Лосиная падь

Венька Ивкин рос тихим, неприметным пареньком. Про таких говорят: сам по себе. И в раннем детстве, и в школьную пору держался особняком. Товарищей, тем более друзей, у него не водилось, разве, что имелась у него какая-то привязанность к старому рыбаку и охотнику Павлу Колесникову, жившему неподалёку от дома Ивкиных. С малых лет таскал тот с собой пацанёнка на речку, учил мастерить запоры, плести корчаги да морды; брал на озеро выставлять сети да фитили; обучал скрадывать зверя разного, птицу, сноровке петельного лова.

Венька учеником был способным, принимал всё услышанное и увиденное налету, и ещё до окончания школы уже самостоятельно занимался всяким промыслом. А когда дед Паша занемог, а вскорости и умер, то и пасека его, что была разбита в Лосиной пади в пяти верстах от Сосновки, перешла под Венькино начало – никого из родни не осталось у деда.

Жили Ивкины бедно. Отца Венька не помнил; ему не было ещё и двух лет, когда того, как выражалась бабка Лукерья, ветром сдуло – убрался в неизвестном направлении, оставив и престарелых родителей, и больную жену, и малолетнего сына. Исчез, пропал.

…В ту весну, когда Венька закончил учёбу, померла старая Лукерья, его бабушка. Мать не смогла подняться с постели даже на её похороны, только лежала, отвернувшись к стене, и плакала. То ли от жалости к родительнице, то ли к самой себе.

После похорон бабки мать таяла на глазах: не вставала, почти ничего не ела, часами лежала, уставившись пустым взглядом в потолок, и плакала, плакала…

Однажды вечером, когда Венька прирулил на своём неизменном транспорте – велосипеде – с пасеки, соседка Нюра, ухаживающая за матерью, притормозила его у калитки.

-- Парень, хош того или нет, но Ульяна больше недели не протянет. Это и я тебе говорю, и доктор вчерась был, то же самое пророчил…

Протянула Ульяна Гавриловна десять дней. Не помогли женщине ни хвалёные иностранные препараты, ни разные старушечьи отвары – в неполных сорок пять лет сошла в могилу.

К концу июля Венька окончательно перебрался в Лосиную падь, оставив и дом, и огород с нехитрыми посадками на попечение всё той же соседки Нюры. Подремонтировал крышу избушки, перестелил пол в баньке, просушил мшаник, поправил сетчатый обнос вокруг ульев. Ловил рыбу, вялил, крупных щук и карасей пропускал через коптильню – любят их деревенские парни под пиво, с руками отбирают. А Веньке – заработок.

Иногда позволял себе бездельничать: под солнышком, растянувшись на траве, любовался спокойными водами Камышного, по которому сновали утиные выводки, липняком, раскинувшимся по берегам озера, дальним сосновым бором. Красота!

Как-то, возвращаясь из Сосновки, он ещё издали заметил у зимовья скопление машин – четыре или пять легковушек стояли у избушки. Хриплым лаем исходил на цепи Соболь, «приветствуя» непрошенных гостей.

-- А-а, вот и хозяин явился. Малый, поди-ка сюда, -- знаком руки подозвал Веньку мужик-квадрат в красном пиджаке. – Да уйми ты свою псину, пока я её не пристрелил.

-- Короче, слушай сюда, -- начал квадрат, когда Венька подошёл к толпе – разодетой публике, состоящей из подвыпивших мужчин и женщин. – День даю тебе на сворачивание всего хозяйства. Понял? Не успеешь -- всё бульдозером снесу. Купил я эту землю. Всю! – развернулся по оси вокруг себя, – Терем здесь будет стоять. Усёк? А хочешь, и тебя куплю вместе с твоим кобелем?

Толпа залилась хохотом.

Венька молчал. Он никак не мог осознать сказанного этим наглым человеком. Слова не умещались в его голове, давили, туманили глаза. Как так – «под бульдозер»?

-- Веня, ты не спорь, уступи господам, -- лелеял-шептал подошедший к парню поселковый глава. – Они ведь того, с верхов, их уважать надо. А ты в другое место переберёшься, я тебе и технику завтра выделю.

Ничего не ответил Венька, повернулся и пошёл к избушке. Вышел из неё, держа в руке развёрнутый лист.

-- А это вы видели? – поднял его на уровне глаз «краснопиджачника». – Это моя земля, она не продаётся, и я не дам никому на ней командовать. Даже тебе, дядя Вася,-- с неприязнью глянул в сторону главы. – Неужели у кого-то поднимется рука на эту красоту!? А что будет с могилками рода Колесниковых? – указал взглядом в сторону огороженных могилок. – Их тоже сравняют тракторной лопатой? Есть ли совесть у таких людей?

Венька распалялся. Он сам дивился своему красноречию. Никогда он еще не говорил так много и длинно, но дикая действительность ситуации потрясла его настолько, что он не мог сдержаться.

-- Неужели нет других мест? Есть краше, вон, на Истошиной гриве – бор, озеро, река. Почему выбрали именно эту? Чтобы показать, что вы всё можете? Чтобы мне в душу плюнуть? Чтобы растоптать память наших предков?

-- Я же говорил вам, -- виновато заглядывая в глаза приезжему, юлил сосновский глава,

-- свидетельство у него на этот участок земли, районной Думой утверждённое. Ещё Павлу Колесникову официально было выделено в безвозмездное пользование, а потом, перед смертью, он на Ивкина его переоформил.

-- Слышь, пацан, а может, сторгуемся? Заплачу, на всю жизнь хватит, -- уже без прежнего нажима в голосе вопрошал «квадрат».

-- Я своё сказал, -- ответил Венька.

-- Ну-ну, посмотрим, -- обронил «гость». – Поехали, господа, нас уже заждались.

-- Зря ты так, паря, -- кинул напоследок глава. – Не мытьём, так катаньем они своего добьются, а ты в дураках останешься.

…Когда шум моторов стих за поворотом лесной дороги, Венька негнущимися ногами дошагал до собачей будки, опустился возле неё и, обняв Соболя за шею, тихо заплакал. Впервые в жизни…

А. ДМИТРИЕВ