ПЕРЕСЕЛЕНЦЫ. СТО ДВАДЦАТЬ ЛЕТ СПУСТЯ. Часть 13

ОСИНОВСКАЯ МАДОННА

Продолжение. Начало в № 103 от 25.12.21 г.

ОСИНОВКА. ПЕРВОПОСЕЛЕНЦЫ

Осиновка – одна из переселенческих деревень в Викуловском районе, появившаяся на карте Тарского уезда Тобольской губернии в 1900 году. Основали Осиновку белорусы – выходцы из нескольких деревень разных волостей и уездов Могилевщины.

По воспоминаниям старожилов Осиновки первопоселенцами деревни считались братья Ковальковы и Егор Филиппов – так записано в «Исторической справке», хранящейся в Ермаковском краеведческом музее.

Я не поленилась поискать записи о поселенцах этих двух фамилий в разных архивных источниках. Начав свои поиски в метрических книгах Каргалинской церкви за конец девятнадцатого – начало двадцатого века, – времени их возможного водворения на сибирскую землю, я, к своему великому исследовательскому удовольствию, найду в тех книгах несколько важных записей, подтверждающих давнее мнение старожилов  о том, что представители этих двух фамилий были основателями Осиновки и её первыми жителями.

Но хоть и были эти две семьи (в каждой из них, как выяснится, было по три – четыре взрослых сына и дочери) с самого начала причислены к Осиновскому участку, однако осиновцами они стали не сразу. В метрических книгах я найду записи о том, что в первый год после переселения и братья Филипповы, и братья Ковальковы писались крестьянами посёлка Ермаковского. (Тот был официально образован в 1897 году, на три года раньше Осиновского, и в нём уже вовсю кипела стройка). Выселок же Осиновский существовал пока только на бумаге.

Этим двум семьям ещё только предстояло взяться за пилы и топоры, да за строительство своей будущей деревни. И ермаковцы, уже немного освоившиеся на сибирской земле, земляков и своих будущих соседей осиновцев не бросили и приютили, а потом ещё и помогали обустраиваться на новой земле.

Я читала метрические записи и интуитивно ощущала, что эти Ковальковы и Филипповы были, скорее всего, выходцами из одной и той же белорусской деревни. Было похоже, что они всё время держались вместе и очень доверяли друг другу. И подтверждение этим моим ощущениям вскоре нашлось.

Листая метрическую книгу о рождении Каргалинской Христо-Рождественской церкви за 1898 год, я наткнулась там на две записи, датированные 31 июля, и прочитала, что в семье «крестьянина деревни Ермаковой Евфимия Иванова Филиппова», в этот день родилась дочь Евдокия, восприемником которой стал «той же деревни крестьянин Петр Иванов Ковальков», а в семье «крестьянина деревни Ермаковой Федора Иванова Ковалькова» родился сын Стефан, восприемником которого стал Евфимий Иванов Филиппов.

Некоторое время спустя по другим документам и из других источников я выясню, что они действительно были односельчанами, и что их родиной было село Бовки, входившее в состав Долгомохской волости Быховского уезда Могилёвской губернии. Отыскав совсем недавно в городе Могилёве нескольких бывших жителей этого села, узнаю от них, что сейчас Бовки – это небольшая деревушка, доживающая свой век…

А Осиновка строилась, и к лету 1899 года ещё несколько семей будущих осиновцев переселились из Беларуси в Сибирь. Среди них были Жуковы и Шевелевы, Денисенковы и Янченковы (Янковы), Казаковы и Прокопцовы, Борковы и Юрковы, Федорцовы и Пилипенковы, Шарайковы и Чураковы, но Ковальковы и Филипповы действительно были самыми первыми. Их фамилии и в ведомости Тобольской Казённой палаты на получение ссуд на домообзаводство и путевые расходы записаны первыми: Пётр Иванович Ковальков и Ефимий Иванович Филиппов.

Всего же в посёлок Осиновский к маю 1900 года переселилось 14 семей в количестве 149 человек.

Согласно бытующей в Осиновке легенде известно, что икона «Воскресение Христово» была куплена переселенцем Иваном Ковальковым в уездном городе Таре Тобольской губернии ещё задолго до революции. И что хранилась она, скорее всего, в его семье до открытия и освящения Ермаковской церкви в 1912 году, а может, и позже.

Мне захотелось поискать документы об этом Иване Ковалькове. Я не поленилась опять заглянуть в архивные источники, чтобы найти там сведения о нём и его семье, и вот что мне удалось выяснить.

Иван Павлович Ковальков пришёл в Сибирь в начале 1898 года с семьёй, в которой было четверо взрослых детей: сыновья Фёдор и Пётр были уже женатыми, а двое других – сын Дионисий и дочь Евфимия – сочетались браком в Сибири в 1899 году. Дионисий сосватал шестнадцатилетнюю Евдокию – дочь осиновского переселенца Сергея Жукова, а Евфимия Ковалькова стала женой ермаковца Ильи Титовича Жарикова.

Занявшись историей этой иконы, я и потомков семьи Ковальковых искала. Представителей этой фамилии давно уж нет ни в Осиновке, ни в соседних деревнях. Однако мне повезло отыскать их потомков. Так, в Архангельской области нашлась правнучка Дионисия Ивановича Ковалькова Наталья Вязова, а в городе Воронеже – Анатолий Дереглазов, он внук Ефимии Ивановны Ковальковой-Жариковой. Однако о причастности их далёкого предка Ивана Ковалькова к иконе никто из них не слышал, как и о самой иконе, впрочем. Но теперь они знают, каким достоянием их семьи обладают нынешние осиновцы.

Оба, и Наталья, и Анатолий, мечтают эту икону увидеть. Дай Бог им когда-нибудь прикоснуться к этой святыне…

В одной из метрических книг о смерти нашлась запись о Иване, которая сообщала, что: «1 января 1905 года крестьянин деревни Осиновки Иван Павлов Ковальков скоропостижно скончался в возрасте 75 лет без напутствования и погребен на Ермаковском приходском кладбище».

Купить икону он, наверное, успел и вполне возможно, что завещал своим сыновьям Фёдору, Петру и Денису передать её будущей церкви, а может быть, и сами сыновья эту икону подарили храму, когда тот открылся. Но кто теперь скажет точно, как это было на самом деле? Однако, так или иначе, будем считать, что семья Ковальковых свою лепту в историю об иконе и обряде внесла, а имя Ивана Павловича увековечено в истории Осиновки…

В Осиновской легенде о «Свече» есть ещё одна героиня. Это Марина Прокопцова, что спасала икону «Воскресение Христово» после погрома Ермаковской церкви летом 1937 года.

   Эта Марина, прятавшая потом всю войну в своём амбаре икону, не давала мне покоя долгое время.

Вот уже много лет её имя кочует в рассказах осиновских и ермаковских жителей, кочует из номера в номер ежегодных газетных выпусков, посвящённых рождественскому обряду в Осиновке, но как и почему именно к ней –  Марине Прокопцовой – попала эта икона, как удалось ей не только уберечь в страшные годы гонения на церковь святыню, ставшую теперь уже настоящей деревенской реликвией, но и воскресить утраченный обряд переноса иконы, мало что было известно. А может, знали когда-то односельчане, да забыли – сколько уж лет с тех пор прошло. 

И кого бы я ни расспрашивала о Марине, ни в Ермаках, ни в Осиновке сейчас ничего о ней толком сказать не могли. Ни полного имени, ни сколько ей было лет, ни чьей она была женой, и была ли она местной, осиновской, или приезжей, – ничего припомнить не могли. Ну, была и была такая Марина, а больше ничего. Женщина, связанная много лет своим именем с легендой о «Свече», оставалась покрытой ореолом полной безвестности…

В Осиновке, где она жила до войны и после, давно уже нет старожилов, помнящих её, а «молодёжь», которой чуть за шестьдесят и меньше, кроме её имени, тоже не знают о ней ничего.

Ну как же так? – думала я. Ведь за каждым делом или событием всегда стоят люди. А здесь ведь не просто событие, а большая история, наполненная глубоким смыслом и трагедийностью. И мне вдруг нестерпимо захотелось узнать о ней, Марине, хранительнице иконы, гораздо больше, если не сказать, что всё. И я опять пустилась в поиски.

И вот, преуспев в этих поисках, я сегодня делюсь с читателями историей жизни Марины и того обряда, что в годы войны бесстрашно был ею воскрешён. Историей, основанной на достоверных архивных материалах и живых воспоминаниях земляков и родственников самой легендарной Марины Прокопцовой. Она заслужила нашей доброй человеческой памяти…

ПАМЯТЬ ЧЕЛОВЕЧЕСКАЯ

Слава Богу, родня у меня большая.

Вот и стала я, занявшись историей осиновской иконы, вспоминать своих родственников из числа тех, кто был бы рождён в этой деревне, и кто бы из них мог рассказать не только об обряде, но и об односельчанах, имевших отношение к иконе в разные годы жизни. Я отыскала своих ныне здравствующих двоюродных тётушку и дядюшку, родившихся в деревне Осиновке в начале тридцатых годов прошлого века, и они вспомнили очень многие события, связанные с иконой и обрядом, и поделились об этом своими рассказами, и не только об этом.

Я бесконечно благодарна их детям, нашедшимся в Интернете, за то, что они помогли мне связаться со своими родителями.

Мне повезло – спустя годы я услышала живые голоса этих пожилых людей, которых помнила ещё молодыми, услышала их неторопливые и волнующие рассказы о себе и о тех событиях, что происходили в пору их далёкого уже детства, пришедшегося на страшные военные годы.

 Все мы родом из детства, и эта аксиома не требует никаких доказательств –  память о детстве живёт с человеком всю жизнь. Вот только детство у нас с ними было очень разное, как и воспоминания о нём…

А ещё, наверное, мне помогала в моих поисках и сама икона «Свеча» – мне удалось отыскать очень близких родственников легендарной Марины Прокопцовой.

Чудом отыскавшаяся и ныне здравствующая младшая дочь Марины Мария Абрамовна Иванова поделились со мной своими воспоминаниями и о матери, и об иконе «Свеча», а её внук и правнук Марины – Александр Иванов из Тюмени -- прислал уникальные семейные фотографии.

Привожу воспоминания всех этих дорогих мне людей почти дословно и делюсь бесценными семейными фотоснимками.

Первой, к кому я обратилась с расспросами об осиновской «Свече», была Антонина Тимофеевна Юркова (в девичестве Янкова), 1934 года рождения.

Тётя Тоня – жена моего двоюродного дяди Николая Ивановича Юркова, ныне покойного. Они с мужем были уроженцами деревни Осиновка, но, поженившись в пятидесятые, позже переехали жить в село Ермаки.

Вот её рассказ:

– Ну, что я помню об том времени, когда жила в детстве и молодости в Осиновке? Мне, однако, годов 12-13 было, а можа, и четырнадцатый шёл – забывать уж всё стала, – как сильно хотела попасть на «Свечу». Икону после войны уже носили по деревне, и в тот год она стояла на другом конце нашей улицы, у Андрея Федосовича Шевелёва. А до него – у Фёклы Жуковой, а раней, помню, у Макара Васильевича Прокопцова, а ешче раней у Марии Федчихи (Казаковой) стояла. Ну вот, я нарядилась, як на праздник большой, юбку, кохту надела, шабур маткин, а пимов то у меня нема, а носков же шерстяных не было – всю шерсть в колхоз сдавали, – планы тогда ж какие были.

А зима ж, а мороз стоит! Но мне сильно-сильно хотелось поглядеть, как там всё будет. Маткой были куплены на весну новые калоши и носки ситцевые, на полатях она их ховала. Дак я их тихонько стянула, каб матка не видела, дак чтобы ноги не отморозить, поназдевала все тые новые носки ситцевые на ноги, да в калоши, и побегла на икону глядеть... Чуть добегла я в тых калошах до Андрея Федосовича, ног уже не чуяла. А дом у него ба-а-льшей, горница просторная, красивая и народу в ней полно. Ну, я тоже той иконе поклонилася в пояс и гляжу во все глаза: стоит икона, рушниками прибрана, а рядом, в подсвечнике свечки горят. Сам подсвечник в фартушки да юбочки-сподницы расшитые одет был. Очень красиво там было тогда. Долго я там стояла, все смотрела и слушала, как старухи поют да молитвы читают. Во, и ноги мои чуть-на-чуть оттаяли в тых калошах...

Вот знаю, слышала раньше от старух осиновских, что икона эта «Воскресение Христово», которой сейчас поклониться в Осиновку идут и едут отовсюль, была куплена осиновским белорусом-переселенцем Иваном Ковальковым в Таре, ещё до революции, и что она в церкви Ермаковской стояла, ну, а уж как разгромили ту церковь в 1937-м, так икона снова и попала в Осиновку. Прятала её тетка Марина Прокопцова у себя в амбаре и до войны, и в войну... Так и хранила икону, створками прикрытую, и уцелела, во, до сих пор. В войну только кратче стала в хату заносить…

Вот ещё рассказывали в деревне, помню, как отдали тую икону в дом, кажись, Макару Прокопцову. А ён валенки да шубы починял тогда. И был у него яшчичек такой небольшенький, в котором иголки да шило хранились. Возьми он да спрячь этот яшчичек за иконой. Вот кому-то из деревенских сон приснился про икону, будто тая говорит: поставили меня в этой хате, а в бок мне шилом колють... Проверили – и правда, так и стоит за ней яшчичек. Во, якая та икона у нас была. Святая икона эта у нас, намоленная, всё она чувствует...

Нет, до войны и во время войны эту икону по деревне как сейчас, не носили, не было такого обряда в Осиновке. Времена же были такие и власть. Все боялись. Уж после, как Советов не стало, так и вздохнули мы…

Я спрашиваю тётю Тоню, знает ли она, помнит ли она что-нибудь ещё про эту Марину Прокопцову, но – нет, тётя Тоня не помнила, только то, как звали её, и всё…

Но подсказка тёти Тони – её упоминание в рассказе о Мане Федчихе (Марии Васильевне Казаковой, что доводилась мне двоюродной тётей по роду Мельниковых) – помогла мне вспомнить о её сыне – Иване Фёдоровиче Казакове, 1935 года рождения, уроженце деревни Осиновки, которого я хорошо знала по жизни в Ермаках. Я бросилась в Интернет, и в социальных сетях отыскала его детей Ольгу и Александра, а они помогли мне связаться с Иваном Фёдоровичем, тот много лет живёт в городе Ялуторовске Тюменской области.

По своему детству я помнила его, такого скорого, лёгкого на подъём, охотника и рыбака. И каким весельчаком он был и балагуром, а уж как на гармошке играл – не забыть и не передать! Много лет в Ермаковском колхозе он работал завгаром, а потом решил перебраться всей семьёй в город…

Я радовалась тому, что он нашёлся, а он обрадовался моему звонку. В свои тогда восемьдесят шесть лет он был в доброй памяти, и рассказчиком оказался необыкновенным. Цитировать воспоминания поры его детства и юности можно бесконечно, но сегодня я почти без сокращений делюсь его рассказом о том, что меня волновало в первом нашем разговоре: это была икона «Свеча» и обряд, с нею связанный. И вот что мне рассказал Иван Фёдорович:

 – Свечу эту, икону, матка моя взяла в нашу хату в Рождество 1946 года. Взяла её от Марины Прокопцовой, от соседки. А у той она стояла в амбаре – прятала икону Марина много лет и от людей злых, и от милиции, и от начальства разного. Боялись же. Как церковь в Ермаках порушили, так и боялись люди Богу верить, иконы прятали. Но в войну, знаю, Марина икону крадче домой из амбара заносила на Рождество – мужик-то у ей воевал, вот и молилась, видать, за него… Погиб он. Погиб в самом конце войны. Осталась Марина одна с четырьмя малыми девками. Так ведь таких баб в Осиновке много осталось, вдовых…

Я спросила, помнит ли он, как же всё-таки звали эту бесстрашную Марину, и Иван Фёдорович – большой молодец! – вспомнил.

–  Ну, а як же не помню? Помню её хорошо, свою соседку, и звалась она Мариной Даниловной, а замужем была за Абрамом Васильевичем Прокопцовым…

Ох, как же я тогда обрадовалась: вот уже и отчество Марины известно, и за кем замужем была. И я опять в свои бесценные метрические книги нырнула. Оттолкнулась в поисках сначала от Абрама Васильевича, и – о, счастье! – запись о рождении мужа Марины нашлась очень скоро.

Абрам Васильевич родился в 1906 году в Осиновке в семье белорусских переселенцев Прокопцовых из Могилёвской губернии. И погиб он действительно, как сказал дядя Ваня, совсем незадолго до окончания войны: сайт «Память народа» сообщил мне дату и место гибели Абрама Прокопцова – 14 апреля 1945 года в Германии. Было Абраму всего тридцать девять лет. 

Известие об этом дойдёт до Марины позже, только спустя месяц после Дня Победы.  А тогда, 9 мая 1945-го, услышав по радио сообщение о полной капитуляции немецких войск, Марина, рванув платок с головы, выбежав из хаты, бросилась по деревне. Она бежала, и платок трепетал в её руках, как белый символ надежды и радости. Она бежала и кричала что есть мочи:

– Бабоньки, родненькие! Радость-то какая – Победа! Выходите скорее, давайте думать будем, как станем своих мужиков-героев встречать!

Марина стучала в двери своих товарок Мани Казачихи и Нюры Шевелевой, стучала в двери других осиновских баб, чьи мужья всё ещё были на войне.

Это был первый мирный день, и ещё у многих была жива надежда, что их отцы, мужья, братья и сыновья живы, и теперь уж точно они вернутся домой победителями...

Отдала Марина «Свечу» в Рождество первого мирного послевоенного года соседке – Мане Казачихе, матери Ивана Фёдоровича Казакова.

Маня – Мария Васильевна Казакова (в девичестве Цитрикова) тоже была солдаткой. Её муж Фёдор Иосифович ушёл на фронт и пропал без вести. Ни письмеца, ни весточки, ни места гибели её любимого Фёдора. Ничего не осталось у Мани от мужа, только память о нём, да портрет на стене, да трое деток, и среди них старшенький Ваня – вся её надежда и опора, с которым предстояло ей двух малых дочек поднимать…Ждала Маня мужа всю войну и не дождалась. Редкие письма ещё в самом начале войны от него приходили, но Маня была неграмотной и читать не умела. И тогда, вспоминает Иван Фёдорович, мать бежала по деревне и просила кого-нибудь ей письмо прочитать. Письма эти, увы, не сохранились. Иван Фёдорович винится в том, что «поутягивал» их тогда, в войну, у матки из-за Божницы да выводил на этих листочках между отцовских строк или поперёк свои первые каракули в школе…

Сейчас нам невозможно представить того нищенского военного времени, но тогда писать в деревенских школах было действительно не на чем, и в ход шло всё, что могло сгодиться вместо тетрадок: старые амбарные книги, квитанции на налоги, куски старых обоев и даже береста. Но и учиться тогда могли не все дети – одеть, обуть было нечего в школу. Сидели по домам. А потом, после войны, когда хоть чуть стало полегче, собирались в одном классе переростки – учиться хотели все.

Иван Фёдорович вспоминает, как тем рождественским утром сорок шестого года несколько осиновских старух внесли икону «Воскресение Христово» в их дом. Как поставили её, укрытую рушником, в Красный угол, как долго молились перед ней. Не было в тот день никакого застолья и праздника, да и чем было праздновать? Хлеба ни крошки, да и лишней картошины в доме нет.

Икона осталась. И мать, молодая ещё совсем женщина, как рассказывает Иван Фёдорович, сама не знающая толком молитв, заставляла своих детей, уже пионеров и октябрят, креститься у иконы. Ваня, чтобы не ослушаться мать, кое-как махал рукой, изображая, что крестится, а Валюшка, непослушная младшая сестрёнка, мать не слушала – крутила дули перед ней и говорила: «Вот табе, вот табе».

Мать расстраивалась, уговаривала Валюшку. «Гляди, – говорила она, –  как янгелы с иконы на тебя глядят. А как будешь спать, так они тебя охранять будут, и завсегда они нас охраняют».

«И тут, – признаётся Иван Фёдорович, – я не выдержал и выдал матери в сердцах: Янгелы, твои янгелы… Что ж они батьку нашего на войне не охраняли-то?.. Э-э-х…»

Маня ждала своего Фёдора и верила, что вот-вот он вернётся. Пора бы: уж год как прошёл с той проклятой войны.

Не вернётся Фёдор. Казённая бумага из Викуловского райвоенкомата прилетит к ней 16 августа 1946 года и известит о том, что «Ваш муж, «красноармеец Казаков Федор Иосифович, 1907 г.р., находясь на фронте, без вести пропал в ноябре 1941 года.»

Тяжело и трудно жили они потом. Надеяться было больше не на кого, кроме как на себя. Молилась Маня у иконы и просила теперь дать ей сил детей поднять.

Приходили к иконе помолиться люди и старые, и молодые, в основном жители Осиновки. Икону по обряду требовалось одаривать, её и одаривали: иногда приносили копеечки, но большинство приносило к иконе… чёсаный лён, заплетённый в косы, из которого потом пряли пряжу на полотно. Лён этот в те годы выращивали многие селяне на своих делянках, лён был подспорьем во всём. Больше ничего и не было тогда у селян.

«Этот лён, – говорит Иван Фёдорович, – потом сдали в …колхоз. А куды ж его было девать? Раньше бы в церкву отдали, так церквы уж сколько лет в округе не было».

Не рассказать, как бедно жили.

Иван Фёдорович вспоминает, как спали они в ту зиму на полу всей семьёй вповалку у этой иконы, у которой тихонько тлела лампадка, как рядом с ним похрюкивала свинка Динка, а в дальнем углу хаты шуршал соломой маленький бычок. Морозы стояли крепкие, и вся живность вместе с ними коротала зиму в хате – худыми были надворные постройки, а чинить да латать их было некому. Ваня хоть и остался в доме за старшего, да был мал, худ, и силёнок не хватало.

Целый год простояла икона у Казаковых, и в Рождество наступившего сорок седьмого года двинулась вперёд по улице, вернувшись снова к Марине Прокопцовой – её дом был следующим по улице за домом Казаковых:   таковы были правила этого обряда, о котором свято помнили все годы лихолетья осиновские старухи-богомолицы. Они, старухи эти, учили молодых соблюдать все правила ритуала так, как происходило это в давние времена на их родине – в далёкой Беларуси.

Так и пошла «Свеча»по правой стороне длинной осиновской улицы, за годом год, а потом по другой стороне улицы, и никто от иконы не отказывался, и с тех пор обряд этот не прерывался больше никогда за все последующие семьдесят пять лет…

 Продолжение следует.

 Елена НОВИКОВА, г. Сант-Петербург