Это в сердце было моем

(Продолжение. Начало в № 85.)

Наконец-то - светлые дни

Но вот наступила и счастливая пора, когда немцев погнали из Белоруссии. Вместе, заодно с регулярными войсками, действовали и партизаны. А когда в середине июля был освобожден наш Логойск, подпольная редакция получила приказ вернуться в город.

В первый день, когда вышли из леса, мы устроились прямо на берегу речки. Погода стояла жаркая. И мама принялась за стирку. А у Вали и у меня даже сменки ведь не было. Вся наша одежда состояла из рубашки и «сгребных» штанишек, что держались на одной лямочке. А тут вовсе остались голыми. И вдруг, смотрим, к реке бежит ватага ребятишек. Куда деваться? Мы залезли по горло в воду. И сидели так до тех пор, пока наше белье не высохло.

Под открытым небом у речки мы прожили несколько дней. Кто-то принес нам немного американской тушенки и перловой крупы. На костре варили похлебку. Помню, очень хотелось есть и казалось что перловку эту не дождешься когда и сварится.

К нам вернулись папа и Лёня

Какое это было счастье – оказаться снова всем вместе. Потом брата направили учиться в Минск, в машиностроительный техникум. А папу – в деревню Лагозу, восстанавливать разрушенный немцами совхоз. Мы же с мамой и Валей обитали в Логойске.

Весной 45-го

А весной 45-го, когда советские войска уже были на подступах к Берлину, маму с группой логойских женщин отправили за общественным скотом, что был угнан в Германию. Валю на этот период папа забрал к себе. А я не могла поехать в Лагозу, где преподавание шло на белорусском языке, поскольку я училась в русской школе (мама у меня была по национальности русская). И меня определили на квартиру к каким-то Киселевым.

Где хозяйка показалась мне настоящей змеей. Брат ее работал на немцев. В доме было натаскано много всяких вещей. И чужие глаза, конечно, были здесь ни к чему. Меня просто поедом ели, чтобы выжить из квартиры.

В день Победы, когда шли митинги и с уроков нас отпустили, я была на квартире встречена страшной новостью, которую не без злорадства обрушила на меня хозяйка. Приходил, мол, посыльный из райкома партии и сказал: ваша мать в дороге погибла, подорвалась на мине.

Что творилось со мной в тот день и ту ночь – не передать. Мне казалось, я умираю. Сердце мое просто разрывалось от боли.

И вдруг утром приехал папа. Взял меня и пошли в райком. Оказалось, что слухи ложные. И что в маминой группе все живы и здоровы, и что гурт уже у границы.

А тут пришел с фронта хозяйкин муж, весь в медалях и орденах. И когда узнал, что родня жены работала на немцев, устроил большой скандал. И ей стало не до меня. Меня больше не трогали. Только дров по-прежнему не давали.

Мы ходили с подружками собирать хворост в лесу. Я топила русскую печь и стряпала хлеб из привезенной папой муки. Не всегда, может быть, удачный, но папа меня хвалил. И это было для меня самой высокой наградой. Наконец и мама вернулась. Стало как-то спокойнее. «Главное, что все живы-здоровы, – говорила обычно мама, - остальное все можно пережить и перетерпеть».

Людмила СУХОНОГОВА (Рыбчик)

(Окончание в следующем номере.)