Кони моего детства

С возрастом, когда ночами всё труднее бывает уснуть, мысли почему-то всё чаще уносят к первоначальному истоку жизни – теперь уже очень далёкому и едва приметному ручейку детства. В воображаемом взоре всплывают родная деревня Малиновка тех лет, картины её окружностей, пение птиц в полях и лесах, клин журавлей в безоблачном летнем небе и – люди, люди… Сколько же всего было и прошло с той поры, но тот ручеёк детства не обмелел, не засох, он по-прежнему бьёт живым родничком где-то глубоко внутри, под самым сердцем.
Моё осознанное детство выпало на самое начало пятидесятых, когда прошло всего лишь пять лет после Победы. Тогда мне было уже восемь, я с жадностью познавал мир, его светлые и теневые стороны, всё его удивительное многообразие. Особенно нравилось лето, да и сейчас это моя любимая пора. Летний мир вокруг, не то что зимой, был живым – от головастиков и лягушек в болотах до жаворонков и перепёлок в полях, от голубых бездонных небес по утрам до бурного кипения зелени в лесах, колках и огородах. Всё росло, цвело и радовало душу до замирания.
Но годы были непростые, послевоенные. Надо было возрождать жизнь заново, поднимать колхоз. «Пахали» все – от мала до велика. Взрослые – на пашне и ферме, детвора в основном на сенокосе, который длится практически всё лето. В свои восемь лет я впервые сел на коня – возить копны.
Покос – удивительное явление, это артель, объединяющая всех. Нестерпимый зной, гудящий овод, пот и усталость, а порой грозы и ливни – не мог и пикнуть, бери пример со взрослых и коней. Последним ещё хуже: мотают головой, хвосты целый день в работе, обороняются от паутов, тяжёлые копны сена на волокушах… Девчонки и женщины всех возрастов, несмотря на сущее пекло, нередко шутили и смеялись, поблёскивая зубами и глазами на бронзовых от солнца и ветров лицах. Мётчики – мужики, которым довелось вернуться с вой­ны, и парни постарше – возводили зароды и скирды вручную, деревянными стоговыми вилами, вершили, укладывали «ветреницы». Сгребали сено в основном конными граблями, особенно на небольших еланках и полянках.
Люди есть люди… Но вот почему-то когда вспоминаю коней, сердце тоже наполняет печаль, как и о людях. Кони тоже наравне делили с ними один труд, одни радости и невзгоды, одну судьбу. Хорошо помню почти всех их, но особенно – десяток, на которых работал. Трогает, что они, разномастные и своенравные, терпеливые и сильные, покорно выполняли то, что им приказывал даже ребёнок. Мне искренне жаль коней моего детства, и я счастлив уже хотя бы тем, что всё это когда-то было. Считаю, что воспоминания о былом помогают не терять души.
А было всякое… Кони кусали и лягали меня, наступали копытом на ногу, много раз падал с них на полном скаку (когда ездили поить на болотца, мы всегда устраивали скачки – чья возьмёт, конечно, чтобы не видели взрослые), как каскадёры в кино. А однажды пара, запряжённая в фургон – я отвозил зерно от комбайнов – по непонятной причине вдруг понесла… Это страшно, когда кони несут! В 17 лет я чуть не погиб: отделался переломом ноги и полтора месяца провёл в гипсе. К счастью, нога удачно срослась, я серьёзно увлёкся бегом и даже трижды был чемпионом Тюменской области.
Иногда в памяти сквозь толщу лет кони приходят ко мне. Вижу их до удивления отчётливо, почти как наяву. Вот гнедая, почти чёрная, Ночка – коренастая и мощная, тяжеловозного склада, такая же по масти, но более крупная её дочь Ласка… Майка, едва не отправленная на войну, так и осталась в колхозе… Большеголовый – высокий и сильный мерин, с головой на четверть длиннее, чем у других коней, за что и получил такую кличку… Долгуша – лукавая и норовистая кобылка, однажды сильно укусившая меня за ногу… Буланая Лысуха и Серко, едва не погубившие меня, Савраска с норовом жеребца, с которого я не раз падал… Всегда вызывает улыбку и сожаление рыжий и упрямый Колбаскин, который за свои меланхолию и лень получил от людей кнута и палок, наверное, больше, чем сделал в жизни шагов.
Характерно, что всё лето мы не надевали обуви, ботинки или тапочки берегли к школе. Хорошо помню: я ходил босиком, пока не исполнилось четырнадцать. И другие сверстники – тоже. По скошенным полям, где былья от лебеды, полыни и других жёстких трав торчали, будто из земли гвозди, мы носились, почти не обращая внимания, потому что кожа на подошвах была, как кора… Потом, значительно позже, я узнал о рецепторах и что ходьба босиком по земле очень полезна для здоровья.
Мы, мальчишки и девчонки тех лет, росли свободно и просто, как полевые цветы и травы. Перед нами стояли две главные задачи: учёба и труд. После малиновской начальной школы я окончил среднюю в Ситниково, что в 15 километрах от нашей деревни.
Детство, о чём рассказал вкратце, почему-то считаю очень счастливым, хоть было оно порой полуголодным и холодным. Наверное, многое идёт от любви к малой родине и народу, которая зародилась во мне ещё тогда, в раннем детстве. Мне и сегодня дорога Малиновка, хотя от той, прежней, почти ничего не осталось: ни людей, ни домов. Из коренных земляков-аборигенов проживают лишь шестеро, несколько человек живут в посёлке и других городах и весях. А ведь некогда эта небольшая деревенька славилась хлеборобами и доярками, дала стране несколько офицеров, вплоть до полковников, и даже профессора, доктора технических наук. Мне она дала поэтическую натуру и тот живой родничок, что до сих пор бьёт у самого сердца: наверное, чтобы помнил святое.
Иногда смотрю на сегодняшних ребятишек, праздно гуляющих по улицам: в руках мобильники, провода из ушей, слушают «попсу»… А я в их годы слушал совсем другую музыку – музыку труда и родной природы.