Чужие среди своих

Этот день напоминает о трагических страницах в истории России, когда кровавая волна политических репрессий захлестнула страну. Миллионы людей оказались в застенках сталинских лагерей, были лишены гражданских прав по обвинениям, часто надуманным, недоказанным, расстреляны без суда и следствия. Гонениям подверглись представители всех социальных групп и национальностей. Клеймо врага народа ставили на представителей интеллигенции и рабочего класса, крестьян. Одно неаккуратно сказанное слово могло перевернуть судьбу человека и его семьи. Сегодня сложно представить глубину того ужаса, что довелось пережить нескольким поколениям, попавшим в страшные жернова сталинского террора.

Не обошла стороной репрессивная машина и Тобольский район. Уже в начале тридцатых годов, когда начали создаваться первые коллективные хозяйства в деревнях, начались гонения и преследования представителей крепкого крестьянства. Нет точных цифр, сколько человек подверглось карательным акциям просто за то, что они обеспечивали достаток своим трудом. Как нет и полного скорбного списка безвинных жертв, принявших смерть без суда и следствия во дворе Тобольской пересыльной тюрьмы, отправленных на баржах в ссылку на Крайний Север, обречённых на лишения, испытания и выживание в суровом таёжном краю…. Список жертв политических репрессий дополнялся год от года сосланными в Сибирь семьями середняков с Урала. Изгнанниками поневоле стали депортированные после печально известного указа Сталина «О депортации немцев Поволжья» в Тобольский район десятки немецких семей.

Тяжёлая участь и трудная жизнь выпала на долю им и всем, кто с клеймом врага народа оказался чужим среди своих, кто долгие годы должен был обелять своё честное имя. Лишь спустя почти полвека справедливость восторжествовала, и бывшие узники и их родные были реабилитированы. Когда-то список реабилитированных граждан, пострадавших от сталинского террора и проживающих на территории Тобольского района, составлял несколько тысяч фамилий. Но с каждым годом ряды бывших жертв уменьшаются: сказываются пережитые драмы, душевные и телесные раны. Сейчас на территориях поселений осталось в живых 59 человек, имеющих статус реабилитированных граждан.

История ещё не готова объективно оценить события прошлого. Ещё болят раны, горят эмоции, и не дай бог никому испытать то, через что прошли бывшие жертвы! Историю не исправить… Единственное, что остаётся сделать сегодня, – это восстановить справедливость, чтобы ни одна дата, ни одна судьба не были забыты. Нам сегодняшним надо помнить о тех страшных событиях, помнить ради жизни будущих поколений.

А время продолжает предоставлять нам всё новые и новые истории из уст очевидцев. Вот ещё одна. Рассказ о пережитом реабилитированной жительницы села Абалак Серафимы Поспеловой в газету представила библиотекарь сельского филиала Татьяна Низовских.

Наследство – память и… столбик от ворот. В начале тридцатых годов крестьянская семья Баклановых проживала в деревне Вагайского района, откуда пошёл их род. Ничто не предвещало трагическую судьбу. И вдруг всё рухнуло в одночасье.

– Я, Серафима Никифоровна Поспелова (девичья фамилия Бакланова), появилась на свет 26 июля 1929 года в деревне Дуброва Вагайского района.

Родилась в большой, многодетной семье, была 13-м ребёнком, а всего в семье было 15 ребятишек, правда, в живых осталось шестеро. Родители наши были людьми работящими. Отец построил хороший дом, на себе один возил добротный лес, лиственницу, чтобы дом долго простоял и хватило детям. Но у кого-то проснулась зависть. Стали доносить на отца, что он кулак. Хотя в колхоз он вступил первым. Какие мы кулаки, одна корова да лошадь были у семьи?!

В 1930-м приехали какие-то люди и пешком увели отца в Вагай, оттуда в Тобольск. Первое время сидел в Тобольской тюрьме, потом – в ссылку. У кого здоровье покрепче было, отправляли дальше по этапу, на строительство Беломорканала. А маму и нас, шестерых ребятишек, выгнали из дома, который тут же стали разбирать.

Из воспоминаний нашей мамы: «Сродный брат отца очень завидовал нашей большой и дружной семье. По его милости и добротный наш дом стали растаскивать по бревнышку… Мы ещё не успели собраться и выйти на улицу, как уже сломали крыльцо…»

(Тот же родственник, увидев на маленькой Симе вязаные носочки, снял их и унёс своим детям!)

Часть брёвен от родительского дома так и осталась лежать. А мы оказались на улице. Односельчане боялись разговаривать с нами, иначе их ждала такая же участь.

Лишь один дед не побоялся людской молвы. Пустил Иван Максимович Ананьин, так звали доброго человека, оставшуюся без жилья семью в избушку, что стояла у него на огороде. Там мы и жили, в голоде и холоде, но всё же не на улице. Через несколько лет вернулся в деревню отец, его освободили по состоянию здоровья, пришёл он худой и больной.

Мама посоветовала ему ехать в город, где можно было найти какую-то работу. А в деревне как нам было оставаться? И отец ушёл на заработки. Через какое-то время он отправил нам денег на дорогу. Дедушка Ваня, приютивший нас, помог добраться до Вагая на лошади. Там мы сели на пароход, на котором доехали до Тобольска. Отец устроился на пекарню, колол дрова. И здесь мы впервые после нескольких полуголодных лет узнали вкус хлеба. Но сказывалось пошатнувшееся здоровье отца, и ему пришлось сменить работу. Он пошёл сторожем, охранял склады на берегу Иртыша. В этих складах, расположенных под шлюзами, около старого мясокомбината, хранились рыбий жир, дёготь, смола, которые привозили с севера. Там, на складах, мы и жили какое-то время, так как жилья у нас не было. Отец и двое братьев стали строить избушку в горе, по реке в те годы плыло много леса. Мы ловили брёвна и доски, обшивали стены внутри землянки, делали топчаны. Стали ловить рыбу, тем и спасались в тяжёлое время.

Пришло время собираться мне в школу, а идти не в чем. Ходила в портянках: намотаю на ноги тряпочки, завяжу верёвочкой и иду в школу. Сначала дети смеялись надо мной, а потом поняли, что мы бедные. Помню, выделили мне в школе валенки серые, новые. Выйдя из школы, я сняла их, намотала тряпки и бегом домой. Мама обрадовалась, что дали валенки. Но я сказала: «Пойдём на базар, может, нам за них ведро картошки дадут», потому что у нас кушать нечего было. А когда пришла в школу снова с тряпками на ногах, меня вызвали к директору. Но ругать не стали, потому что я всё честно рассказала, и у учителей на глазах были слезы.

В 1941 году началась война. Год был тяжёлый. Нашу избушку затопило, и нас поселили на какое-то время в общежитие электростанции. Дали одну комнату, и до осени мы жили в ней, потом перебрались обратно в свою избушку. В этом же году я пошла работать в артель «Труженица». Шили на фронт рукавицы и носки, а женщины постарше – полушубки. Было время, поработала на кирпичнике, ногами топтали глину.

А отец точил пилы, считался хорошим мастером по тем временам. Рыбный промысел не бросал. Зимой ловил налимов больших – около метра в длину, меняли их на другие продукты. Летом мы, ребятишки, и мама ловили стерлядь, собирали грибы и ягоды, травы и тоже меняли на продукты. На берегу Иртыша всей семьёй занимались заготовкой дров. А рядом с нами заключённые заготавливали дрова для Тобольского тюремного замка, пилили, кололи. Во время отдыха они пели песни, до сих пор помню слова некоторых песен.

Время было военное. Но мы тогда всё ещё были врагами народа. А их детей на фронт не брали. Лишь в 1943-ем всё же пришла повестка нашему брату Василию Никифоровичу Бакланову. Забрали его в июле 1943 года, и сразу же на фронт. Их эшелон стоял в Запорожье, откуда пришла от него последняя весточка, которую я берегу до сей поры, не знаю где и похоронен брат.

Тем же летом и до июля 1945 года я устроилась работать на электростанцию, так как работающие получали в войну 400-500 граммов хлеба, а детям давали по 200 граммов. Решение приняла сама, так как нужно было помогать семье. Должность, на которую меня взяли, называлась «подкатчица». Работала в ночную смену. На ночь в котельной выключали свет, глушили локомотив, который давал свет на весь город. Днём на станции работали маслёнщик, машинист, кочегар. В мои обязанности входило натаскать дров, чтобы они подсохли за ночь и утром было легче их растопить, чтобы обеспечить город светом. В темноте приходилось работать с факелом, наложу дрова на вагонетку, закатываю в помещение и затем разгружаю. Однажды произошло непредвиденное: закатила вагонетку и начала разгружать дрова. А факел возьми и упади вниз, в печь-топку. Нужно срочно его вытаскивать, иначе разгорится огонь, а локомотив отключён, печь разжигать нельзя. Пришлось спускаться вниз, в топку. Когда уже спустилась, поняла, что обратно не смогу выбраться, так как ростиком была маленькая. Я была в замасленном комбинезоне. Одежда стала быстро нагреваться и могла вспыхнуть в любое время. Тогда начала ставить метровые поленья стоя, и по ним мне удалось выбраться из топки.

… Лишь спустя пятьдесят лет, в 1995 году, крестьянская семья Баклановых получила документ о реабилитации. Но до этого времени дожили не все домочадцы. Сегодня из большой семьи в живых осталась одна Серафима Никифоровна, которой летом исполнилось 92 года. Она живёт в Абалаке у дочери Галины. До преклонных лет бабушка Серафима бережно хранила память о своих близких, испытавших на себе ужасы сталинского произвола, прошедших трудным и тернистым путём, ухаживала за могилами родных. Семь лет назад ей удалось ещё раз побывать на родине, куда раньше они часто приезжали с мамой и откуда их выслали как врагов народа. На месте добротного дома Баклановых до сих пор остался столбик от ворот, это и есть её наследство… Как зеницу ока бережёт дочь репрессированного колхозника семейную реликвию – пожелтевшую фотографию, сделанную в суровые годы войны. Отец тогда пригласил фотографа домой. На фото – добрые и открытые лица родных людей, братьев, которые в том же 1942 году отправятся работать на север, а старший уйдёт на войну, чтобы защищать страну. Семья, дом, земля, родина – эти слова для Баклановых, какие бы испытания ни уготовила им судьба, остались святыми и незыблемыми.