И все они прошли сквозь сердце, тревоги Родины твоей

Неугомонный он человек, Николай Павлович Плесовских. По-юношески стройный, подвижный, что называется, скорый на ногу, в свои 85 лет все еще живет и трудится с той горячей отдачей, какой отличается не всякий двадцатилетний.

По профессии агроном, по призванию писатель-историк. Им собран богатейший материал по своей родной деревне Русаки Черноковского сельсовета, а также совхозу «Большевик», где он трудился долгие годы. Кроме того, составлен список фронтовиков для «Книги памяти», в связи с чем он объехал на своей видавшей виды «Ниве» почти всю вагайскую глубинку. В творческом багаже 85-летнего ветерана такие книги, как «Таежный гектар», «Страницы истории Вагайского района в годы Великой Отечественной войны 1941 – 1945 гг.», «История земли Вагайской», «Записки пчеловода из таежной зоны». А в творческих планах – издать новую рукопись «Повесть о сибирском крестьянине». Вся жизнь его неразрывно связана с историей района, а значит и с историей страны.

*   *   *

- У каждой былинки есть своё место на земле, откуда она взяла жизненную силу, – пишет он в одной из своих книг, - так и у меня свои корни, которые дали мне жизнь.

И мой неиссякаемый родник – это моя любовь к родной земле.

В три года, - рассказывает, - посадили меня впервые верхом на коня, смирного каурого мерина. И я, держась за гриву, дал несколько кругов по двору, под присмотром отцова брата, дяди Андрея. А в три с половиной года, по весне, заборонил своё первое поле. Чтобы случаем с вершней не свалился, привязывали к седлу воровиной (веревкой).

Светлой памятью помню Русаковскую школу. Первого своего учителя Ивана Тимофеевича Дулова, молодого, стройного, призванный в армию, он стал кадровым военным и дослужился до полковника.

Никогда не забыть восхитительный вкус того хлеба, что пекла из колхозной муки наша школьная сторожиха. В русской печке, сложенной в том отсеке, где была ее комнатка. Этот хлеб нам давали по внушительному ломтю, еще теплому и духмяному. На обед, в большую перемену. Умнешь его за обе щеки, запьешь водой из бачка, что стоял в коридоре, и такой довольнехонький побежишь на урок.

Учился я без особого напряжения. Звезд с неба не хватал. А вот старший брат Иван – на «отлично». Тот часами корпел над своими учебниками. Я же, выполнив письменные задания, бежал помогать отцу по хозяйству. Особенно любил с ним столярничать. А бывало, что и засну под сараем на стружках.

Но моя способность схватывать все на лету и с первого слова выручала меня всегда. И хотя был росточком мал, но никак не скажешь, что слабым. На физкультуре ни по бегу, ни по прыжкам, ни по всем другим видам спорта никогда не ходил в последних.

И мечта была: после школы поступить в институт, на что нас с братом нацеливали и родители. Семья же была немалая – трое парней и четверо девочек.

*   *   *

Разразившаяся война изменила весь мирный быт и порушила планы. У Плесовских первым забрали – в трудармию – отца Павла Федоровича. За ним, в январе 42-го, старшего сына – в Омское пехотное училище, не дав тому учиться в пединституте, куда его как круглого отличника приняли без экзаменов.

Оторвали от школьной парты и девятиклассника Николая, направив его по повестке военкомата в Тобольское ремесленное училище №18, осваивать специальность радиста. Но в июне 42-го он, не выдержав голода, деранул оттуда домой. Этот слёзный свой путь не забудет он никогда. Шел голодный, босой, усталый. День был жаркий, и пауты заедали на нет. И вот возле деревни Санниковой встретил черноковского возницу, следовавшего в Тобольск за горючим. Обрадовался человеку знакомому. Но услышанная от него новость оглушила мальчишку: «Кольша, тятька-то ваш, сообщили из Омска, умер…». Дядька тот сказал и уехал. А он пал в кювет на траву. И рыдал, и катался по колючей этой траве, не владея собой от боли, разрывающей сердце. Да и вся-то их разом осиротевшая семья немало поревела по своему дорогому кормильцу. А деда Фёдора, того от такого горя парализовало.

Удивительно, но тот побег из училища не имел серьезных последствий, а тогда за это судили. Но, может, обошлось потому, что беглец оказался нужным, очень нужным в родном колхозе. По решению сельсовета заменил бригадира, что как раз был призван на фронт.

*   *   *

А как сам уходил в солдаты в семнадцать с половиной лет, разве это забудешь? Вместе с Яшкой Просвиркиным, новобранцем из Птиц, тоже ростиком «метр с кепкой», с которым они подружились еще на комиссии. Прошли вместе учебный лагерь в запасном полку под городом Бердском Новосибирской области. Спали на одних нарах. Ели из одного котелка. Но, надо сказать, малый рост еще не значит, что малый ум. И в народе это подмечено, отражено в пословице – мал, да удал. Природной же смекалки им, ни тому, ни другому, было не занимать.

В ноябре 43-го, когда их эшелон следовал по направлению к Ленинграду, умудрились они вдвоем провернуть весьма рисковую операцию. На одной из товарных станций умыкнули с платформы близстоящего состава несколько горстей драгоценнейшей по тем временам соли, что везлась под брезентовым пологом. Груз, конечно, был под охраной. Но находчивые друзья предложили охраннику табачку на закрутку. И пристроились рядом. Пока Яшка «вел речи», Колька, стоя к грузу спиной, изловчился насыпать соли себе в оба кармана. И потом тот трофей меняли на любую еду. Подфартило однажды даже меду горшочек. И бывалый народ – солдаты, те, поглядывая на них снизу вверх, на верхние нары, удивлялись между собой: «Что жуют там эти мальцы? Потому что к концу пути весь сухой паек уже съели и сосали лишь самокрутки.

*   *   *

Вместе с Яшкой досталось им идти и в первый бой. Возле станции Мга. И там, на поле боя, остался его земляк на декабрьском снегу, тяжело раненный в ногу. Он пытался ему помочь, оттащил его в ямку за ракитовый куст и хотел перевязку сделать. Но комбат, матерясь, закричал на него: «Вперед!!!», и он кинулся за другими, что бежали под пулями и валились с криком на землю.

Только после войны узнал, что Яков Иванович Просвиркин остался все-таки жив. Был он вынесен с поля боя, истекающий кровью. Долго мотался по госпиталям. И, комиссованный подчистую, вернулся в свое село, работал в колхозе.

*   *   *

Потом война свела его еще с одним замечательным парнем, ленинградцем Колькой Красновым, с которым воевали в одном взводе. Сначала на Ленинградском фронте, затем на Карельском. О том, как ходили с ним в разведку, рассказано в сборнике воспоминаний ветеранов «Память воскрешает». У Н. Плесовских помещено в этой книге два рассказа - «В тыл к фашистам» и «Где твои сержанты, комбат?».

В первый выход за линию фронта, это было перед подготовкой к Псковско-Островской операции, удалось добыть ценнейшие сведения – о нахождении нескольких артиллерийских батарей, укрытых под пологом соснового леса и штаба противника. Все это сержант Краснов, что был командиром группы, нанес на карту. К тому же на обратной дороге захватили языка.

За эту операцию оба разведчика были представлены к правительственным наградам: Краснов – к ордену Славы III степени, а наш земляк – к медали «За отвагу».

Вторая вылазка в тыл врага была в июле 44-го, под городом Териоки, где наши войска вели жестокие схватки с финнами. Никак не удавалось прорвать оборону, знаменитую линию Маннергейма, усиленную неприступными дотами и бронированными колпаками, с большим сектором обстрела.

«Наш 314 полк, - вспоминает ветеран, - окопался на берегу Финского залива. И по нему с острова беспрерывно била вражеская артиллерия. Плотный огонь не давал пехоте подняться. В этой сложной обстановке во взвод управления нашей 120-миллиметровой батареи прибыл начальник артиллерии полка. И было приказано проникнуть на остров и определить координаты батарей».

Что и сумели сделать два отчаянных сержанта, два тезки – Краснов и Плесовских. Переплыли они на остров ночью. С помощью спущенной на воду лесины. И таким же образом вернулись назад. Гребли маленькими дощечками, уцепившись за ветви. За спиною у каждого было привязано по две надувных подушечки. После донесения разведчиков была произведена пристрелка одним расчетом. А затем беглым огнем накрыли их основательно и заставили замолчать. Пехота полка поднялась в атаку, и город Териоки был взят.

Война – это тяжелейшее испытание всех нравственных и физических сил. Это кровь, страдания, смерть. Друга Кольку Краснова вражеская пуля сразила в бою под городом Выборгом. И пришлось его закопать в каменистой земле Карельского перешейка.

Так и не успел он получить свой орден Славы.

*   *   *

Фронтовой же путь нашего земляка продолжался. Через Прибалтику на Польшу и далее – на Германию. За эстонский город Тарту был награжден второй медалью «За отвагу». Штурмовал Варшаву. Форсировал реки Вислу и Одер.

А на подступах к Берлину в одном из боев получил тяжелое ранение и попал в госпиталь. Где и встретил Победу.

Домой же вернулся в январе 46-го. Как раз в старый Новый год. Шёл пешком из Вагая вместе со своим дядей Андреем Фёдоровичем, тоже демобилизованным. И когда ступил на родное крыльцо, постучал с волнением в дверь, мать, открывшая сени, не узнала его, подросшего, возмужавшего за войну. И спросила с недоумением: «Ну а Колька-то где?» (Ей передано было, что сыночек идет домой).

И когда он охрипшим голосом сказал «Мама, да это я», обхватила его за шею…

*   *   *

…В мирные годы к ряду военных наград прибавились и трудовые, среди которых самые дорогие для него орден «Знак почета», медали «За освоение целинных и залежных земель» и «За трудовую доблесть». Впрочем, он бережно хранит все награды – свидетельство его плодотворного труда и активной общественной деятельности.

А с какой настойчивостью учился, хотя и был уже обременен семьей. Сначала заочно окончил Тюменский педтехникум, отделение физвоспитания. Затем Омский сельскохозяйственный институт, очное отделение. Между прочим, конкурс в тот вуз был четыре человека на место. И, сдав по всем предметам на отлично, он чуть не завалился на последнем, на химии, что вспоминал потом всю жизнь, как довольно забавный казус: «Тема попала «Эфирные масла». Ну я говорю комиссии: что, мол, это такое, знаю. Когда нальешь, допустим, воды в одеколон (а мы это на фронте делали), – и вот то, что всплывает вверх, это и есть эфирные масла. А вот формулу не скажу.

Главный экзаменатор рассмеялся и заключил: «Ну а формулу можно выучить. И такую возможность мы все-таки предоставим».

*   *   *

Так он был принят в институт. И доверие экзаменаторов оправдал. Уже на 4-м курсе, это за год до госэкзаменов, защитил дипломную работу. Обстоятельства заставляли спешить. На скудную стипендию можно было перебиваться только с хлеба на воду. Но его выручали умелые руки, ремесло, которому научился у отца, помогая тому еще в детстве столярничать. В подвальном помещении общежития, где ему оборудовали столярку, Плесовских мастерил для всего института стеллажи, столы, этажерки и тумбочки. Работал преимущественно ночами, урывая для сна 3-4 часа, не больше. Зато был и сыт, и одет. И семье помогал.

С чем ему еще повезло, это с женой Дарьей Ивановной, хлопотуньей и труженицей, которая и хозяйство вела, и в колхозе работала.

*   *   *

В сентябре 1960 года вернулся в район и перевез сюда из Русаков семью. Был принят на должность агронома в райсельхозинспекцию, вскоре реорганизованную в сельхозуправление. Должность эта была беспокойная, беспрестанно мотался по району, внедряя новые технологии, чтобы в колхозах велся строгий севооборот – грамотное чередование культур.

Наводил порядок в семеноводстве.

*   *   *

Конец 70-х и 80-е годы – это уже работа главным агрономом в совхозе «Большевик». Опыт земледельцев этого хозяйства нашел отображение в книге «Таежный гектар». А какие урожаи тогда получали! Но ведь приходилось и рисковать. Как было однажды с озимой пшеницей. Засеяли ею урочище в 46 га. Близ д. Ульяновки. Это были лучшие земли. А весной обнаружилось – одна черная пашня. И как раз приезжает в район секретарь обкома Богомяков. Посмотрел он на это поле и скомандовал махом: «Все немедля перепахать!». Бригадир Старо-Погостовской фермы Л.С. Завьялов, кому было приказано сделать это, кинулся к директору совхоза Н.К. Чусовитину: что, мол, делать-то будем?. А тот – крепкий орешек тоже. Ну и спрашивает в ответ:

- Ну а что агроном сказал?

- Не дает Плесовских запахивать.

- Ну так будем слушать его.

И рискнули – послушали.

Николай же Павлович, тот не терял надежды на всходы. Ибо знал, что узел кущения у озимой пшеницы низок и росточки еще дремали, потому что в тот год весна запоздала с приходом. Богомяков же сомневался. И, судя по всему, держал этот случай на контроле. Осенью звонит: «Ну как там ваш эксперимент?» А на этом урочище урожай дотоле невиданный: 46 центнеров с гектара.

А с парами как били. Как весна, строптивого Плесовских – на ковер в райком или райисполком. Но в «Большевике» пары сохраняли, потому что на практике убедились, как это повышает плодородие почв и даёт возможность получать высокие урожаи без применения ядохимикатов.