ПЕРЕСЕЛЕНЦЫ СТО ДВАДЦАТЬ ЛЕТ СПУСТЯ

(часть шестая)

                                           РАЗГРОМ

Маховик Красного колеса раскручивался всё быстрее.

Приближался 1937 год.

Об этом тоже написано много, не буду повторять. Но есть один эпизод, связанный непосредственно с Ермаковской церковью. Мне кажется, что в судьбе этой церкви, как в капле воды, отразилось то время.

Так случилось, что в 1937-м совпали Пасха и празднование 1 Мая. Пасха выпала на 2 мая, а 1 Мая – на Великую Субботу.

 Предпасхальный день в Ермаках всегда был особенным: все от мала до велика готовились к главному православному празднику. Ребятня отправлялась в лес за лапами пихты, которыми женщины украшали хаты. Во всех домах готовился праздничный стол: варили творожные пасхи и студни, пекли куличи, красили в больших количествах яйца. Над селом стояли ароматы ванили и сдобы. Всю пасхальную снедь любовно собирали в корзины, которые укрывали специальными пасхальными рушниками и везли в церковь на освящение.

Из года в год, двадцать пять лет подряд, начиная с 1912 года, жители девяти окрестных деревень съезжались на праздник в Ермаки, к Никольской церкви. Ехали нарядными, целыми семьями – день Христова Воскресения был самым почитаемым у крестьян.

Но накануне Пасхи в 1937 году был и другой, новый праздник – Первого мая.

Для верующих Великая суббота перед Пасхой – и скорбный, и радостный день: Христос ещё лежит во гробе, воскресение ещё не настало, но всё уже вокруг наполнено предпасхальной радостью. Великую субботу в народе ещё называют Тихой, так как в этот день не принято веселиться и развлекаться, стоит удерживаться от ссор и раздоров.

А тут предстояли советский Первомай и демонстрация с флагами и лозунгами.

Уже двадцать лет жили крестьяне при новой власти, соблюдали все её правила, но такое совпадение праздников случилось в их жизни впервые...

Ермаковцы, в большинстве своём верующие, растерялись и пришли к священнику за советом – идти ли на демонстрацию?

Священника Ермаковской Никольской церкви звали Иван Корнилович Модестов. Он ничего не стал им советовать, а только объяснил, что предпасхальный день – Великая суббота – это всегда день покоя.

И крестьяне его услышали.

Так в тот год впервые за двадцать лет не случилось в Ермаках демонстрации.

Но случилась Пасха. Последняя. Трагическая.

Утром 2 мая 1937 года  к Ермаковской Никольской церкви съезжались телеги и кошёвки со всех окрестных деревень. Плыл над лесами колокольный звон, который был слышен на несколько километров. И вместе с ним, казалось, плыла над реками и озёрами великая божья благодать...

Церковь была заполнена до отказа, тесно было и на площади перед ней.

Началась служба.

И тут произошло страшное. В окна храма с улицы полетели камни, кирпичи. Сельские «активисты» ворвались в церковь и стали её громить. Крушили иконостас, топтали плащаницу, со стен срывали иконы, бросали их на пол и разбивали.

О том, что случилось в этот день, мне рассказали совсем недавно две ермаковские долгожительницы: Феодора Даниловна Суздалева (Зубарева в девичестве) и моя тётя – Зинаида Григорьевна Босякова. Обе они до сих пор помнят эту бойню, это страшное безумие весной 1937 года.

Вот рассказ Феодоры Даниловны Суздалевой (Зубаревой), ей 95 лет:

    «Тогда председателем сельсовета в Ермаках был еловский мужик  Пётр Зайцев. Он и иконостас крушил, и колокола в речку сбрасывал. А ещё был Тимофей Тарасов, помню. Они главные там были.

У нас квартирант жил, продавец, так он маму мою предупредил, что церковь громить будут. Так и сказал: на службу не ходите. Но коли пойдёте, то супротив окон не становитесь, а к стенкам ближе, камни будут кидать в окна да кирпичи, поубивать могут.

А тот Зайцев, как всё разгромил в храме, так и слёг, ноги у него отнялись. Только к войне маленько отошёл, а его и на фронт забрали, да скоро и прихлопнули там. И Тимофея Тарасова тоже быстро убили...»

Достоверность этого рассказа я не проверяла. Знаю только, что Зайцев и Тарасов действительно были убиты на войне, но не в начале, а в самом её конце.

Расспрашиваю Феодору Даниловну про икону из старой церкви, которая ей досталась при покупке дома. Она рассказывает:

«Жили мы в маленькой хатке, к шестидесятым немного денег скопили, да и решили купить дом, что продавала Елена Цитрикова. А в доме том была спрятана икона из церкви. Висела она у неё раньше в кладовке заместо двери.

А как-то пошла тая Елена в кладовку, да так сильно ударилась головой об эту икону-дверь, что и подумала потом, что надо икону в хату занесть. Вот и занесла. И мы её увидали. Большая была икона, деревянная.

Елена дом продаёт, а икону не отдаёт. Ну, я её давай упрашивать. Она смилостивилась и говорит: выкопай мне за икону картошку на огороде. Я сутки ту картошку копала, и икона в доме осталась. А уж как переселилась в этот дом, так и икону в хате хранила. А она – вся битая да исцарапанная.

На иконе той стоит во весь рост Иисус Христос, и глаза у него выколоты. Долго у нас икона стояла, а потом уж, как часовню-то в Ермаках новую открыли, в две тыщи четырнадцатом, так туда её и передали. Плакали, как отдавали...»

 Я побывала потом в новом Ермаковском храме-часовне и видела эту икону, сильно изуродованную, исцарапанную. Стояла перед ней и думала: хорошо, наверное, что не стали её реставрировать и восстанавливать. Пусть остаётся такой, какой досталась ныне живущим в Ермаках потомкам тех переселенцев, которые жили здесь с верой и за веру свою пострадали,  как и эта чудом уцелевшая икона.

И смотрит сейчас на нас с неё своими незрячими глазами Иисус Христос. И пусть видит, пусть знает – какие мы, нынешние...

А Зинаида Григорьевна Босякова (ей 87 лет) рассказала вот что:

«Я совсем малая была, всего шесть годов, а помню, как голосили бабы, кричали мужики, когда громили всё в церкви. А священник, как стоял, как молитву читал, даже никуда глазами не повёл, стоял, как вкопанный.

 Потом выкидывали порушенные иконы на улицу. А те, что были под стеклом, заставляли нас, детей, разбивать камнями и кирпичами. Икон тёх было, ой, как много! Церковь у нас богатая была, красивая очень.

Ну, а после уж собрали все иконы, что выбросили, погрузили на телеги да свезли в пожарку. Велели из них парты да лавки делать для школы. Иконы-то были большие, на дереве писаные.

Тогда в пожарке работал сродственник наш, Фёдор Босяков. Вот по ночам к нему туда под страхом смерти ходили бабы и старухи  да крали иконы, да и Фёдор сам отдавал.

У нас в соседях жил мамин сродный племянник, Филипп Созонтович Мельников. Он плотником был. Так ему непорушенные иконы свезли, поставили в предбанник. А мама моя, Акулина, возьми да высмотри там одну икону – «Троица», кажется, называлась. И выпросила у Филиппа её. Прятали долго потом её в казёнке. Ну, а после уж того, как в шестидесятые поспокойнее стало, так и в хату мы её занесли. Долго в красном углу стояла, до самой маминой смерти. А потом вскорости стали мы дом бурить, а икону куда? Подумали, подумали мы тогда с Паруней, – ну с тёткой твоей, Прасковьей – мы так её звали в Ермаках, снесли икону эту на кладбище и поставили у мамы в оградке. Дык украли её вскорости, а кто – не знаю. Но лет через пять вернули, а она уж такая вся, дождём да снегом битая... Так и пропала совсем, на дощечки рассыпалась».

«Эх, – горюет тётя Зина, – это сейчас бы её плёнкой затянули да в церковь отдали, и нехай бы стояла, а тады – што? Ничого ж не было: ни плёнки, ни церквы, да и боялись ещё. Да и куды её было несть, кому?..»

–  Тётя Зина, –  спрашивала я её, –  а что же потом-то было, куда ходили Богу молиться, Пасху справлять?

– Да куды мы ходили... По хатам и ходили. И всенощные справляли перед Пасхой. Тихонько старухи соберутся да и читают всю ночь молитвы, а потом и поют: «Христос Воскрес!  Христос  Воскрес!» И бабы ходили – тые, что раней на крылосе (клиросе) пели: Полька Воробьёва, Татьяна Грещенко, Зеня Олькова...

 Помолчав, тётя Зина сказала: «А знаешь-ка што? Мы ведь с Паруней как сильно роднились! Шибко я её любила. Хорошая она у нас была, а Бог счастья не дал». И ещё помолчав, добавила: «Яна же замуж выходила за Павла Босякова, – слыхала ты про это? Да пожили они немного. Паруня в церкви нашей пела на крылосе, а ен, Павел, комсомольцем был, избачём работал в сельсовете. Вот и сказал он Паруне: выбирай, или я, или церковь твоя, а-то надо мной вся дяревня смяецця. Ты выбирай, не то меня с работы выгонят».

И Паруня выбрала. Церковь. Она ушла от Павла назад, к родителям, а через год и вовсе уехала из Ермаков в Среднюю Азию. Это случилось после разгрома церкви.

И я подумала вдруг, слушая тётю Зину, что, знать, не судьба была моим родным – бабушке и тёте – стать Босяковыми...

Дальше я расспрашивала тётю Зину о священнике Модестове, о том, помнит ли она его?

И она мне рассказала:

«Не очень хорошо, но немного помню. Красивый был, умный. Очень любил в хаты в гости заходить. Вот и к нам ходил – с мамой и тятенькой беседовать. Сядет, бывало, на крыльцо, да и говорит. И волосы у него были такие красивые, длинные, почти до пояса. Расстреляли его после того, как церковь порушили. Жалко. Хороший был человек...

Так и дядю моего тятеньки – Ефрема Илларионовича Босякова – тоже расстреляли, он при священнике этом в церкви служил, а кем – не знаю».

Я узнала. По документам, обнаруженным в Ишимском архиве, Ефрем Илларионович Босяков в тридцатые годы служил в Ермаковской Никольской церкви старостой.
Первым после разгрома Ермаковской Никольской церкви был арестован священник Иван Корнилович Модестов. Это случилось 28 мая 1937 года.
«Осужден "тройкой" Омского УНКВД 23 августа 1937 г. Расстрелян в Омске 27 августа 1937 г. Реабилитирован 4 июля 1989 года». Ему было сорок четыре года.
28 июля 1937 года арестован сторож Ермаковской церкви – Кузьма Макарович Зубарев.
«Осужден "тройкой" Омского УНКВД 15 августа 1937 года. Расстрелян в Ишиме 18 августа 1937 г. Реабилитирован 6 июня 1989 года».
Староста Ермаковской церкви Ефрем Илларионович Босяков был арестован 15 февраля 1938 года.

«Осужден "тройкой" Омского УНКВД 10 марта 1938 г. Расстрелян в Омске 31 марта 1938 г. Реабилитирован 24 августа 1963 года».

Всё лето одиноко и сиротливо простояла на площади в окружении лип, могучих лиственниц и берёз порушенная Никольская церковь. Судьба ей отвела совсем немного – четверть века, и она, казалось, смирилась со своей участью. Не звонили больше колокола на звоннице. Сброшенные с крутой горы в речку, они ещё долго блестели своими медными боками на солнце, пока их не затянуло илом и ряской. В пустые глазницы окон церкви, всё ещё закованных красивыми ажурными решётками, ветер горстями бросал жёлтые листья берёз: наступала осень.

Но вот однажды пришли в церковь чужие люди, решившие, что теперь здесь будет очаг культуры – сельский клуб.

Первым делом в новый клуб «привезли кино» – чудо, доселе неведомое ермаковцам. Об этом тоже сохранились воспоминания старожилов. Ещё там, говорят, до войны, кроме показа фильмов, устраивали новогодние ёлки для школьников и концерты художественной самодеятельности. В войну же церковь превратили в зернохранилище, куда свозили семенное зерно из всех окрестных деревень.

Иван Фёдорович Казаков, ныне живущий в городе Ялуторовске, рассказывал мне, как он в детстве вместе с ермаковскими мальчишками, вечно голодными, пробирался в церковь тайком и палочками из под пола выковыривал зёрнышки пшеницы.

А сразу после войны в здании церкви снова был клуб и какое-то время там даже проводили уроки физкультуры. Евдокия Елисеевна Ожгибесова, жительница села Викулово, вспоминала недавно, как лазала под купол по канату быстрее всех.

Иван Елисеевич Черняков, проживавший до недавнего времени в Викулово и уже ушедший, к великому сожалению, от нас в мир иной, рассказывал мне весной прошлого года, что недолго, в начале пятидесятых, после окончания школы работал библиотекарем в этом здании. В церкви была высокая лестница, которая вела в звонницу и на клирос. Библиотеку обустроили под высоким куполом в маленькой, размером три на два метра,  проходной комнате – от клироса к звоннице. Там, говорил Иван Елисеевич, было не повернуться, но книг было много: штук двести...

К сожалению, мне пока не удалось отыскать ни одной фотографии с изображением Ермаковской Никольской церкви – ни у старожилов, ни в архивах. Есть только её краткое описание в первой Клировой ведомости за 1912 год: «Здание деревянное, на листвяжных сваях, с таковой же колокольней в одной связи». По воспоминаниям того же Ивана Елисеевича Чернякова, церковь была большая, высокая. Архитектурной особенностью внутренней части церкви был балкон, на котором располагался клирос – площадка для певчих. Про этот балкон мне рассказывали и ныне живущие ермаковские старожилы.

А вот какой помнил церковь во времена своего детства Василий Андреевич Мельников из Москвы. Он родился в 1941 году, и его воспоминания относятся к концу сороковых годов.

-- Никольская церковь, – вспоминает Василий Андреевич, – стояла на высоком месте увала, от края метрах в двадцати пяти, над рекой Тенис. Колокольня размещалась над входом в церковь, но была уже обезглавлена. Само здание церкви в длину достигало метров двенадцати или чуть больше. По обе стороны церкви располагалось по три высоких больших окна, и зарешеченных красивой ажурной решёткой. На самой церкви ещё был купол – деревянная маковка, но креста не было, а стоял только шток от него.

Крыльцо в храм было высокое, в несколько ступеней, и вход располагался напротив оврага. Зал, где прежде молились, а потом  крутили кино, был большой – десять на двенадцать метров. В зале перед киносеансом или концертом расставляли через проход в два ряда лавки, на которых могло поместиться до ста человек.  На месте иконостаса была обустроена высокая сцена – в метр высотой.

В середине пятидесятых принимается решение построить новый клуб, рядом с разрушавшейся церковью. И пока его строили, жители села разбирали стены церкви и растаскивали брёвна кто на хлев, кто на дворовые постройки.

Новый клуб, о котором я уже рассказывала, открылся в 1957 году. Но удивительное дело: ему суждено было прожить немногим больше, чем церкви. В 1986 году на другой улице началось строительство каменного клуба. После его открытия в 1988 году деревянное здание бывшего клуба несколько лет стояло заброшенным, постепенно ветшая и разваливаясь. В 1997 году его снесли.

С тех пор, как рассказывали мне ермаковские старожилы, на месте, где стояла когда-то церковь, а затем был построен клуб, не растёт трава.

В августе 2017 года я гостила в Ермаках и пришла к этому месту – на бывшую церковную площадь. Теперь там пустырь. А земля наверняка ещё хранит остатки листвяжных свай, на которых когда-то стояла Никольская церковь. Бережно хранит. Как память.

Трава там действительно не растёт...

Фото прислал автор