За елкой

- Че раскрякался, селезень? Ты по елку-то собираешься? У людей дав- но уж наряжены. А мы, видно, так и останемся? – ворчала с утра Семеновна, крайне недовольная своим благоверным. Тот кряхтел и постанывал, как бывает с похмелья. И пытался отнекаться:

- Да на кой тебе ляд она? Молодые мы что ли? Коли так уж охота, вон, сходи полюбуйся в клуб. А мне вовсе не до похода. Что-то кости все ломит, грипп, наверно, пристрел.

- Знаю я этот «грыб», коим ты накушался щедро, вот сегодня и отрыгает. По морозцу пройдешься, так вся хворость отойдет.

Покряхтев какое-то время, дед отважился все же встать и поплелся «до ветру». Бабка глянула сквозь окно: тот метлой разметал дорожки. Снег всегда убирался вовремя. И не только в ограде, а до самой дороги.

«Ну, теперь, однако, расходится», - заключила Семеновна, собирая на стол. Ставя к утреннему чаю брусничный пирог, только что испеченный. А для деда – огуречный рассол, зная вкусы того и нужды, когда мучит похмелье.

Тот же, вернувшись со двора, не притронулся ни к чему. А одевшись теплей и заткнув за пояс топор, пошагал, куда было велено. «Ну-ну-ну, - подумала бабка, - посерчаешь да отойдешь. А прогулка только на пользу. Аппетит-то и нагуляешь».

За елкой в наших местах идти недалече. Сошел на спуски, как называются у нас береговые уступы, покрытые лесом, и выбирай какую хочешь. Что и делалось в те первые перестроечные годы, к которым относится данная история, довольно свободно и бесхозяйственно. Красота Панкрата не волновала ни в одно время года. А с леса он взимал одну пользу – дрова. Потому и сейчас, не очень оглядываясь вокруг, бросив взгляд на первую же елочку-подростка, притоптал вокруг нее снег и взмахнул топором. На сороку же, что трещала и кружилась вокруг, словно елочку ту жалея, матюгнулся с досады: без того голова гудит, а тут эта еще трещетка. Положив трофей на плечо, зашагал в домашнюю сторону.

Вдруг с порывами ветра донесло откуда-то запах очень-очень ему знакомый: будто гонит кто самогон. «Э, да это от Лизаветиной бани», - догадался Панкрат. Баня та стояла близ спусков, в самом конце огорода. И хозяйка ее, как видно, в этот день занималась производством «горилки», вкус которой он знал, как и многие в их селе. Как тут было не соблазниться? Жердяной забор огорода – это разве препятствие? Позабыв о преклонном возрасте, дед махнул через эти жерди молодым гогольком. Так же споро взял снежную огородную целину. И поставив елку у бани, заглянул: что же там, внутри? В бане было тепло и чисто. Аппарат уже не работал. А готовый продукт в пластмассовых бутылках красовался рядком в переднем углу на полке. Взял Панкрат одну из бутылок, отпил прямо из горлышка, крякнул: да, хорош самогон! Потом отпил еще. И присел, довольный, на лавку. Где его и сморило.

Ждет-пождет Семеновна мужа. Не идет тот из леса. Да куда подевался старый? Разве что в магазин зашел на обратной дороге, за любимым пивом своим. А возможно, за елкой и вообще не ходил? Резво сбегала в магазин: нет, Панкрата там не видали. Побежала под гору, к спускам, – но и там не прояснило. Не видать нигде ее деда. А тут снег повалил. И тогда Семеновну охватила паника. Подняла на ноги чуть не всех мужиков села и ребят-старшеклассников. Пошли искать Панкрата по лесу. Молодые парни – на лыжах. Прочесали весь бор и колки. Ну как в воду канул Панкрат.

Ночь Семеновна не спала. А назавтра все отмечали Новый год, село веселилось. И искать пропавшего было некому.

Лизавета же имела привычку каждый Новый год уезжать в город к детям. И на этот раз убралась на две ночи в Тобольск. А вернулась, кинулась в баню посмотреть, все ли там на месте, поскольку перед отъездом в спешке забыла закрыть ее на замок. Что такое? У входа елочка. Кто ее поставил к предбаннику?

Отворила двери вовнутрь – человек на полу. Лизавета – женщина не робкого десятка, упавшего не принимает за пропавшего. Свет включила – да Боже мой! Это ж вот кто – Панкрат! А о том, что он потерялся, она слышала по дороге, все в автобусе говорили, как ушел он за елкой и исчез в бору без следа.

- Отдирайся от полу-то, коли полностью не примерз, - принялась тормошить Лизавета Панкрата. Тот же спьяну в ум не войдет. Только еле водит руками.

Побежала тогда к Семеновне. И вдвоем уже приводили упившегося Панкрата в чувство. Водворили его домой, положив на его же санки. А Семеновна, радуясь, что ее хозяин живехонек, повторяла только одно: «Золотой ты мой, золотой…».

Фаина ДОЛГИХ

с. Бегишево