Под знаком Страдивари

Автор журнала Людмила Барабанова признается: «В своей неустанной охоте за героями мне недавно открылось, что в сущности я ищу счастливых». И герой материала «Под знаком Страдивари» – счастливый человек – музыкант, мастер по созданию струнных инструментов, глава семьи – Антов Гостев.

Текст Людмила Барабанова

Непредвиденная метаморфоза

Жил-был в нашем городе ленивый мальчик. Ну, может, ленивым его считали школьные учительницы, а на самом-то деле в пренебрежении к премудростям обучения выражался его тайный протест, но учительницы не догадывались об этом и прибегали в педагогических целях к крайней мере – устрашению. А самым страшным пугалом в Стране Советов для ленивых мальчиков было слово ПТУ (профессионально-техническое училище). Страну Советов отличал ряд парадоксов. Допустим, её главная доктрина провозгласила культ пролетариата-гегемона. Меж тем в массовом сознании (во всяком случае, в годы позднего, перезрелого социализма, о котором идёт речь) удел слесарей, токарей, а равно и поваров считался таким презренным и убогим, что только и годился, чтоб стращать им несознательных мальчиков из интеллигентных семей.

Однако пророчество школьных пифий сбылось; наш мальчик – назовём его Антон – по окончании восьмилетки оказался, метафорически говоря, распластанным под автомобилем – с целью сборки (или исследования?) его узлов. Его юную красоту жгучего брюнета с синими глазами выразительно оттеняло машинное масло.

Высокоинтеллектуальная мама Антона примирялась с ситуацией посредством больших доз юмора. Во-первых, говорила она, автослесарю приходится всё-таки и мозгами шевелить. А ещё примирительней звучал довод, что автослесарь-то уж всегда прокормит себя.

Дальнейшее развитие событий подтвердило исключительную перспективность карьеры автослесарей, поскольку вскоре – за крахом эры социализма – началась эпоха невиданного автомобильного бума. Но тот же динамизм жизни привёл и к непредвиденным метаморфозам в судьбе отрока-автослесаря. Разве можно было ожидать, что… Короче, после обозначенной биографической точки (условно говоря, под автомобилем) Антон вдруг превратился в единственного человека в сибирских широтах, помешанного на изготовлении скрипок. Метафорически опять же говоря, он засыпал и просыпался с именем своего итальянского тёзки Антонио Страдивари.

В сказках обычно в подобных ситуациях прибегают к заклинанию «долго, ли, коротко ли», бережно подготавливая слушателя (читателя) к ломаной траектории в сюжете. Именно резкий перепад в социокультурных позициях героя невольно настраивает на сказочный лад. Хотя сказка, допустим, о судьбе той же Золушки, делается крупными мазками, и избитый приём волшебной палочки избавляет повествователя от подробностей. В сказке за бортом остаётся мотивация поступков, а искушения судьбы приобретают характер знаковых тестов.

А нам уж никак не миновать подробностей – разномастных зазубрин, загогулин и сюрпризов житья-бытья.

Голос Антона: То, чему нет цены

Когда-то в детстве я испытывал нестерпимое желание – иметь велосипед «Лёвушка». С зелёными шинами. Просто предел мечтаний, не было ему выразимой словами цены. Не сбылось. Купили мне через несколько лет велосипед «Школьник», но событие потеряло главную прелесть детских лет – восторг.

Если долго чего-то жадно хочешь – радость особая, когда сбывается заветное. Эту радость редко испытывают современные дети, чувства тупеют от пресыщения.

Но в отношениях с ценностью вещей бывает и обратное движение. Как я дорожил первой скрипкой, которую смастерил сам. С каким трепетом привёз её на показ к московским мастерам. Прошло время – и с каким треском разбил её одним махом о верстак!

Что представляет собой более устойчивую ценность, чем вещи? Время. Это уж точно вечная ценность. Про себя могу сказать, что я невольник собственной нерасторопности. Как-то не сразу врубаюсь, чего хочет от меня какой-нибудь знакомый. Не успею отказаться от встречи, поездки – и потом расплачиваюсь тем, что вынужден красть время у собственной семьи. Не говоря уж о том, что моя недоделанная скрипка ждёт и плачет. Словом, ещё одна вариация на тему «Осеннего марафона» (помните Бузыкина?)

По большому счёту не имеет цены всё нематериальное: время и отношения между людьми. Жила у меня в Свердловске бабушка, и на каникулы меня постоянно выпроваживали к ней. Разве душевное тепло и заботу бабушки можно выразить в виде материального эквивалента? Не могу простить себе, что много позднее, когда я, взрослый детина, по делам оказывался в Свердловске, то не всегда заглядывал к бабушке хоть на часок. А сейчас с мамой мало говорю, редко вижусь. Общение по телефону – это да, но оно больше деловое. В напряжённой будничной суете пренебрегаешь бесценным.

Путаясь в подробностях

Кому-то может показаться, что я – подобно школьным учительницам – считаю ПТУ точкой падения. Однако не будем забывать: ПТУ заканчивал и Сергей Павлович Королёв, что не помешало ему стать отцом отечественной космонавтики. Значит, сводить ситуацию к месту пребывания было бы недальновидно. Просто эту точку под автомобилем, условно говоря, выгодно учесть в параболе восхождения Антона Гостева. С формальной стороны, его образование завершил диплом в Институте культуры. Но нас-то в этой истории могут удивить как раз неформальные загогулины судьбы, как и обещано.

Будни ученика автослесаря отнюдь не сводятся к круглосуточному общению с карбюратором. Антон лет с десяти брал уроки игры на гитаре у известного тюменского педагога Михаила Яблокова. Именно поэтому он вошёл в состав вокально-инструментального ансамбля в своём заведении. И вот однажды, прибежав в училище искусств к своему учителю, он повстречал на коридорном пути Игоря, руководившего самодеятельностью юных автослесарей. Бывают в жизни моменты, когда решающую роль в разговоре играет фон. Гудящий музыкой улей – так приблизительно можно бы передать впечатление, которое припечатало Антона к дощатому полу. За одной дверью тренькали балалайки, а нежные трели на флейте перекрывал трубный глас. Видя обалдевшее лицо Антона, Игорь говорит: «Давай-ка пойдём к шефу».

Шефом все называли Юрия Николаевича Иванова, он вёл занятия по классу контрабаса. И смысл скоропалительного визита к нему - в том, что в этот класс брали ребят и без подготовки в музыкальной школе, лишь бы слух был отменный. Так вышла перемена участи: до свидания, карбюраторы.

О Юрии Николаевиче Антон коротко говорит так: «Таких педагогов сейчас уже нет». Что я наполняю таким смыслом: Юрий Николаевич отдавал ученикам нечто большее, чем своё время и уровень мастерства. К тому же в небольшом закутке, который никак не назовёшь мастерской, он подновлял инструменты-ветераны, хотя из его питомцев только Антон и проявлял к ремонту и реставрации жгучий интерес. Однажды он взял на летние каникулы старый ободранный бас и вернул к осени в обличье лакированного франта. Всё-таки навыки в слесарном рукодействии пошли впрок – думала я. Но ошибалась! Самые главные подробности нашей жизни вышёптывают из закоулков памяти неожиданно, порой невпопад, путая картину линейного хода событий. Так выплыл вдруг Саша Бажин, резчик по дереву, в его мастерскую Антон забегал при всякой возможности ещё в школьные годы. В полуподвале, пахнувшем свежей стружкой, Саша зачаровывал его той лёгкостью в обращении с ножом, какая даётся только виртуозам в своём ремесле. Так вот где, возможно, возник исток той тайной жилки, что бьётся под спудом и выдаёт себя внезапными толчками. Однажды, уже системно обучаясь музыке, Антон взял в руки старинную скрипку Антона Шароева, взятую напрокат в Госколлекции. Кажется, от автора Амати. Пережил долгий столбняк от восхищения, невыразимый и недоступный профанам. Ведь степень рукотворного мастерства откроется не всякому… Тут я невольно припоминаю, как семиклассник Миша Яблоков пережил состояние, близкое к обмороку, услышав впервые в жизни хорошую игру на гитаре. Предназначение даёт о себе знать каждому на свой лад.

Юрий Николаевич, видя столь неуёмную страсть, советовал Антону ехать учиться в Москву, у нас мастеров высокого класса не сыскать. А параллельно, надо сказать, Антону светило обучение в институте искусств Уфы по классу контрабаса. Но ничего не сбылось тогда.

«Если вы хотите понять человека, взгляните на эпоху, когда ему было 20 лет», - эту мысль приписывают Наполеону. Так вот, в 20 лет, когда Антон закончил училище искусств и когда они поженились с Оксаной (она дирижёр-хоровик), Страна советов лежала в развалинах. Кто-то пал тогда жертвой кровавых разборок при делёжке сокровищ, кто-то – жертвой грандиозных финансовых афер под псевдонимом «пирамида». А Антон начало 90-х вспоминает краткой ремаркой: «На прилавках не было ничего, кроме макарон и уксуса». Я бы добавила к этому ассортименту бычков в томате и неплохой выбор резиновых галош.

Это сейчас нам забавно вспоминать убийственный абсурд тех лет. А как сделать выбор Антону, главе молодой семьи? Может ли он позволить себе консерваторию или стажировку у московских скрипичных мэтров? Первейшей задачей Антона тех лет (а равно и других, позднейших) стало «шевелить рогом», то есть изыскивать пути для прокормления семьи в социальных джунглях. На первом этапе их главным «кормильцем» был фотоаппарат. В течение лет десяти Антон даже не прикасался к контрабасу, что считает непоправимой ошибкой в своём развитии. Но семья выжила.

Голос Антона: То, что наводит уныние

За последние лет десять в России деградировала музыкальная культура. Это ощущается на всех уровнях. Дважды в неделю я играю на контрабасе в ансамбле с флейтистом, гитаристом и джазовым певцом в кафе кволити-отеля «Тюмень». Нашу игру как-то способны воспринимать люди старшего поколения, для молодых живой звук или импровизация – всё по барабану, их и магнитофонная запись вполне устроит, лишь бы врубить погромче.

Многие даже удивляются, что когда-то в училище искусств звучал свой симфонический оркестр. Даже при областной филармонии сейчас ничего подобного. Ужас в том, что растеряли музыкальных педагогов… Кто пойдёт вкалывать за копейки?

А теперь началось новое поветрие: детское творчество чиновники от культуры пытаются загнать в рамки дополнительного образования (по типу кружков). Как оценивать такое? Когда у нас Никита учился в музыкалке (класс гитары), то, само собой, постоянно норовил облегчить себе жизнь одними только упражнениями на инструменте. Но мы-то с Оксаной постоянно были на страже, не давая ему увиливать ни от музлитературы, ни от сольфеджио. «Ты что, хочешь стать недоучкой?» Мне кажется, нынешняя реформа в детском творческом образовании как раз и расплодит недоучек, что поставит жирную точку в деградации музыкальной культуры России.

Ученик из Тюмени

В России лучшие в мире музыканты-струнники, а школы скрипичных мастеров нет никакой. Вот в этом зазоре между блеском и нищетой и вырастает мастер – его явление на свет всегда сродни чуду.

Допустим, эталонные инструменты Амати, Гварнери и Страдивари, недосягаемые по своему совершенству во веки веков, - высшая планка мастерства кремонской школы. А счёт таких мастеров в Италии шёл на десятки, если не на сотни, и режим их воспитания примерно одинаков. Лет с тринадцати мальчики на побегушках у маэстро начинают к ремеслу присматриваться да прицеливаться. Разводят клей, выточат какую-нибудь деталь, рабочий инструмент прибирают. И так изо дня в день. Мастер вызревает постепенно, где-то годам к пятидесяти. Выходит, что золотой век мастера, пик его зрелости, называемый греками «акмэ», - всего-то лет 20.

«Кавалергарда век недолог», - поётся в песне Окуджавы и Шварца. И недолог век балерины. И скрипичного мастера. Хотя и по разным причинам. Скажем, в последней скрипке Страдивари, которую Антон рассматривал с тщанием в столичной Госколлекции, он уловил разные шероховатости, вполне объяснимые почтенным возрастом мастера. Глаз в старости уже не так остёр, даже если ты и Антонио Страдивари.

А что уж говорить о карьерной параболе Антона Гостева, если он привёз показать столичным мэтрам свою первую скрипочку в 37 лет… Он сам и смеётся горько над своей участью: «Как Филиппок какой-то». Как трактовать такой факт? Сетовать, что для разбега совсем уж короткий срок? Или радоваться, как немыслимому дару, что попал в надёжные руки? Ведь Антон оказался в эпицентре столичной музыкальной элиты. Вот забежит в мастерскую Стасова профессор из Гнесинки или скрипач из Большого театра, испробует «изделие» Антона и поговорит с ним всего минут 15-20 от силы, а Антону отдача в ремесле на месяцы.

Правда, в мастерскую к Николаю Ивановичу Стасову судьба привела его тоже не без петель и загогулин. Где-то примерно в 33 года, когда он плотно занимался ремонтом гитар и домр, а сам втайне тосковал по учителю в скрипичном ремесле, вышел он через интернет на грандиозную фигуру. Однако Игорь Васильевич Улицкий, скрипичный мастер, снискавший награды мыслимые и немыслимые, сам не взял Антона в ученики (вообще не берёт), а порекомендовал стажировку у Николая Ивановича, первостатейного мастера при Госколлекции уникальных инструментов. Но тут Антон попал в момент исключительно неудачный: драгоценное собрание перебрасывали как раз с Малого Власьевского в Марьину рощу, а ведь это вам не дрова грузить, тут каждый инструмент на вес золота буквально. Словом, Николаю Ивановичу не до ученика было, что привело в скрипичном научении Антона ещё к потере четырёх лет. Попробуйте совладать с инерцией быта, с вязкостью материальной среды… Ведь Антону надо и заработать на московские стажировки, и у самого себя украсть часы для самостоятельных штудий в мастерстве. Остаются урывки и обрывки.

Госколлекция, надо сказать, уникальна вдвойне. Собрание уникальных струнных – само собой, но ведь это ещё единственная в мире «звучащая» коллекция. На музейных струнных играли Давид Ойстрах, Мстислав Ростропович, Леонид Коган, Владимир Спиваков, да и студентам консерватории они в принципе доступны. Забавно, что на скрипке Страдивари стоит клеймо советской эпохи: серп и молот. И вот почему. Зерно коллекции сложилось ещё до революции (дар мецената из купеческого сословия Константина Третьякова), а затем возросло благодаря опеке народного комиссара Луначарского. Что греха таить, многие шедевры искусного ремесла экспроприированы у их бывших хозяев. Кстати, особенно приумножил собрание уникумов Евгений Францевич Витачек, до конца жизни бывший главным его хранителем.

Остаётся открыть секрет, для чего происходила в 2004 году эвакуация Госколлекции струнных инструментов из самого центра Москвы. Да планируется создать на базе фонда Центр скрипичной культуры, и старое здание подлежит реставрации.

Но вернёмся к учителю Антона Николаю Ивановичу. В одном из конкурсов имени Чайковского он стал лауреатом в номинации «скрипичный мастер». На что он потратил свои премиальные, несколько тысяч евро? Поехал на стажировку в Кремону, где жил и работал у маэстро Марасси. Страшно поразился, встретив в Кремоне бывших соотечественников – казахов. Точнее, поразило то, что приехали они учиться ремеслу не на свои кровные, а по государственной воле.

Словом, главный урок Николая Ивановича, если выразить его на языке слов, сводится к тому, что нет предела совершенству. И никакая ирония тут неуместна. Антон с изрядной долей смущения вспоминает своё первое скрипичное изделие, с которым он когда-то предстал перед мастером. Он обитает теперь в мастерской Стасова примерно по месяцу каждый год. Учитель денег с него не берёт, а своему окружению представляет Антона так: «Мой ученик, мастер работает в Тюмени».

Голос Антона: То, чего человек не замечает

Да ничего мы не замечаем! Дерево когда спилят, тогда мы и встрепенёмся: вроде оно тут стояло. Бросается в глаза только одно: все идут с мобильниками возле уха. Отнять мобильник у человека – всё равно что выдернуть соску у младенца.

Бешеный темп порождает мельтешение, клиповое восприятие мира. Хотя высокий темп поразил не все слои общества. Или даже у одного человека время может проистекать в разных режимах. Вот попал я в аварию, выпал из привычной колеи, даже в ансамбле не мог играть (морду повредил) – и время оказалось непривычно тягучее.

Вот ещё какое наблюдение. В Москве я всегда бываю набегами и воспринимаю столичную среду как мелькание фрагментов, прилегающих к станциям метро. И вот однажды Николай Иванович позвал меня и своего сына Митю прокатиться вместе троллейбусом по Садовому кольцу (22 километра в окружности). Я был потрясён: всё оказалось рядом. Вот театр на Таганке, а вот Поварская… Чтоб заметить что-то в городском пространстве, надо ногами шевелить. Останавливаться, петлять, возвращаться.

Или возьмите дом Михаила Булгакова. Для всех живущих по соседству – дом как дом, обыкновенный. А кто смотрит сквозь призму романа «Мастер и Маргарита», вглядывается в каждый кирпич, наполняет примелькавшееся совсем особым смыслом.

Иногда думаю, что наши старики, которые за свои 60 рублей в месяц строили гиганты социализма, мало что замечали вокруг себя, прикованные к своей работе, как к тачке. Но мы-то при своей свободе замечаем и того меньше. Попробуй заметить, если ты всегда на колёсах, если ты с мобильником в ухе да ещё и в чёрных очках!

Ухо с глазом

Каждый раз Антон приезжает к Учителю с домашней заготовкой – новой скрипкой. И вот недавно сообщает ему телефоном из Москвы Игорь Васильевич Улицкий, что изделием Антона заинтересовался один иностранец. Улицкий вызвался стать посредником по продаже. А купил-то скрипочку знаете кто? Японец. И нам с Антоном понятно, почему именно японец предпочёл фабричному стандарту пусть и несовершенное по стилистике, но руко-творное. В традиционной культуре Японии чётко обозначены критерии эстетического вкуса. И один из них: вещь красива, если несёт на себе печать первородного несовершенства. Так, при чаепитии японцы предпочтут жеманной фарфоровой чашечке керамическую плошку грубоватой архаичной формы. Но зато эта форма легко ложится в ладонь, а чай в ней долго не стынет.

Вот мы и прикасаемся к главной загвоздке рукотворной вещи: как совместить её функцию с красотой формы. И уж в изготовлении скрипки подобная задача сродни высшей математике. Как при такой тонюсенькой деке извлечь мощный звук? Как придать тембр, близкий к человеческому голосу, наилучшему на свете музыкальному инструменту?

Упоминание о математике – не оговорка. В основе итальянских скрипичных эталонов математически расчисленная модель. Скажем, завиток соответствует спирали Архимеда, а головка грифа идёт по спирали Виньола. Но сложней всего – достичь плавности, пластичности в самом теле скрипки. Если свод неуклюжий, то никто не допустит мастера дальше первого тура в любом конкурсе.

Антон особо подчёркивает, что все «косяки» (стилистические несовершенства) формы проистекают от ошибок глаза. Ни выдержанное десятилетиями дерево (ель и клён), ни секрет лака, ни виртуозное рукодействие не в силах дать уникальный результат, если нет у мастера глаза-алмаза. Грубо говоря, совершенствование мастера, растянутое на годы, и есть тренировка глаза.

Вполне понятно, что прагматичные люди подтрунивают над Антоном, видя его поединок – прежде всего со временем, отпущенным ему на творчество. Пойди да купи фабричную скрипку: чем хуже звук? И действительно, с помощью фрезы можно получить модель скрипки получше, чем у самого Страдивари. Но фреза даёт едва различимые трещинки в дереве, что отзовётся искажением звука. Правда, услышит его не всякое ухо, а только ухо истинного музыканта.

Значит, самая совершенная форма модели ещё не гарантирует безупречного звука (то есть функция прихрамывает). А как всё-таки найти оптимальный баланс красоты и пользы в рукотворной вещи? В общем, в скрипичном мастерстве это всё равно что поймать Жар-птицу.

Конечно, меня интересуют проявления конкуренции в этом разреженном поле. Коли нет школы мастерства, то отдельные безумцы в погоне за идеальным звуком – как острова в океане. Но у каждого мастера хоть какой-нибудь да заведётся свой секрет. Вот и Антон приятно удивил недавно Николая Ивановича тем, что по качеству лака (а точнее, грунта под слоем лака) попал ближе всех к итальянскому эталону.

Так как же с секретами? Ну да, никто не кричит о своей находке на перекрёстках. Но Антон высказал мысль, в сущности, очень простую, как и многие глубокие наблюдения: чтоб воспринять секрет мастера, надо быть готовым к этому. Значит, по уровню развития тебе надо стоять вровень с открытием нового. Если нет, любой секрет для тебя – что пятое колесо для телеги.

Голос Антона: То, что примиряет с жизнью

А народ в России всё-таки особенный. Хоть сейчас слово «коммерция» - каждое второе в официальном языке, хоть культ наживы назойливо насаждается, а всё-таки генетически что-то у нас не так сложено, как в американской душе. Скажите, зачем Николаю Ивановичу возиться со мной бесплатно? Какая тут корысть? Да возьмись за меня мастер такого уровня на Западе – ободрал бы как липку.

Ещё, конечно, много радости даёт гудение моего контрабаса. Когда стоишь в обнимку с этим слоном, то его вибрации делаются нашими общими переживаниями. Мы вместе!

Поздно липа зацветает (маленький трактат о счастье)

В своей неустанной охоте за героями мне недавно открылось, что в сущности я ищу счастливых. К социальному успеху и процветанию это может и не иметь никакого касания.

Допустим, излучающая радость матушка Людмила Гордеева моет полы в храме, то есть служит уборщицей. Следуя формальной лестнице социальных благ, куда уж ниже? Но формальной логике только доверься – и тупики нам обеспечены. Как с её позиций объяснить постоянные парадоксы в судьбах моих героев? Человек высокой чести, майор запаса, сразу признаётся, что его отец – вор в законе. Другая героиня твердит о том, что своё детдомовское детство не променяет ни на какое другое. А гениальный скульптор слагает чуть ли не поэму о своём деде, ни словом не обмолвившись о маме с папой. Словом, в мифе о том, что яблочко падает недалеко от яблони, я крепко усомнилась. Год от года всё непреклоннее убеждаюсь, что есть замысел Божий о каждой душе, а проще сказать – программа развития. Однако и словечко «программа», отдающее запахом компьютерных технологий, мало пригодно для описания живых систем. Поэты об этом говорят лучше: «Жизнь как почка, которая очень набухла».

История с Антоном как раз демонстрирует, что почка потенциальных возможностей взрывается в конце концов в момент, когда уж ничего путного не ждут от юнца. Да и он сам – тоже. Конечно, эту почку грозил погубить мороз изнурительных житейских тягот. Но, слава Богу, не иссушил и жар пагубных поветрий, так опасных в богемной среде.

Поэт Борис Пастернак бросил занятие музыкой уже на втором или третьем курсе консерватории. А другой поэт – Андрей Вознесенский – дал отставку профессии архитектора в угоду своему призванию стихотворца. Такова метаморфоза фигур, слишком известных всем. А у скольких безвестных душ почка одарённости проклюнулась бесшумно? Свидетелями этого факта отнюдь не стало всё человечество. У кого бесшумно, а у кого – безнадёжно поздно. Ведь далеко не все рождаются со скрипкой в руке – подобно Максиму Венгерову. Вот тут-то и лежит главное поле для педагогического поиска: угадать, разбудить, расшевелить почку творческих задатков в самом раннем возрасте.

Бесконечные разговоры об инновациях в педагогике кажутся мне словоблудием, потому что не сдвигается с мертвой точки самая мучительная, самая вопиющая ситуация растущей души: как понять себя? для чего я пришёл в этот мир? к чему призван? Выявить предназначение много трудней, чем привить усердие ребёнка к таблице умножения. Вот и получается, что в школах толпы ленивых и безучастных, а в обществе подлинно счастливый – исключительная редкость.

Не забыть бы сказать, что напоследок с лёгким смущением Антон признался: недавно он стал петь в своём ансамбле, занимается специальной дыхательной гимнастикой для вокалистов. И всё-таки, не поздновато ли для карьеры вокалиста? Для карьеры – да, а для радости бытия – никогда не поздно. Как видите, у человеческой души могут быть и резервные почки, но я воспринимаю эту тягу к пению как вибрацию всё той же главной мелодии, главной страсти, главной почки: назовём её «музыкальная гармония».

История Антона несёт нам и некое утешение: не впадайте в отчаяние от своих ленивых отроков и отроковиц. Может, их лень – просто-напросто защитная реакция от ненужного знания. Сказать проще, есть фрукты позднеспелые. «Поздно липа зацветает, но душистый мёд даёт».

Печаль в том, что кроме редких счастливцев, подобных Антону, есть и цветы запоздалые – грустные жители Земли.