Бой у тихой речки

Семнадцатая дивизия, вступив в Латвию, не встретила эшелонированного сопротивления. Бои носили локальный, стремительный характер и были остры, внезапны, как жалящие осы. Воинские подразделения несли немалые потери.

Их роту быстро укомплектовали из остатков трёх рот, и солдат повёл дальше незнакомый командир, звания которого Румянцев под плащ-палаткой так и не сумел увидеть. Цепь вышла к какой-то тихой речушке с одиноким хутором на том берегу. Обычный хутор, с домом и сараями из красного кирпича, со столбами и проволокой, ограждающей двор. Равнинная тишина с запахом увядающей травы, словно придавлена мелким октябрьским мороком и лёгкой сыростью. В застойном, незаметном течении речки нет буйности и опасности, как в горном потоке, сбивающем с ног. Идиллия мирного времени – и только!

Но едва первых трое солдат вошли в холодную воду, по поверхности речки, искря, зарекошетили пулемётные пули. Следом, вызывая на спинах мурашки, провизжала мина и с треском разметала травяной дёрн и незримые каленые осколки. Место открытое, каждый бугорок немцами заранее изучен и пристрелян. И убитые, и раненые, и живые – все в землю уткнулись, не отличишь.

Ивану Ивановичу Румянцеву сейчас далеко за восемьдесят годков, учительствовал на селе, своих детей вырастил, сам учился, а тот бой – губительный, безысходный– он считает главным событием не только войны, но и всей своей жизни.

– Да ведь не иди я по левому флангу и больше ничего бы не было. Они бы всю роту на бережку лежать оставили,– говорит Румянцев.

Ему повезло дважды: во-первых, с местом в цепи, во-вторых, с неглубоким руслом от стока паводковых вод. В неё привычно и быстро упал после первых же выстрелов младший сержант Румянцев.

– За мной! – крикнул он осмотревшись ближнему солдату и пополз по пересохшей канавке ручейка, питающего речку весною. Ясно было, что надо уползать от центра, по которому немцы сосредоточили весь основной огонь. Прилипая ко дну отсыревшего руслица, укрываясь за малейшим бугорком, по режущей осоке, стараясь не звякнуть автоматом, не шелохнуть травинки, с замирающими сердцами они проползли по-пластунски, на животах метров 250. Мины всё взвизгивали, как девки на вечеринке, щекочимые парнями, но теперь подальше и в стороне…

Впереди показался старый деревянный мостик через речку – без настила, с гнилыми перилами. Хозяева ли хутора его на дрова разобрали, сам ли так обветшал или война способствовала – разбираться некогда. В родной Александровке озера рядом не было, и купаться в летнюю жару, кроме как в деревенской кадке, на огороде, возле колодца, было негде, и пловец из Румянцева получился вовсе неважнецкий. Но мостик этот, скрытый за небольшим, уже по осеннему порыжевшим холмиком, помог. По его остаткам, где на коленях, где подтягиваясь на руках, Румянцев с напарником перебрались на тот берег и теперь сами пошли на выстрелы бухающих миномётов, пулемётные очереди, напоминающие частый лай озверевшего пса.

– Доканчивают роту,– сказал Румянцев незнакомому напарнику и осторожно выглянул из-за холма. От того, как близко, метрах в тридцати, оказались немецкие солдаты, наклоняющиеся к зарядным ящикам, привычно кидающие мины в раскалившиеся стволы миномётов, волос зашевелился под пилоткой. Кинут, отклонятся и слышится оглушающее:

– Бум!

Наклонятся, снова кинут…

– Бум!

От работы, от напряжения на лицах немецких солдат, на майках под расстёгнутыми кителями видны тёмные пятна пота. Три миномётных расчёта с закрытой позиции, из-за стены кирпичного сарая, методично вели огонь. Пулемётный расчёт из двух человек увлечённо бил очередями из-за бетонного столба в палисаднике…

Пулемётный расчёт наши бойцы уничтожили первыми же выстрелами из своих ППШ.

– Хенде хох!– закричал Румянцев единственную фразу, знакомую по-немецки.

Фашисты оторопело смотрели на вскочивших русских солдат. Рукава их кителей поползли к локтевым сгибам, обнажая запястья, но третий расчёт колебался, не торопился поднимать руки. Румянцев дал очередь, стараясь послать пули пониже над головами миномётчиков, ещё разгорячённых недавней стрельбой по попавшей в засаду роте. С автоматом шутки плохи, по шестьдесят патронов в диске – окрошку можно наделать.

И тут Румянцеву помог офицер– с двумя крестами на груди, видно, что боевой, сумевший правильно и быстро оценить критичность обстановки. Он как-то авторитетно, уверенно отступил от основной массы, что-то гаркнул с грубостью, поразившей Румянцева. Наши офицеры с солдатами обращались дружелюбнее. Третий расчёт моментально вскинул руки кверху, замер как вкопанный. Румянцев показал два пальца.

Офицер построил подчинённых в две колонны.

– Обыщи их, – сказал Иван Иванович напарнику.

Тот выкинул из карманов пленных на сырую землю несколько гранат. Было ли у миномётчиков стрелковое оружие? Может, и было в сарае, при артиллерийской стрельбе карабины, автоматы только мешали бы… Румянцеву было не до этого: немцы, а их он насчитал чуть больше тридцати, о чём-то недовольно заговорили, запереглядывались. Видно, только сейчас поняли, что русских всего двое.

– Бросятся разом с близкого расстояния, и автоматы помочь не успеют. Или разбегутся… – лихорадочно соображал Румянцев. Немецкий офицер больше не помогал, отрешённо смотрел куда-то за горизонт, может, вспоминал красивую, культурную фрау, чистеньких детей перед тем, как героически погибнуть за фатерлянд от автоматов этих оголтелых и дерзских наглецов.

И тут раздался свист. Так задорно, проказливо могут свистеть только русские. Без стрельбы рота быстро вышла на берег и бежала к хутору в мокрых шинелях. С трепыхающихся суконных пол разлетались капельки влаги.

– Молодец! – Румянцева с напарником захлопали по плечам, обнимали как спасителей. Румянцев ещё подсчитал, что 38 человек осталось от роты, из 82 человек, вышедших к этой злополучной речушке, названия которой он так и не узнал.

– Иван Иванович, а как же награда? За такой поступок высокий орден должен быть…– спросил я Румянцева во время нашей встречи.

– Не меньше «Славы» должен бы быть… Столько пленных взяли, людей спасли… Да ведь кому представлять-то к награде было? Командир погиб, мы вперёд сразу пошли. Немцев подошедшим разведчикам передали, а они – ребята не промах и на свой счёт могли записать… Война… – Иван Иванович хромая прошёл по комнате своего дома. Это его потом, уже в конце войны, в ноги ранило, и теперь дают о себе знать не только годы, но и осколки…

– Многое на фронте пережито: ремень поясной осколком перебивало, а тело не царапнуло… В танковых десантах был, награды имею… А вот больше всего почему-то мнится, как по латвийской земле пехотная рота выходит к тихой речушке… – и в глазах ветерана не поймёшь чего больше: грусти воспоминаний или радости за долгую жизнь…

Валерий СТРАХОВ, член союза писателей России

Фото Владимира ЕГОРОВА

На снимке Румянцев И.И.