Ароматы сибирского поля возвращают в прошлое

В глухую даль – урочище Боярку – тюменку Ольгу Шешукову тянет, как магнитом, потому что здесь  выросли несколько поколений её семьи

 11 января в газете «Красная звезда» была опубликована статья «О чём грустят покинутые берега?» В ней рассказали об исчезнувшей многонациональной деревне Боярке, которая находилась в 15 километрах от Ачимово. Спустя пару дней на электронную почту редакции пришло письмо от Ольги Шешуковой, уроженки этой деревни:

   «Прочитала публикацию и не могу не написать... Я  внучка председателя колхоза "Вапаус" Павла Кузьмича Лоцмана и племянница упомянутого в статье Степана Григорьевича Теплинского. Моя мама, дочь председателя, награждена медалью "За доблестный труд в Великую Отечественную войну", хотя в 1941 году ей было всего 11 лет. Я родилась в Боярке. Готова поделиться мамиными рассказами о ней, особой ауре этого места, о котором мы до сих пор вспоминаем с ностальгией, о дедушке Павле Кузьмиче. Мой дед, кроме председательства в колхозе, воевал с Колчаком. Гордился тем, что для людей помог завоевать хорошую жизнь…»

   Мы всегда рады сотрудничеству читателей с газетой и потому связались с Ольгой Николаевной по телефону. На следующий день она приехала к нам в редакцию и рассказала историю своей семьи. Так у нашей публикации появилось продолжение.

Лоцман, Кокк, Теплинские…

   Ольге Шешуковой за всю жизнь пришлось сменить несколько мест жительства, но малой родиной, той самой, настоящей, она считает именно Боярку. Её девичья фамилия – Теплинская. Предки по материнской и отцовской линии родом из этой интернациональной деревни. У Ольги есть брат Валерий и сестра Людмила. Они старшие. Мама Елена Павловна Теплинская (в девичестве Лоцман) родила их в Озернинском роддоме. А вот её, Ольгу, в 1960-ом году – в самой Боярке, в бане. Роды принимала тётя Ольга Кузьмовна Мартынова (Лоцман). В честь неё девочку и назвали Ольгой.

   Мама Ольги Николаевны Шешуковой Елена – эстонка, её имя на самом деле звучало как Хелена. Раньше она ни слова не знала по-русски. Но когда выучила новый язык, забыла эстонский. Родители Елены – эстонка Юганна Кокк и Павел Лоцман, по национальности карело-финн. А муж – Николай Григорьевич Теплинский – имел в роду польские, белорусские и украинские корни. Теплинские переехали в Боярку из соседней деревни Цветковой. Поженившись, Елена и Николай обосновались здесь же.

  -- Мама, Елена Павловна, рассказывала о Боярке с огромной любовью,  -- вспоминает Ольга Шешукова. -- Различий в вере здесь не было, хотя проживало несколько народностей. Эстонцы, к примеру, были католиками, но их традиции мало чем отличались от русских. Молитвы читали те же самые. Все ребятишки были крещёные, бабушки их сами крестили. Единственное только отличие помню, что у русских было два крёстных – мужчина и женщина, а у католиков – все, кто присутствовал при крещении. Поэтому мы многих людей в деревне называли лёльками. В годы советской власти пропагандировался атеизм, и современники той эпохи не были слишком набожными.

   Дедушка Ольги Шешуковой Павел Кузьмич Лоцман родился в 1901 году. Он был не только председателем колхоза «Вапаус», но и его организатором. Возникло коллективное хозяйство по его инициативе. У Павла были братья Матвей, Михаил, сёстры Анна и Ольга. Родители умерли от тифа,  их хоронили в один день. Дети тоже заразились, но смогли выжить. Хытти (Лоцман) Анне Кузьмовне, старшей из них, было 14 лет, когда родителей не стало. Она единственная, кто смог их проводить, подняв голову. По выздоровлении заботы о младших легли на её плечи. До войны Анна жила в Ленинграде. Во время блокады её эвакуировали в город Онегу Архангельской области. Похоронена в Озерном.

   В своё время Павел Лоцман прошёл Гражданскую войну. В Великую Отечественную не воевал, остался хозяйствовать в тылу. Местные знали его как заядлого плясуна – такие коленца выделывал и вприсядку танцевал, что просто загляденье!

   В Гражданскую с ним случился казус, который чуть не привёл его к смерти. Попал в плен к Колчаку. Так как он был за советскую власть, его приговорили к повешению. В одной из деревень поставили виселицу, собрали народ, чтобы эту казнь лицезрели. Вывели пленного Павла Кузьмича. Как и полагается, спросили его последнее желание. Он говорит: «Сплясать». Собравшиеся встали кругом около виселицы. Вот он начал танец, дал один круг. Пошёл на второй. Люди сомкнули его собой и не выдали колчаковцам. По мирным жителям солдаты стрелять не решились. Пока шли переговоры, пленный сбежал. Рядом протекала речка. На одной стороне расположились белые, а на другом берегу стояли войска красных. Эту реку Павел Лоцман перешёл по дну, дыша через толстую соломинку, сорванную у берега.

   Дед Павел был мастером на все руки: и печки клал, и пимы валял, и столярничал. До сих пор в его доме в Ачимово, куда он переехал из распадающейся Боярки, служат по назначению сделанные его руками шкаф и комод. Окна тоже сам вставил, и они держатся без единого гвоздя. Сейчас уже пошли трещины по стеклу, но заменить его невозможно – только если разобрать всю конструкцию полностью. Этот дом купил его правнук, сын Ольги Шешуковой.

Прабабушка по прозвищу Коккиха была знатным пчеловодом

  Интересный факт произошёл при встрече с Ольгой Николаевной. Моя бабушка, Анна Дмитриевна, 1935 года рождения, раньше часто рассказывала мне про своё детство в деревне Базарихе. Упоминала она и некую старушку Коккиху – так её называли, имени и фамилии её не помнила. Она жила одна в лесу, у реки, между Базарихой и Бородино, и держала пчёл. Когда она выходила из леса и шла по деревенской улице, местные ребятишки утихали и долго провожали её взглядом. Мне всегда было интересно: что это за бабушка была? Почему она жила в лесу одна? А тут пришла Ольга Шешукова и сама начала говорить про свою прабабушку, которой как раз и оказалась та женщина. Она тоже удивилась, что я, оказывается, про неё слышала.

   Звали женщину Мария Юрьевна Кокк (отсюда и прозвище). Эта фамилия досталась ей от мужа, Ивана Кокка. Оба были эстонцами. Девичья фамилия прабабушки до потомков не дошла. Всего у эстонцев Ивана и Марии Кокк родилось пятеро детей: Юганна (русские звали её Анной), Этта (Евгения) – жила в Озерном, Карл – жил в Тобольске, и ещё две дочери, связь с которыми у потомков потеряна. Одна из них жила в деревне Моторово Омской области, другая — на Дальнем Востоке. Известно, что Этта родилась в 1924 году. Годы рождения остальных детей потомки не знают.

   Муж умер рано, и потому Мария Кокк доживала старость без него, дети тоже разъехались. В конце 30-х годов у неё ещё была жива мама. Об этом говорит сохранившаяся фотография, где на пасеке запечатлена Этта, Мария и её пожилая мать. Почему Мария жила именно в дебрях, вдали от людей? Прибывшие в начале двадцатого века в Сибирь эстонцы селились хуторами. У реки Таловки, как и в других окрестностях в районе Коточиги-Базариха-Бородино, было немало таких хуторов. Одним из них и был таловский хутор Кокк.

   Жила Мария Кокк вовсе не в лесной избушке. Её дом напоминал большую усадьбу с крепким хозяйством. Территория была усажена черёмухой и яблонями. Сад она специально развела для пчёл, которых держала в большом количестве. Знала все азы разведения и содержания этих полезных насекомых. Потом эти знания и умения передала дочке Юганне – бабушке Ольги Шешуковой. Юганна, в свою очередь, завещала их дочери Елене, матери Ольги. Елена могла выходить к пчёлам в платье с коротким рукавом, и они её не трогали. В то время как члены семьи мужчины во время выкачки мёда надевали специальные белые костюмы и шляпы с сеткой для лица.

   -- Моя прабабушка учила маму не жадничать, -- рассказывает Ольга Николаевна про Марию Кокк. – «Пчёлы этого не любят», -- так она всегда её наставляла. Мама слушалась, и люди вёдрами носили от нас мёд. Родственница по линии Этты Кокк, Татьяна Корнюшенко (Филиппова), рассказала, что во время войны бабушка Коккиха отдавала людям мёд бесплатно. Многих спасла этим. Кроме того, она была знатная травница. Читала старинную католическую Библию. Потом ей были видения о том, как в наших краях будет развиваться жизнь после её ухода. И вот она говорила моей маме, что настанут тяжёлые времена: реки пересохнут, воды не будет, но потом всё наладится. Теперь мелкие речушки и правда пересохли. Особенно обмелели в Боярке. Даже я ещё помню, какими они были полноводными. От Боярки до прабабушкиной пасеки напрямую было всего тринадцать километров, и мама ходила к ней пешком, проведать. Когда Мария стала совсем старой, мама забрала её к себе в Боярку. Умерла прабабушка в пятидесятых годах. Меня ещё тогда не было.

   Саму Марию Юрьевну привезли в Сибирь годовалым ребёнком. Вероятно, рождена она была ещё в 19 веке. Её родители были коренными эстонцами и проживали в своей стране. Отец Юрий работал у одного богатого помещика по найму, и тот обещал ему за это крупную сумму денег. Когда пришло время рассчитываться, вызвал его в лес, сказал, что ещё есть для него одно дело. В лесу заставил копать большую яму. Отец стал копать, а сам помещик вроде как ненадолго отлучился. На самом деле он пошёл за своими единомышленниками. Отец смекнул, что его хотят убить, чтобы не возвращать долг, а эта яма будет его могилой. Пришлось ему сбежать. В ту же ночь поднял свою семью, отправились куда глаза глядят. Видимо, по пути им встретились переселенцы, отправляющиеся в Сибирь. Тогда многие эстонцы добровольно шли обживать её просторы. Плодородной земли было достаточно, поэтому прибывшие быстро обживались и не бедствовали. Скорее всего, беглецы попросили взять их с собой. Так и очутились в наших краях. Это решение не только спасло семью, но и помогло им продолжить род.

Тяжело было в войну

   В прошлой статье о Боярке говорилось о том, как выживала деревня в этот тяжелейший период. Ольга Шешукова дополнила предыдущие воспоминания.

   -- Пережить зиму для бояркинцев было самой трудной задачей, -- говорит она. --

Продовольственные запасы быстро кончались. Местных выручал один из немногих оставшихся в деревне мужчина – Антон Штемберг. Он охотился, добычей делился с земляками. Зато едва начиналась весна, все облегчённо выдыхали – остались живы. Дети пахали землю на быках. Не отставала от сверстников и моя 11-летняя мама. Дочь председателя колхоза не пряталась за отцовской спиной. А обуть ей также было нечего, как и остальным ребятам. Работала босая, ноги сильно мёрзли.

   Всю технику и коней у колхоза забрали для фронта. В сельсовете осталась одна белая лошадка, единственный источник связи между деревнями. Если она направлялась в Боярку, с бугра её далеко было видно. Кому-то на ней везли похоронки… Именно она в мае 1945-го привезла в селение весть о том, что кончилась война. Бояркинцы долго плясали от радости.

   Уже по прошествии времени они рассуждали о том, что было в тот период много несправедливости. Например, всех обязывали сдавать государству овечьи шкуры. А где их взять, если семья овец не держала? Тем не менее, мама Ольги, Елена Теплинская, никогда не высказывала обиду на советскую власть.

   -- Может, такого указа и не было сверху, а это на местах выдумывали, чтобы выслужиться? – предположила Ольга, цитируя мамину речь. – Народ жил в неведении, что и как происходит, и послушно исполнял все требования, себе в ущерб. Тем не менее, мама говорила, что верховного вождя Иосифа Сталина уважала. Из такой разрухи поднял страну! Каждый месяц бояркинцы, как и все советские жители, ждали обещанных улучшений – и они действительно наступали. То масло подешевеет, то мука, то закупочную цену на сельхозпродукцию повысят. От месяца к месяцу жить становилось легче. А в семидесятых люди и вовсе работали, чувствуя полную отдачу от государства. И от того им хотелось трудиться ещё лучше.

Кто виноват?

   Виновником распада интернациональной деревни Ольга Шешукова считает руководителя совхоза «Ировский» села Толоконцева Крутинского района Омской области. Напрямую предприятие было расположено недалеко от Боярки. Бояркинцы жили неплохо, но приехал этот человек и стал всех «вербовать» в тот совхоз. Наобещал ещё лучшей жизни, и многие уехали туда. Потом сильно жалели. Этот председатель, который их уговорил, быстро пошёл на повышение, и его забрали в другое место, а новый не воплотил в жизнь все его идеи. Колхоз «Вапаус», и так не до конца вошедший в колею после войны, да ещё и снова оставшийся без половины рабочих рук, распался окончательно.

   Перевёз семью на новое место жительства в Крутинский район и отец Ольги Николай Теплинский. Ей было около трёх лет, когда он трагически погиб. Мама Елена Павловна осталась одна с тремя детьми в чужом краю. На год она отдала маленькую Ольгу в Боярку к тёте, затем вся семья Теплинских переехала в Ачимово. Жили там, пока Ольге не исполнилось 12 лет. Затем перебрались в Онегу Архангельской области, оттуда – на Чукотку. С 1977 года Ольга проживает в Тюмени. Часто бывает с семьёй в Ачимово, живут в доме деда Павла Кузьмича Лоцмана. Ни дедушек, ни тётей – никого уже не осталось, только двоюродные и троюродные сёстры-братья. С ними Ольга Николаевна поддерживает связь.

Так о чём же всё-таки грустят покинутые берега?

   Когда Теплинские переехали в Ачимово, постоянно ездили в Боярку, проведали оставшихся там последних жителей. В частности, тётю Ольгу Кузьмовну Мартынову. Поэтому о деревне у Ольги Николаевны остались самые тёплые детские впечатления.

   -- Мне никогда не забыть этого замечательного места, которого, к сожалению, больше нет, -- говорит она. – Просто я много где пожила и могу сказать, что такого дружного народа я не встречала нигде, даже в Ачимово. Вроде деревни рядом, а в них всё по-другому. Населения в Ачимово было больше, люди общались группами – одни дружили с теми, другие – с третьими. А в нашей Боярке дружили друг с другом все. И это при том, что деревня была многонациональной. Народ жил как одна семья. Мама могла часами рассказывать о той жизни. Жаль только, я поздно осознала, что эти истории нужно было записывать…

   И ачимовские, и катайские животноводы удивлялись, чем бояркинцы кормят свой скот. Он был гораздо упитаннее, чем у них. Затем пришли к выводу, что травы у нас сытнее. Состав луговой растительности и правда несколько отличался. Скота и домашней птицы держали много. Когда зимой коровы отдаивались, запасливые хозяйки морозили молоко в больших эмалированных тазах, складывали в стопочки в сенках. Потом доставали по необходимости и растапливали. Деревенским ребятишкам немного надо было, по себе знаю. Молоко, хлеб, мёд – вот и вся еда. А когда мама мне говорила, что из сваренного есть суп в печке, я злилась и отвечала: «Опять поесть нечего». Потому что мне надо было кушать молоко с хлебом по привычке.

   А какой запах стоял по деревне весной, когда начинался дроворуб! Проводили его в апреле, до того, как побежит берёзовый сок. Свежесрубленные деревья отдавали неповторимый аромат.

   Существовало две традиции, которые часто вспоминала моя мама. Во-первых, это «вячорки». Закончив все крупные дела, народ собирался по очереди в чьём-нибудь доме. Женщины брали с собой вязание, усаживались на лавки, занимались рукоделием, пели песни и частушки. Другая традиция – «помочи». Если кто-то строил дом, мужики со всей деревни приходили помогать. Поэтому дома ставили в короткие сроки. А какими добрыми были бояркинцы! Никто не закрывал дверей и ворот. Ребятишки могли в любое время прибежать хоть в чей дом. И мы знали, что везде нас накормят, расспросят обо всём. Если обращались с какой-то детской проблемой к любому из взрослых, даже не родственнику, этот человек отрывался от своих дел и решал нашу проблему. Взрослые между собой не устраивали склок, не водили сплетен.

   В деревне было много однофамильцев и одинаковых имён. Так у всех про то были безобидные прозвища. Мужа Ольги Фоминичны Юрьевой, воспоминания которой вы писали в прошлой статье, Александра Игнатьевича, местные звали на эстонский манер – Сантур. И она на языке односельчан была Ольгой Сантуровой. В детстве я думала, что это у неё фамилия такая. Местные мальчишки моего возраста даже драться не умели, потому что это было не заведено. Зато, когда им пришлось доучиваться в Озерном, они столкнулись с жестокостью и давлением со стороны других детей. Тогда пришлось научиться давать отпор.

   Мы, дети, играли дружно, существовали какие-то негласные законы. Старшие следили за младшими. А взрослые в это время спокойно работали, зная, что дома всё под контролем. И вот одно только я так до сих пор и не пойму: зачем бояркинцы разъехалась кто куда? Жили бы и жили спокойно, в своём насиженном уголке. Как могли такую деревню оставить? Вернуть всё назад не получилось…

   …Вот так и вышло, что потомки потеряли малую родину. Если одни могут прийти в родительский дом, где провели детство, погулять по родному двору, то у этих ребят такой возможности нет.

Ностальгия и боль

   Когда Боярку в 1973 году покинули последние жители, Ольга Фоминична и Александр Игнатьевич Юрьевы, её распахали под поле.

   -- Все остатки построек сгребли в одну кучу, -- вспоминает Ольга Шешукова.

   Осталось от деревни только три сосны на месте бывшей начальной школы, да круглый лесок – у кладбища. По берегам, где были улицы, и теперь деревья не растут. От погоста тоже ничего не осталось, только одна могила с крестом. Все кресты были деревянными и сгорели от пожара, а холмики сравнялись с землёй. Без хозяйственной деятельности человека, как известно, всё быстро приходит в запустение. Природа берёт своё. Вот так и некогда поднятая предками целина вновь превратилась в дикое необжитое место, как будто здесь и не было ничего. Хотя деревня простояла больше ста лет. Как тут её уроженцам не грустить при виде такой картины?

   Впервые, с 1972 года, Ольга Шешукова побывала в урочище Боярка в 2014 году. До этого всё никак не получалось. Дорог туда давно уже нет, мосты через реки сгнили. Но непреодолимое желание ещё раз увидеть своё «начало начал» всё-таки взяло верх, и вместе с двоюродным братом Николаем Теплинских решили эту мечту осуществить. Поехали на вездеходе, однако, речку всё равно пришлось переходить вброд. Река стала мельче из-за запруды, которую сделали бобры.

   -- Место нашего дома легко найти: он стоял напротив школы, а возле неё росли сосны и тополь, которые до сих пор сохранились, -- рассказывает Ольга Николаевна. – Кое-где ещё можно разглядеть остатки фундаментов. Когда мы вышли на это поле, я глазам своим не поверила: один сплошной пустырь, заросший травой. А в памяти ведь ещё была деревня, хоть и полупустая, но с просёлочными дорогами, хозпостройками, избами, пятистенными и крестовыми домами. Первое, что я почувствовала,  – боль. Сейчас даже не верится, что в этой травище некогда стоял тёти Ольгин дом. Где-то здесь была её русская печка, а в ней пеклись удивительные на вкус пироги! Таких больше я нигде не ела. Тётя всегда встречала нас традиционной деревенской выпечкой. Никогда не забуду её ватрушки с творогом, смазанные домашним сливочным маслом. А это масло – отдельная песня. Зато ватрушки со свекольно-морковной начинкой я не любила. А зря. Сейчас бы поела, да уже некому такие испечь. И ведь ничто теперь не напоминает, что здесь когда-то стоял этот чудесный гостеприимный дом… Мы ходили по полю долго. Каждый делился своими воспоминаниями. Да, нет больше той родины, которую мы помним, но остался её аромат – тот самый, он никуда не делся. И шёл он от лугового разнотравья. Я легла на траву и просто лежала, вдыхая его. А потом попила воды из речки Боярки. Её вкус остался тем же! Вот всё то немногое, что ненадолго вернуло нас в детство.

   Нам повезло с погодой. Тот день в августе был тёплый, солнечный. Зашли мы и на кладбище. К сожалению, постоять у могил своих предков не смогли – они как будто исчезли. Когда мы жили в Ачимово, мама наводила на них порядок, но я не ездила с ней. Была ребёнком, и меня такие вещи мало интересовали. Из-за этого я теперь даже примерно не знаю, кто и где был похоронен. Одно только утешало: лесок небольшой, и мы знаем, что все родственники покоятся в нём. Вот и постояли у этого леска.

   По приезде домой Ольга Николаевна стала просматривать фотографии, которых наснимала на целый фотоальбом. Каково же было её удивление, когда практически на всех снимках, где кладбище попадало в объектив, над этим перелеском виднелось странное радужное свечение в виде нескольких стрел, падающих прямо с небес в зелёные кроны. Обычным глазом во время пребывания в Боярке они были не заметны. Все для себя отметили, что это добрый знак, который послали умершие – так они приветствовали потомков.

   Позже Ольга Николаевна выставила эти фотографии в альбом в социальной сети «Одноклассники», чтобы их могли посмотреть другие земляки. Любовь Русова (в девичестве Юрьева) написала комментарий к одной из фотографий с загадочными отблесками: «Такие светящиеся столбы над кладбищем! Уверена, это не игра света. Это наши предки вас встречают. Энергетические столбы».

Родная земля окрыляет

   Ольга Шешукова чувствует удивительную силу притяжения к месту своего рождения. Считает: что-то в нём есть особенное. Тянет к себе живописная природа далёкого сибирского уголка.

   --  Боярка стоит на возвышенном месте, как бы на бугре, -- говорит она. – И даже люди, не жившие там, но просто побывавшие, говорят: «Здесь чувствуешь себя ближе к Богу». Вот и я думаю, что эта забытая территория, её воздух, настоянный на травах, лесная тишина и покой и правда дарят ни с чем не сравнимое чувство умиротворения.

   В урочище Боярка жительница областной столицы за последние пять лет побывала уже два раза, несмотря на бездорожье. И обязательно приедет ещё. Находясь посреди огромного поля, заросшего высокой, по пояс, травой, вспоминала всех своих родных, которых давно нет в живых. Здесь ещё ощущается их незримое присутствие, оживает память счастливого, беззаботного детства. Эти просторы заряжают её положительной энергией, их атмосфера расслабляет и успокаивает.

   -- Даже в трудные жизненные минуты я мысленно иду в Боярку, -- делится Ольга Николаевна.

   Только здесь, в краю, где жили родные, так свободно и легко дышится. Только здесь чувствуется тот неповторимый запах родины. Это то место, куда душа просит возвращаться снова и снова…

Фото из архива Ольги Шешуковой