Как я прибыл Родине служить, а попал на гауптвахту

В ту весну на исходе благословенных 60-х нам, студентам техникума и одновременно призывникам, дали отсрочку для полного завершения учёбы. Армия жаждала дипломированных специалистов. Наш час пробил в июне.

Из военкомата, первую группу из семерых вчерашних сокурсников, «покупатель» - артиллерийский капитан - доставил в один из столичных сибирских городов в расположение штаба корпуса. Но при штабе оставили только двоих, остальным, выдав на руки военные билеты, проездные и предписания с указанием населенного пункта и номера части, в которой предстояло служить, приказали добираться самостоятельно. И мы, наголо стриженные, но так и не сменившие гражданской одежды на воинское обмундирование, отправились поездами, каждый по своему адресу.

Боюсь, нынешние молодые не поверят, но так было! В те времена не знали понятия «косить» от армии. Наоборот, отслужить, как положено, и вернуться означало вписать очень весомую строку в свою биографию. Таким образом, ранним июньским утром я оказался на КПП воинской части № 14897. Заспанный дневальный никак не мог взять в толк, чего хочет парень в гражданском, толкующий, что прибыл к ним служить. Появился такой же сонный сержант с повязкой. Полистал мой новенький с чистыми страницами военный билет, прочел предписание, узаконенное гербовой печатью, и, подумав, сказал: «Тебе, скорее всего, надо в штаб дивизии. Это тут за углом, прямо по асфальтовой дорожке».

На КПП штаба бойцы смотрелись куда живее. Один охаживал метлой и без того чистый асфальт, второй надраивал тряпкой вертушку на проходе. Их сержант, ничуть не удивившись моему появлению, словно ежедневно принимал таких вот волонтеров, прямо от мамкиных пирожков своим ходом прибывающих в боевую часть, указал на топчан: «Посиди пока. К восьми подойдут офицеры, тогда и пройдешь». После ночи, проведенной в пути, разморило. Но едва успел задремать, подняла на ноги суматоха: «Генерал! Генерал идет!». Генерал миновал проходную стремительно, даже не повернув головы в сторону вытянувшегося в струнку наряда, только лампасы мелькнули. Проходили еще офицеры в разных званиях, но бойцы реагировали на них вяло. И вдруг вновь лихорадочное: «Кондаков! Кондаков показался!..» Спустя минуту появился в проеме двери невысокий пожилой подполковник, лицом удивительно схожий с советским классиком Шолоховым. Движением руки, оборвав рапорт сержанта, он спросил просто:

- Всё в порядке?

- В порядке, товарищ подполковник!

- А гражданские тут почему? - он увидел меня.

- Говорит, приехал служить. И документы имеются, - пояснил сержант.

- Служить? Интересно. Кто будешь? Откуда? - офицер стоял, ожидая ответа.

- Встань, встань перед командиром, - ткнув в бок, злым шепотом поднял меня с топчана сержант. Просмотрев бумаги, из которых явствовало, что перед ним ко всему прочему еще и выпускник электротехникума связи, подполковник Кондаков, он же командир отдельного полка связи в составе дивизии ракетных войск стратегического назначения, произнес более для себя, чем для присутствующих: «Это хорошо, это подходяще!» - тут же тоном, не терпящим возражения, распорядился: «Сержант, немедленно сюда старшину Белоконя. Призывника, а с этой минуты солдата, определить в первую роту, пусть в штабе всё оформят, как надо. Но сначала помыть в бане, обмундировать и накормить». И, как-то подобрев лицом, не смущаясь моего присутствия, пояснил: «Кадр он для нас ценный, но если направят как всех в «карантин» для прохождения курса молодого бойца, может к нам не вернуться - уведут другие. Так что действуй, сержант!»…

Старшина Белоконь мне, 18-летнему, казался взрослым мужиком. Высокий, с налитым силой мощным телом и одновременно с какой-то небрежностью обтянутым военной формой, он степенно вел меня в расположение роты. «Запоминай: санчасть… клуб… тут учебный корпус», - перечислял Белоконь по мере нашего продвижения. В бане он успел преподать первые уроки солдатской выучки, например - правильно и быстро наматывать портянки или как носить пилотку, чтобы по-уставному, но и с неким форсом.

И вот уже от макушки до пят в новом, сияющий, как надраенный полтинник, шагаю под присмотром своего старшины для дальнейшего прохождения службы. Мы идем из столовой, где мне тоже всё поглянулось. Дивизия к тому часу отзавтракала, в огромном пустом зале, заставленном ровными рядами столов - лишь солдаты кухонного наряда, занятые уборкой. Белоконь, приятельски покалякав с поваром-земляком, важно маячившим в белом колпаке и белой же куртке в амбразуре раздатки, принес и поставил передо мной тарелку с двойной порцией картофельного пюре, щедро сдобренного мясом. А еще кружку сладкого чая и подал два толстых ломтя пшеничного хлеба, на верхнем - два кубика сливочного масла. «А в армии-то жить можно при таком усиленном питании», - помню, подумалось мне.

Итак, иду со старшиной. Белоконь четко, но и умудряясь выказывать при этом некую небрежность, вскидывает ладонь к пилотке пред встречными офицерами. Как это у него так ловко выходит? Я этим манерам еще не обучен, вроде есть желание «козырнуть», да не успеваю среагировать. Пока силюсь сообразить, прижать ли большой палец к ладони или наоборот отставить при отдании чести, идущий навстречу лейтенант, ушедший в свои заботы, уже миновал меня… Да ладно! Всё наладится. Вот и сам подполковник Кондаков, распоряжаясь на счет меня, приказал: в наряды не ставить, к работам не привлекать, строевой и уставам обучать индивидуально.

Занятый этими размышлениями, не заметил, как на пару шагов отстал от старшины, а он почему-то не сразу спохватился. И тут, на тебе! - громкий голос позади: «Товарищ солдат!» Оборачиваюсь. Стоят трое: двое рядовых и офицер. В званиях я тогда путался, но был он старший лейтенант. Все при красных повязках, стало быть, патруль. Это мне позже Белоконь разъяснил, привычно отдавший им честь. А я, глазами бегая по сторонам, пропустил их - главное, офицера не поприветствовал.

В общем, оборачиваюсь на окрик, не понимая, чего они от меня хотят:

- Я, что ли?

- Вы! Вы! Ко мне! - раздраженно приказал не в шутку рассерженный офицер. Недоуменно пожав плечами, я подошел, встал перед ним, сложив руки за спиной, улыбнулся на всякий случай приветливо и, боясь ненароком понизить его в звании, не имея понятия, в каком он при погонах по три звездочки на каждом, вежливо сказал: «Слушаю вас, товарищ командир».

С подобной наглостью он, конечно же, за всю свою службу не сталкивался. Краска спала с его лица. Наливаясь бешенством, сверля меня леденящим все мои внутренности взглядом, он проговорил негромко, но очень даже зловеще: «Вы что себе позволяете, рядовой? Отдаете себе отчет перед кем стоите? Вы что - первый день в армии? Почему не приветствовали старшего по званию? Почему без подворотничка?» Кусок белой материи на подворотнички имелся у меня в кармане гимнастерки. Как по правилам подшивать их старшина пообещал научить в казарме. Но факт налицо: стою без подворотничка, а это по армейским канонам большое прегрешение. И молчу, придавленный тяжестью стольких «почему?» Тут вступился Белоконь, опешивший было от неожиданного и столь крутого разворота событий.

- Разрешите обратиться, товарищ старший лейтенант!

- Слушаю, старшина.

- Так точно, он в армии первый день.

- Кто? Он! - старлей злобно, как личного врага окинул меня взглядом и неожиданно заключил:

- Ты это брось, старшина: где-то эту наглую рожу я уже видел!

- Не может быть, товарищ лейтенант. Он всего лишь час назад форму надел!

Но старший патруля уже закусил удила. Проговорив: «Вот мы сейчас и посмотрим, когда он ее надел», тут же жестко и властно скомандовал: «Предъявите военные билеты! Ты, рядовой, и ты, старшина. Быстро!» Белоконя билет, единственный документ, удостоверяющий личность военнослужащего, был, как и положено, при нем. Но, посмотрев на меня, старшина вдруг охнул, мотнув головой, как при зубной боли. Перед тем, как нам отправиться в баню, он собственноручно сдал все мои бумаги в штаб полка для оформления, все до единой. «Та-а-к, - голос старшего лейтенанта, неожиданно для себя выявившего особо тяжкий проступок - солдат без документов - вновь стал приобретать зловещий окрас. - Ты, старшина, свободен, следуй куда надо. Что? Пререкаться? Кру-гом! Шагом ма-а-рш! То-то же…» Краем глаза я видел, как Белоконь, отойдя от нас шагов на десять, резко прибавил ходу, а там, придерживая на голове пилотку, и вовсе припустил рысью. В штаб, наверное, доложить.

- Ну а ты, голубь, давай с нами, - издевательски ласково пригласил старлей.

- Куда с вами?

Но и он в свою очередь задал резонный вопрос, да не один:

«Ты что, идиот? Или в самом деле первый день служишь? Не знаешь, куда в таких случаях ведут? Тоже мне солдат Швейк! Ну, сейчас узнаешь».

Минут через пять мы были в приемном помещении гарнизонной гауптвахты. Там у меня, не шибко церемонясь, отобрали ремень, сигареты и закрыли в камеру. Удивительное дело, но поначалу растерянный и расстроенный, безмерно уставший от калейдоскопа последних событий, улегшись прямо на прохладном цементном полу, я тут же уснул. И спал как младенец. Разбудил скрежет отпираемой железной двери: за мной пришли. Выхожу, вижу старшину с моим ремнем: «Ну пошли». «Куда?» - глупо спрашиваю второй раз за этот едва переваливший на вторую половину день. «Как куда? К себе в казарму». Пока шли, Белоконь рассказал, как сообщил о происшествии начальнику штаба. Тот командиру полка. Подполковник тут же связался с комендатурой, вроде бы даже поскандалил. Поняв, что старший патруля переусердствовал, те, посмеявшись, дали задний ход: присылайте за вашим арестантом…

А с лейтенантом мне посчастливилось встретиться вновь три месяца спустя, когда заслужил первое увольнение в город. На одной из улиц я наткнулся на патруль, в котором он опять был старшим. Всё такой же неподступный и властный. Но я-то уже был совсем не тем желторотиком, которого он с таким наслаждением третировал при первой нашей встрече. Стараясь печатать шаг, подошел, отдал честь, представился как положено: рядовой такой-то по вашему приказанию… Предъявил ему военный билет и увольнительную. Всё четко, всё соответствует. Он явно узнал меня, но придраться было не к чему. Из-за ворота гимнастерки виднеется полоска свежего подворотничка, все пуговицы застегнуты, бляха ремня и сапоги блестят - усер дно начищены. «М-да, совсем иной коленкор», - вымолвил он непонятную для своих подчиненных фразу, отпуская. Зато мне было хорошо понятно сожаление, просквозившее в его голосе. И я пошел себе, ускоряя шаг. От греха подальше.

На фото автор, 1968 год.