Родом из Отечества

Среди множества семейных историй судьба поволжских немцев в Сибири во многом неповторима по своему трагизму, исторической и общечеловеческой значимости. 32316 человек были вывезены с Поволжья в начале войны в Тюменскую область. Размещены в 24 районах по 120 – 800 хозяйств в каждом. В городах – Тюмени, Ишиме, Тобольске – спецпереселенцев не селили. Размещали в сельской местности южной зоны. Анализ карточек семейного учёта, хранившихся в спецкомендатуре, показывает, что первые поволжские немцы прибыли в Юргу и соседние районы уже в сентябре. Их принимала полуголодная и раздетая деревня. Эту историю мне рассказали в Агараке. На улице Советской, сохранившей дома старой застройки, крепкие, осанистые, живёт Мария Александровна Штейнле. С упоением работает в огороде. Полет картошку и лук. Глаза сияют радостью жизни, за которой угадывается скрытая, невысказанная печаль. Платочек на голове, кофта да юбка – селянка. Рассказ Марии Александровны я слушала, позабыв о времени. С начала года в рамках газетного проекта «Судьба и Родина едины» я записала множество семейных историй. Эта уникальна по-своему и не повторяет другие.

История о дальнем переселении

В Зоново мы добрались полумёртвые от усталости и оцепеневшие от страха. Помню, как отец вернулся с поля, мы жили в крепкой поволжской деревне Драйшпиц, сказал, что всё кончилось. И только мама, спокойная и ясная, стала торопливо собираться в дорогу. Нас у родителей, Александра Андреевича и Марии Давыдовны Штейнле, было семеро: Саша, Давыд, Иван, Ирма, Полина, я и Витя. Брат Виктор родился уже в Сибири, в Зоново. Мама умерла здесь же в 1942 году, когда ему не было и года. Она не представляла, куда собиралась. Мне, семилетней, запомнились большие медные тазы из нашей домашней утвари, которые мама посчитала необходимым взять в первую очередь. «Будем варенье варить. Дети маленькие. Побольше варенья надо запасать». Бедная мама, какое там варенье! Мы хлеб стали есть досыта только в пятидесятых годах!

Зоново военной поры. Подвода остановилась у крестьянского двора, ничем особенным не отличавшегося от других строений. Поодиночке спустились на землю, поддерживаемые руками отца, из которых как будто ушла сила. Похлюпали по вязкой грязи к дому. В сенях ударил в нос запах пустого, запущенного жилья. Воздух был сырой и промозглый – в октябре в добрых домах уже давно топят печи. Разобрались с вещами. Отец расколол несколько досок, развёл огонь в печи, на плиту положил с десяток картофелин. Он привёз мешок картошки, чтобы было чем кормиться первое время. Из невнятной русской речи это было первое слово, которое я потом хорошо знала – мы ходили по миру – а тогда оно, сказанное мужиком, который нас привёз в Зоново, казалось мне смешным: мешок. «Мешок, мешок», – повторяла я несколько раз, потирая от холода руки. Сбежались деревенские. Пришёл председатель и сказал: «Не обижайте этих людей. Они такие же, как и вы. Раз война, их оттуда и выселили».

Мы не поняли тогда ни слова, но мама растерянно нам сказала: «Видите, мы здесь не чужие». Мама вскорости умерла. Росли в сиротстве и нужде. Позднее, когда я подросла, стала отчётливо понимать, как мне не хватает этих её умиротворяющих слов, спокойной рассудительности и тепла. Какое там не чужие! Как только односельчанам стали приходить похоронки, многие нас просто возненавидели. А для всей нашей семьи это разве не было страшным несчастьем? Жили мы в Поволжье крепко и дружно. Старшие о чём-то по-серьёзному мечтали. Все очень хорошо пели. Могли попытать счастья и выучиться музыке. Всё осталось позади в одночасье.

Весна 1941 года была дружной. «Богатый будет год», – говорил отец, глядя на чёрную, как смола, землю, щедро напоенную влагой. Он остался потом нашим единственным близким человеком, к которому мы очень тянулись. От свалившейся на него беды и бедности он был часто хмурым и редко ронял какое-то слово.

История о том, как отец воевал за советскую власть

Отец всю жизнь говорил с акцентом, чередуя русские слова с немецкими, но на тот момент – осень 1941 года – он лучше всех знал русский язык. В 1919 году ему довелось участвовать в гражданской войне где-то в Средней Азии. Он говорил: «Нельзя жить в стране, не зная языка».

Забытые отзвуки тревожной молодости просыпались, и он рассказывал, как воевал с басмачами, как пережил войну и выкарабкался из голода.

Он так за всю жизнь и не переступил трудный привычный круг крестьянского существования с работой от восхода до заката. Был до конца дней щепетильно аккуратным. Даже дома никогда не наденет уютной фланелевой рубахи, не расстегнёт ворота. Белая, только белая, ворот глухо застёгнут на все пуговицы. Пиджак в обязательном порядке, брюки. Таким он остался в памяти детей и внуков.

В послевоенные годы до самой пенсии он работал в колхозе «Страна Советов». Был известным стахановцем. Фотография не сходила с Доски почёта. Встречал каждый новый день, как праздник. Любил лошадей. Пенсия, начисленная передовику производства, составила одиннадцать рублей. Потом – девятнадцать. Последнее начисление – двадцать четыре рубля.

История о том, как восьмилетняя Мария осталась за старшую

Отчётливо помню, как мы идём из Северо-Плетнёво, крепкого села, куда ходили наниматься на работу. Весна. Мы доставали из подполья картошку и помогали хозяевам её сажать. Нам за это дали целое ведро клубней. Как были мы горды, что удалось что-то заработать для семьи! Наверное, это единственный светлый миг, который вспоминается из детства, которого, по сути, не было. Мы пилили дрова, пололи картошку, нянчили ребятишек. Ходили и попрошайничали, если никто не давал работы. Всю дорогу босиком. Кожа на подошвах задубела, трескалась и кровоточила.

Сейчас думаю: я прошу подаяния! Это совсем не в нашем характере, совсем! Этот стыд и эту боль я ношу в себе всю жизнь, как и всё пережитое.

История о том, как Юрга для Марии Александровны стала родной сторонкой

Моё земное женское счастье – в детях. Правы или неправы те, кто заставляет детей учиться – не знаю. Я не заставляла. Когда было? С утра до вечера на колхозной работе. Сын Александр, названный в честь моего отца, хорошо учился, был школьным активистом и лучшим спортсменом. А какой целеустремлённый! Наложит полный рюкзак кирпичей – и на пробежку до коровинского бора. Спокойный и рассудительный. Легко с ним было всегда. В армии служил в Кемеровской области; мы ездили к нему с отцом, Любу с собой брали, она тогда в третьем классе училась. Александр Тюменский сельхозинститут окончил. Люба Тобольский зооветтехникум. Какие жизненные уроки дала я им? Добру учила. Не врать. Людей не обижать. Свои надежды только на них возлагала, но жизненный путь они сами выбрали.

Сын Александр Николаевич потом в нашем колхозе председателем стал. Рада я была за него, но не гордилась. Не возвышалась над другими доярками, раз у него такая должность. Он во всём был самостоятельным. Организатор хороший, руководитель толковый. Неутомимый и беспокойный по жизни. Не умеет жить по стандарту. Юрга для него, как и для меня, много значит: родная сторонка. Сейчас он живёт на севере, а Люба рядом, в Агараке. Когда с ней в огороде полем или капусту солим, обо всём вспомним. О жизни поговорим. И в Поволжье меня звали, и в город, и на север – никуда отсюда не хочу. Я деревенская. Пять внуков и правнучка – все меня навещают. Счастлива, что жизнь у них другая – благополучная, счастливая. А материнское счастье – главное в жизни любой женщины.

Т. УСОЛЬЦЕВА

Фото из семейного альбома

Полностью материал читайте на страницах "Призыва"