Ленинград – Викулово

Предисловие

   Какое страшное слово – война. Оно коснулось в нашей стране всех.  Кого-то в большей степени, кого-то в меньшей. Много героических страниц было вписано в её историю. Одна из таких страниц Великой Отечественной войны – блокада Ленинграда. С тех пор прошло без малого восемьдесят лет. С каждым годом остаётся всё меньше тех, кому пришлось её пережить. Уже далеко не молоды мы – дети и внуки тех, на чью долю выпало столько горя и страданий.

Но, уверена, что память о тех событиях  должна жить  и дальше, поэтому я решила рассказать историю нашей семьи, историю, которую пришлось пережить моим самым родным и любимым людям – маме и бабушке. Кто-то подумает, что ничего героического они не совершили, и я с ним соглашусь. Да, они не бросались  на амбразуры, не ходили в атаки и не форсировали реки под вражеским огнём. Они просто продолжали работать, получая мизерную порцию еды и при этом стараясь ещё поделиться со своими ближними; многие ленинградцы насмерть замерзали не в окопах, а в своих квартирах; так же, как и те, кто находился на передовой, они погибали под бомбёжками и в результате артобстрелов. Бабушка, как тысячи ленинградцев, в начале войны ходила рыть окопы, а мама вместе с одноклассниками дежурила на крыше школы, чтобы погасить в случае надобности сброшенную зажигательную бомбу. Действительно, ничего героического они не совершали, они просто старались выжить.

Блокада

   Ленинград.  Начало июня 1941-го года. Окончен девятый класс.  Традиционные прогулки с одноклассниками по каналу Грибоедова, мимо Исаакиевского собора, по набережной Невы. У всех приподнятое настроение – у ребят впереди каникулы, у учителей отпуск. В ближайшие дни мама с бабушкой планировали отъезд на дачу в Тверскую область.

    Моя мама – Надя Коваль – училась в школе № 28 (она же № 248), которая находилась  на канале Грибоедова. Там же учителем начальных классов работала и моя бабушка София Михайловна. Жили они неподалёку от школы.

   Война застала их в деревне Софиевке, на берегу озера Шлино за 350 км от Ленинграда.  Ближайшая   железнодорожная станция Бологое – за 40 км. Никто не понимал, что происходит, как долго продлится война, надо ли оставаться в деревне среди знакомых, но чужих им людей,  или лучше вернуться в Ленинград? Решили всё-таки возвращаться. До станции шли пешком лесными тропками – так было короче.  За несколько часов до их прихода в Бологое был авианалёт. На разбомблённых путях ещё дымились остовы разбитых вагонов, повсюду были разбросаны части человеческих тел, в основном детских – среди составов один был с эвакуированными ребятишками из Ленинграда.

   Этот день расколол  жизнь мамы и бабушки на до и после. Позже, когда они начинали что-то рассказывать, то обязательно уточняли:  «Это было ещё до войны».

   А дальше была блокада. Страшная зима  1941-42 года. О блокаде они вспоминали не часто и  только к слову. Для меня по-настоящему  весь ужас ими пережитого   раскрылся совсем недавно, когда я впервые прочитала бабушкины блокадные дневники. Я слышала от мамы  о их существовании, но никогда раньше не читала. Видимо,  они ждали своего часа. И вот, когда я серьёзно занялась изучением истории своей семьи, тогда дошла очередь и до дневников. Это четыре ученические  тетради по 12 листов. Первая запись была сделана 20 февраля 1942 г. Благодаря этим записям для меня немного приоткрылись некоторые подробности жизни моих мамы и бабушки в блокадном Ленинграде.

   С началом войны их школа закрылась, поэтому бабушка нигде не работала, а мама не училась, поэтому они получали  иждивенческие карточки, на которые давалась самая минимальная норма. Даже детям полагалось больше.

Суточная норма ХЛЕБА  в граммах:

Дата
Служащим
Рабочим
Иждивенцам
До 1 сентября
600
800
400
Со 2 сентября
400
600
300
С 19 сентября
200
400
200
С 13 ноября
150
300
150
С 20 ноября
125
250
125
С 25 декабря
200
350
200
С 24 января
300
400
250
С 11 февраля
400
500
300
 
Я не знаю, как они пережили первые полгода блокады. Знаю только со слов бабушки, что запасов продуктов у них не было абсолютно никаких.

Я даже не буду пытаться описывать свои ощущения от того, что узнала, читая бабушкин дневник. Трудно поверить в то, что  можно было пережить весь тот ужас и не потерять рассудок. Да и просто выжить. То, что сейчас воспринимается как из ряда вон выходящее, тогда воспринималось обыденно. Оно и понятно, т.к. в той обстановке, среди того кошмара чувства притуплялись. Наверно,    это то, что называется  чувством самосохранения. И от этого спокойствия становится ещё страшнее.

   Из дневника:

   «10.03.42. У соседей умер мальчик, покойник лежит в кухне.

17.03.42. Увезли покойника.  (т.е. прошла неделя, прежде чем родители его похоронили --  авт.).

   Голубей съели в октябре и ноябре, кошки пропали в декабре все.   В начале декабря пропала последняя собака  - Норка Каминской.  Съел её Управхоз.   Стоимость кошки – 100 руб.,  плитка клейстера – 40-80 руб. (его тоже варили и ели – авт.).

    Неделю тому назад провожала Надюшу до Обуховского моста. Много покойников было».

   И всё. Только факты.  Без подробностей, без эмоций. Возможно, что  эмоции были в начале войны, но за полгода привыкли, всё ушло на второй план. Надо было беречь силы. Лишь одна постоянная мысль – как хочется есть!

   Из дневника:

   «Вечное чувство голода.  Кажется, никогда в жизни не буду сыта».  

   Чувства личной опасности нет, зато огромное, часто затмевающее все остальные чувства, беспокойство друг за друга. Так сложилось, что они остались только вдвоём. Не было не только близких родственников, но и дальних. Вообще никаких и нигде. Поэтому они так и волновались друг за друга. Они старались всегда находиться вместе, даже спали в одной кровати, из тех соображений, что если убьёт, так сразу двоих.  Помню, бабушка рассказывала  случай,  когда осколок влетел в окно соседнего дома и, не задев мать, сидевшую у окна, убил двух девочек, спавших на кровати. Это произвело на всех очень сильное впечатление, после чего бабушка с мамой тоже стали спать вместе.

   Если мама не приходила вовремя с работы, а в это время начинался обстрел, то бабушка шла её встречать.

 Из дневника:

    «29.03.42. …Не очень частый, но близкий обстрел. Взрыв чего-то совсем близко.   … Наденьки ещё нет.  Не нахожу места.  Пришла Наденька без меня, т.к. у меня  не хватило сил и терпения, побежала к старикам Ромашиным, и когда вернулась --  она сидела на подоконнике на лестнице и плакала.  Задержалась она на сколке льда.  После ночной работы на станции гоняют  чистить снег, лёд – что-то бесчеловечное. На работе получила талон на обед – сыта.  Выглядит не очень страшно».

   Постоянный страх за единственного родного человека, физические страдания и  вечное  чувство голода – всё это, в конце концов, находило выход в слезах.

   «5.04. Без неё плачу, и с ней вместе плачем, так измучились мы от фронта, бомбёжки, снарядов и голода, голода; так хочется есть». 

   Первое упоминание об эвакуации. «5.04. Моя  Ясочка,  видно, очень намучилась, очень хочет эвакуироваться».

   Читая эти строчки,  я будто проживала их жизнь: я слышала свист снарядов, грохот от разрывов, постоянное волнение их друг за друга.

   Я не думала, что у меня когда-нибудь хватит сил прикоснуться к этой больной и трудной теме.  Читая дневник, я все события словно пропускала через себя, я пыталась поставить себя на их место и невольно задумывалась над тем, а смогла бы я пройти через все те испытания, через которые довелось пройти моей маме в её 16 лет? Не уверена.

   Я прекрасно помню, что каждого входящего в дом гостя бабушка и мама всегда старались накормить. Они до конца своих дней не могли видеть хлеб, брошенный кем-то на землю. Они обязательно наклонялись и перекладывали его в сторону, чтобы на него никто не наступил. Теперь я понимаю, что для них хлеб всегда измерялся чьей-то жизнью. И ещё – мама сама никогда не говорила уменьшительное слово «хлебушек» и мне не позволяла. Только хлеб. Наверно, для неё  он всегда был не просто хлеб, а Хлеб с большой буквы.

   Когда говорят о том, что блокадный паёк был 125 граммов хлеба, то надо понимать, что то был вовсе не тот хлеб, который мы едим сейчас.

В начале блокады хлеб пекли из смеси ржаной, овсяной, ячменной, соевой и солодовой муки. Через месяц к этой смеси стали добавлять льняной жмых, отруби и муку из затхлого зерна. А ещё месяц спустя тесто делали из целлюлозы, хлопкового жмыха, обойной пыли, мучной смётки, вытряски из мешков кукурузной и ржаной муки, добавляли берёзовые почки и сосновую кору. При выпечке этого хлеба формы для выпечки смазывали соляровым маслом (другого не было).

   День за днём бабушка описывала то, чем они занимались. Большую часть времени, конечно, занимали самые обыденные вещи: надо было сходить  в магазин за продуктами, вынести грязную воду, принести свежую, приготовить еду. Тогда на это уходил практически весь день. За хлебом надо было выстоять несколько часов. Если объявляли крупу, мясо, сахар, керосин, то и за этим тоже надо было отстоять в очереди. Когда говорят и пишут о блокаде, то почему-то вспоминают только хлеб. На самом деле, кроме хлеба по талонам давались и другие продукты: крупы (чаще всего горох, овсяная, перловая, пшено), лапша, сахар, конфеты. Так, например: за февраль по рабочей карточке дали  кг овсянки и 250 гр. гречи. Если разделить это на 30 дней? Это, примерно, 25 гр. на день, т.е. чуть больше столовой ложки. Ниже приводится таблица суточной нормы продуктов за один месяц.  И эту микроскопическую порцию еды ни в коем случае нельзя было съесть за один присест. Вся еда обязательно делилась на три раза: завтрак, обед и ужин. Трудно представить, какой надо было обладать силой воли, чтобы не съесть всё сразу. Те, кто не выдерживал и съедал всю норму за один присест,  погибали. 

   Примечание. Керосин в декабре, литр, стоил как 200 гр. хлеба или 60 руб. 

                                    Нормы питания с 20 ноября по 25 декабря

 
Хлеб (граммов)
Крупа (граммов)
Сахар (граммов)
Жиры (граммов)
Мясо (граммов)
Калорий
Рабочие и ИТР
     250
     50
     50
     20
     50
   1087
Иждивенцы
     125
     20
     26,6
     6,6
     13,2
     466
Дети
     125
     40
     40
     16,6
     13,2
     684
 

   Превыше всего была сила духа. Выжили не сильные физически, а именно те, у кого была сила воли и высокая самоорганизация. Не могу сказать о других, но так было у моих родных.  Обязательное ежедневное умывание, регулярное мытьё, стирка белья, уборка, приготовление пищи, т.е. всё, что делалось в мирное время. У тех, кто не мылся, быстро заводились вши – ещё одна напасть блокадного города. Бабушка рассказывала, что однажды в очереди за хлебом стояла женщина, у которой на голове из платка, как щетина,  торчали вши, так её из очереди прогнали. Жестоко? Да, но ими очень легко заразиться, а заразившись, трудно избавиться. У истощённых людей они отнимали последние силы.

   Если не было обстрелов, то обязательная прогулка. И чтение книг. Обязательное чтение. Помню, мама рассказывала, что за время блокады, помимо прочих книг, они прочитали собрание сочинений Диккенса и Джека Лондона. И непременно покупались свежие газеты.

   Чтение и ещё в свободное от основных занятий время – рукоделие.  Эти занятия очень помогали не поддаться унынию и чувству безнадёжности. Вряд ли бы им удалось выжить на том голодном блокадном пайке, если бы не спасало рукоделие. Оно не только отвлекало и помогало скоротать время, но главное, что рукоделие давало дополнительный источник пропитания. То для одной, то для другой знакомой, бабушка вязала кофты, жилетки и шила, а мама вышивала. Они обе были прекрасные рукодельницы. За работу чаще всего рассчитывались продуктами, в блокадном городе они были дороже денег. Так за связанную кофту было получено: хлеба 1  кг = 450 руб.; папирос 1 пачка = 60 руб.; какао 50 гр. = 50 руб.;   горох 100 гр. = 20 руб.;  сала 2 столовых ложки = 30 руб.   Итого всего:  610 руб. Очень немного, но это дополнило их рацион и помогло выжить.

   Да, у них не было родственников, но были друзья, о помощи которых хочется рассказать отдельно. Я больше чем уверена, что без помощи друзей шансов на выживание у мамы и бабушки было бы значительно меньше.  Во-первых, в феврале 1942-го года маме помогли устроиться на работу на 1-ю ГЭС машинистом котельной, чтобы получать рабочую карточку, а не иждивенческую. Во время дежурства рабочих  кормили обедом в счёт талонов.  Суп она съедала сама, а второе – кашу и котлетку (иногда половину котлетки) приносила домой, и порцию делили  на двоих. «Котлетка» – именно так написано в дневнике, т.е., как я понимаю, это было что-то очень маленькое, которое ещё делилось пополам.

   Ту  малость продуктов, что удавалось раздобыть, надо было на чём-то приготовить. Либо на керосинке, для которой нужен был керосин, либо в печке, для которой нужны были дрова. Керосина очень мало, но  давали по талонам. С дровами было хуже. Когда закончились дрова, в топку пошёл ящик из-под дров, за ним кое-какая мебель. Их  щепками топилась буржуйка, на которой можно было приготовить еду.  К одной соседке в печь бабушка часто ставила вариться кашу или суп, у другой  иногда можно было взять кипяток из самовара – это позволяло немного сэкономить своё топливо. Кто-то прибегал сообщить, что в магазин привезли продукты, кто-то занимал очередь, все старались по возможности помогать друг другу.

   Последняя запись в дневнике была сделана 10 июля:

   «10.07.1942.  Ясочка продаёт книги. Очень больно. Хлопочем об эвакуации. Говорят, будут эвакуировать учителей».

    Эвакуировались они по Ладоге 30.07.1942 г. 

Сибирь

   Почему я так подробно остановилась на описании жизни в блокадном Ленинграде? Наверно, для того, чтобы было понятнее, чем  для моих родных стала Сибирь, и конкретно деревня Боровая и село Викулово, в которых они оказались после многодневного трудного пути. Но это уже была дорога в мирную жизнь. Конечно, война продолжалась ещё долгие три года и жизнь вдали от дома была не простой, но там уже не рвались снаряды, не выли сирены, не преследовала постоянная и единственная мысль о еде и не было страшного убийственного волнения друг за друга. Думаю, что не будет преувеличением, если я предположу, что после того ада, в котором им пришлось прожить целый год, далёкое сибирское село стало для них  раем.

    Название села Викулово произносилось в нашей семье достаточно часто. Для меня, ещё ребёнка, это было что-то очень далёкое и не очень понятное, а для моих мамы и бабушки Викулово стало местом, где их, эвакуированных из блокадного Ленинграда, истощённых от голода, приютили и  обогрели. Воспоминания о жизни в Сибири навсегда оставались в их памяти.
   В дороге мама вела дневник. Выехали они из Ленинграда 30 июля. Последняя запись сделана 16 августа. Записи заканчиваются словами: «На рассвете прибыли в Омск.  Сразу купила 800 гр. хлеба за 35 руб.  Потом  стояли за обедом (свежие щи  и крохотная порция  каши ячневой).  Мама купила  3 помидора, 2 пучка моркови. Я на 2 тонкие тетради променяла  400 гр. хлеба.  Я ходила на эвакопункт  в город  и на рынок.  Потом    ходила за кипятком.  Вообще  целый день  сегодня едим.   Носят массу хлеба за деньги.  В среднем  50 р./ кг.  Пугают, что дальше хлеба не будет.  Переворошила  опять вещи».  Вещи  можно было обменять на еду.

   Дальнейшую жизнь мамы и бабушки в эвакуации я попытаюсь восстановить по отдельным эпизодам, рассказанным  моими родными и сохранившимися у меня в памяти, маминым рисункам тех лет, нескольким фотографиям и некоторым документам.
    Вероятно, первым местом жительства была деревня Безменово, Юргинского района, где они пробыли с 23.08. по 3.10. 1942. Об этом сохранилась запись в тетради со следующими заметками местных изречений. Скорее всего, что принадлежали эти высказывания жительнице деревни Клавдии Сергеевне Демчуковой, у которой им довелось пожить какое-то время.
«Змеи подколодные, ползучие, чтоб вас паралич подхватил, идолы поганые!»
« - Ну, чего глазищи-то вытаращил? Поди опять ни черта не делал! Вон табачище в тазище-то, взял топорище да порубил бы!» (к сыну).
« - Ну, ты кого исть будешь, холера окоянная?» (к внучке).
«- Господи, ты мой батюшка, чтоб тебя разорвало, и когда я только перестану мучиться!?» (ежеминутная молитва).
   Вскоре  бабушку назначили заведующей Боровской  начальной  школой, а затем в  начале ноября и   маму приняли на работу воспитателем в дошкольную группу интерната в д. Боровой.  С этого момента и на всю жизнь она в свои  17 лет для всех стала Надежда Николаевна.

   Для них там было всё новое, непривычное, в том числе и непривычная речь. Мама записала в тетради несколько  новых для неё слов и  пословиц. Некоторые из пословиц вошли в их собственный обиход.

Облокаться – одеваться.

Обутки – род самодельных кожаных туфель.
Садинки – цветы.
Робить – работать.
«Человека видишь – ума не знаешь».
«Что уехало ворохами, не вернёшь крохами».
« Лихо споро, не сбудешь скоро».
« Робит, как ребёнок, а ест, как жеребёнок».
«Не потопаешь – не полопаешь».
«Двое не один, хоть котомку, да не отдадим».
   Через год бабушку перевели на должность заведующей методическим кабинетом в с. Викулово.

   Про Викулово сохранилась следующая запись: «В Викулове во время грязи единственное чистое место – канавы (вполне серьёзно)».

    Мама всегда очень любила рисовать. Помимо записей, сохранилось несколько рисунков того периода, которые теперь вполне можно расценивать, как документы.  Благодаря этому рисунку  известно, что  хозяйку дома, где они жили в Викулово, звали  Ульяна Ильинична Лаптева, и можно представить, как она выглядела. А заодно – и какой у неё был дом.

   Сохранились среди записей и некоторые высказывания детей:

- Что будет, когда потухнет солнце?

- А я убью, поймаю и застрелю лефа (льва) и сделаю из него чулки и будет мне тепло. Вот! ( Толя – Балаболя).

Ещё две  пословицы, навсегда оставшиеся в нашей семье:

- Умираешь, умираешь, а калачи-то убираешь.

- Чаще счёт – дольше дружба. 

   Мама рассказывала, что со старшими воспитанниками летом ей приходилось ходить на покос. Помогая колхозу, они таким образом беспечивали детский дом  продуктами на всю зиму. За лето мама износила несколько пар лаптей, которые ей плёл на заказ местный житель, к сожалению, имя его я не помню. Но она всегда вспоминала его с большой благодарностью и говорила, что это была самая замечательная обувь. На рисунке сохранилась засушенная веточка сибирской фиалки. Вот уже более 70 лет она хранится в этом альбоме.
   Кроме заготовки сена, ребятам приходилось самим добывать и дрова. Для этого они работали на лесосплаве. Стоя на берегу, они баграми подтаскивали проплывающие брёвна и затем вытаскивали их на берег. Я не знаю, какого возраста были самые старшие ребята, но думаю, что не старше мамы.
Поначалу  маме казался непривычным сибирский выговор, в то же время  и местным ребятам резал слух её ленинградский  разговор, и они над ней посмеивались. Ей было интересно, что же именно их так смешит?  Они объяснили, что она слишком акает и в качестве примера кто-то привёл такую фразу, которую они слышали так: «Сидит кашка на забаре» вместо «Сидит кошка на заборе». Вот сколько лет прошло с тех пор, а я всё помню эту «кашку».

   А вот ещё одна жанровая картинка. Девочка, которая на ней нарисована, Нюра Кривых, вероятно, жительница деревни Боровой. Возможно, кто-то её и знает.  

   Я помню из рассказов бабушки, что в детском доме была хорошо организована художественная самодеятельность. Там работал  педагог, который создал  хор и детский ансамбль духовых инструментов. С концертами ребята ездили по соседним колхозам. Это тоже был способ зарабатывания продовольствия. В нашем домашнем архиве сохранилась фотография ребят – участников того самого духового оркестра. Вот имена этих ребят: 1-й ряд: Вася Кроза, Вася Квас, Слава Горовой, Ваня Чернуха, Вася Марко. 2-й ряд: Галя Кравец, Андреев, Влад. Кар…, Тимофей Чупрун, Нина Водолазко, Нина Сарана.

   Ребята Викуловского детского дома также принимали активное участие в творческой жизни района.

   Как  выглядела моя мама, когда выехала из блокады, можно только догадываться. Но к концу своего пребывания в эвакуации она поправилась так, что была не похожа на себя.

   С 15.04.1944 г. приказом по Викуловскому РайОНО мама была назначена на должность воспитателя в детский дом им. Горького.

   Мама всегда любила учиться и училась очень хорошо. В сентябре 1943-го года она поступила в 10-й класс Викуловской средней школы  и с отличием его окончила в июне 1944-го года.  За время учёбы, помимо общей школьной программы,  она прослушала  230-часовую программу  по военно-санитарному делу и получила звание санитарного инструктора запаса. Проверочные испытания сдала на «отлично». 

   Мама мечтала стать врачом, но из-за войны её мечте было не суждено сбыться. В 1952-м году она с отличием окончила Ленинградский институт инженеров железнодорожного транспорта и стала инженером-строителем. Вот фотография учеников и учителей её 10-го класса. Скорее всего, что среди них жители Викулово и ближайших деревень. Но не только.

   Омская обл. Х кл. Викулово. 5/VI-1944 г.   Слева направо: 1 ряд: М. Незамятина, Феша Быкова, Юля Хоцко, Н. Коваль.  2 ряд: Д. Маркина, Шура Фокина, Груня Виноградова (Ленинград), Нюра Козлова, Клава Маркина. 3 ряд: Таня Сазонова (Ленинград), Вера Алексеевна Головина (химия), Анна Михайловна Ершова (зав.РОНО, Ленинград), Авг. Эд. Восс (директор), Семён Петрович Каушнян (физика), Фр. Александр. Вебер (нем. яз.).  4 ряд: Т. Шерстобитова, О. Быстрова, Тася Ельцова, М. Покатова, Л. Симбирева, Григорьева, С. Цубатова, Евд. Андр. Лискина (воспитатель, математика), А. Квашнина.
   …1945 год. Детский дом № 5 Викуловского района готовится к реэвакуации на Украину в г. Ногайск. С 18.06.1944 г. бабушка работала в нём воспитателем, и она обязана была сопровождать детей до места назначения. Кажется, что оттуда до Ленинграда рукой подать. В целях подготовки детей к отъезду маму командировали в область, откуда она написала следующее письмо. 15.06.1945 г. «Милая, родная, любимая моя  мамочка! Как я по тебе соскучилась! Все чужие, чужие. Как не хватает мне тебя! До слёз хочется увидеть  сейчас твоё дорогое лицо, обнять, прижаться  к тебе, милая мамочка! Ведь мне стоит сутки пробыть без тебя, и я уже скучаю, а тут испытание длится целую неделю.

   Промтовары получила. Дали нам 1000 м чего-то среднего между коленкором и марлей, 200 пар носков, 30 американских огромных, как шаль, шерстяных шарфов и 20 иголок. Больше ничего на базе нет. Уедут только ребята-украинцы 5-6-7-8 кл. Уедут только с украинцами, снабжённые парой белья и тем необходимым, чтобы на Украине встать на самостоятельный путь или в Ремесленное училище. Это решение ОблОНО…».

   Г. Ногайск, куда вернулся детский дом,  это  город в Запорожской области, недалеко от Азовского моря. Тепло, климат благословенный. Приехали к осени, когда в садах поспели фрукты. Бабушка рассказывала, что у неё в комнате стоял один мешок  с яблоками, другой – с грушами. Жильём и работой их обеспечили. Только живи и радуйся. Их очень уговаривали остаться. Так ведь нет, зачем чужие яблоки,  им родные берёзки подавай. Очень тянуло в Ленинград с его часто хмурым небом, промозглыми зимами и пыльным душным летом. Квартиру за время войны заняли чужие люди, ехать некуда, но это не остановило. В декабре мама и бабушка уволились с работы.

   Выписка из приказов: «24.11.1945 –   освободить от занимаемой должности завуча Ногайского детдома тов. Коваль Н.Н.,  по семейным обстоятельствам» и  «01.12.1945 – уволена с работы воспитательницы Ногайского детдома № 5 Коваль С.М., по семейным обстоятельствам».

   В то время в Ленинград людям, потерявшим жильё, можно было вернуться только по вызову. Такой вызов им прислала Анна Михайловна Ершова, работавшая в Викулово зав. РОНО, ленинградка,  очень хорошо их знавшая. Сама она из эвакуации уже вернулась и работала директором детского дома в г. Выборге. И не важно было, что жить  придётся  в Выборге, который от Ленинграда в трёх часах езды на поезде.  Зато там, при устройстве на работу в детский дом детей пограничников, им дадут  служебную комнатку. Мама с бабушкой  были очень счастливы, ведь теперь  это уже была дорога домой. В такую трудную для всех, но мирную жизнь.

   Сейчас, когда я попыталась припомнить всё, что мне рассказывали мама с бабушкой о жизни в Сибири, то оказалось, что в моей памяти сохранилось не так уж мало. В основном, конечно, это были небольшие эпизоды из их жизни и жизни детдомовских детей. Я помню, что многие  дети, особенно малыши, у которых одно время работала мама, болели трахомой, очень заразной болезнью. По утрам эти дети не могли открыть глаза, потому что  за ночь они слипались от гноя. Как приходилось им промывать глаза, при этом стараться не заразиться самим. Помню рассказ о том, как в Викулово привезли бочки с солёным омулем, и какой специфический дух стоял над всем селом, и сколько радости от этого было у сельчан. Помню мамин рассказ, как однажды ей пришлось идти пешком от Викулово до Боровой в страшный мороз, как она совершенно замёрзшая,  дойдя до какой-то деревни, постучалась в первый дом, и как её там отогревали. Про оранжевые лилии с загнутыми кончиками, которые в Сибири называются саранками. Мама их тоже нарисовала. И ещё о том, что перед выступлением хора ребят не кормили, считалось, что на пустой желудок их голоса звучат звонче. Зато по возвращении их всегда ждал хороший ужин. Конечно, в моей памяти сохранилось, наверно, не всё, что они мне рассказывали. Во-первых, я ещё была ребёнком, во-вторых, с тех пор прошло много лет, но, не смотря на это, их чувство благодарности передалось и мне. Я очень рада, что у меня появилась возможность написать о том, как в тяжёлые годы войны  в далёкой Сибири приютили и помогли выжить многим эвакуированным, таким же, как мои родные. И ещё раз, уже от себя и своей семьи хочу  поблагодарить всех, кому они, а значит, и мы,  были обязаны своей жизнью. Низкий им  поклон.

Евгения Леонардовна КОНСТАНТИНОВА              Ленинград – Санкт-Петербург. Март 2018 года