирующие винтовки, но и сами делали огнестрельное оружие: наганы-поджигатели из трубок, расклепанных с одного конца и прибитых к кривой рукоятке из дерева.

Заряжалось это оружие со стороны дула, обычно головками спичек, бумагой и дробью. Поджигалось через маленькое отверстие сбоку спичкой, по принципу средневековых пушек.

Вовка Яковлев однажды переложил заряда, и трубка разорвалась у него в руке, серьезно ранив ее. Потом он с неделю ходил с забинтованной ладошкой, с веревкой через шею, изображая настоящего воина, вернувшегося с фронта… Он так и погиб, разряжая снаряд, где-то в Челябинской области.

Однажды, лазая по чердаку своего дома, я обнаружил мешковину, в которой было завернуто почти настоящее ружье. Почему почти: ствол у него был в раковинах, но очень длинный, по сравнению с современными ружьями, и написано на нем не по-русски, точно не помню теперь, вроде «Diamant». Ствольная коробка и затвор были от русской трехлинейки, цевье и приклад - самодельные, причем грубой работы. Впрочем, я определил потом, что это бердана 24-го калибра. Были и гильзы, семь штук, но и они были под стать ружью: все разорваны, и там, где должна быть наковаленка, зияли раскопанные шилом дырки.

Откуда ружье?

А…вспомнил: мой брат Петр еще года три назад выменял его у Василия Ивановича, старого рыбака и охотника.

Брат был уже в трудармии, и мне ничего не оставалось, как самому осваивать это сокровище (с тех пор я заболел этим пристрастием, называемым охотой). Выменял у ребятишек дымного пороху, нашел кусочек свинца, вытянул-отковал молотком из него проволочку, нарезал дробинки, чуть покатав на сковородках.

Но поскольку «боеприпасов» было мало, то я еще решил экономить на зарядах, то есть зарядил три патрона по ползаряда. И… пошел на охоту.

Место охоты было совсем рядом, на берегу. Тогда охотников почти не было: один- два на всю деревню - и дикие утки плавали у самого берега. Подкравшись по камышу к кромке воды, я заметил кулика - не то чтобы большого, но и не маленького, этак граммов на 150 диетического мяса…

С бьющимся сердцем и не унимающимся волнением стал целиться в кулика. Дуло ружья ходило ходуном от этого волнения. Выбрав момент, нажал на спуск - осечка, второй раз нажал на спуск - опять осечка.

Третий раз нажал на спусковой крючок. Невольно подумал: «Почти по Тургеневу получается, когда Ермолай стрелял из своего ружья». Только у меня вместо громадного огненного снопа и оглушительного «Бу! Бу!», вылетел слабенький дымок, и раздалось скромное «Пу! Пу!».

Однако, когда рассеялся дымок, я увидел, что кулик ранен в крыло и улететь не может. Тут-то я не растерялся, бросил свою пушку на берег и помчался за трофеем, благо до него было рукой подать, метров десять.

Мокрый и грязный, но ужасно довольный, я принес дичь домой.

Бабушка, видимо, чтобы не унизить мое охотничье достоинство, молча взяла кулика, и вскоре мы ели не то уху, не то суп. Потом я еще приносил несколько таких же куличков, - большую дичь убить не мог. Помню, надо мной брат Валентин (старше на два года), подтрунивал, что я могу добывать своим «длинным карабином» (это он называл так мое ружье, начитавшись книги «Последний из могикан»), только вальдшнепов.

Вскоре я научился добывать чирков, гагар с 15 метров, а вот крякву добыть не удавалось - не брало ружье.

В войну и после нее никаких разрешений и запретов на охоту не было. Уток и всякой дичи было полным-полно.

Озера закрывались дичью, а поздними вечерами утки, пролетая над деревней, бились о телефонные провода…

Н. КАРГАПОЛОВ,

с. Окунево.