«Дом нашего голубя прост…». Был

Думаю, все началось ещё с той двери. Рыжей, густо крашенной, с простоватым резным проёмом. Дверь была внутри старенькой избы моей прабабушки, и открывалась она – в никуда. На другой половине некогда добротного строения вдруг в одночасье обвалился потолок, так что этой половины уже не было, а дверь в неё всё ещё существовала. Вела и тянула не в реальные тёмные и страшные развалины, а в таинственную комнату, где когда-то жили, любили – БЫЛИ... Уже и дома того нет и в помине, и дверь резная, конечно же, никогда не отворилась. Но часто просыпается во мне это детское стремление: открыть дверцу не в жалкие руины прошлого, а в воскресшее и живое настоящее. Нарисовать его себе, ощутить, понять и разгадать, куда и зачем оно ушло…

Я родилась, наверное, в самом красивом месте нашего района. Если проследовать взглядом за указующей дланью каменного вождя в центре Казанского парка, там, вдали, на востоке, вы увидите живописные холмы. Родной и неповторимый ченчерский пейзаж. Где бы ни жила-была я, от Ишима до Тюмени, наши рыбные места, ягодные леса и само это странное название – Ченчерь – знают люди. Однажды, опять же в детстве, довелось мне проезжать на поезде по дорогам центральной России: тоже прекрасная природа, городки и веси… И сказочными явлениями сквозь ленту летящих мимо берёз – сверкающие даже при облачной погоде маковки церквей, невидаль для нас, неизбалованных архитектурными изысками детей. «Церковь! Церковь! Смотрите, какая красивая», – бросались мы с сестрой к окну вагона. Не знаю уж, очень ли мы стесняли тем маму, ведь затрагивать эту тему положительно было в то время хоть уже и можно, но ещё не принято.

А позже, как-то при случае, рассказал мне дед, как погиб его дедушка Прохор Игишев. «А изба его стояла, говорит, прям напротив церкви…».

Да, был у нас, оказывается, свой местный памятник деревянного зодчества. Совсем, можно сказать, недавно. Почему-то вскользь упоминали всегда при мне о судьбе нашего храма, то ли от незнания вопроса, то ли оттого, что вопрос – щекотлив. Хоть и не были большинство жителей активными участниками разгрома Божьего места, пассивными свидетелями его медленной гибели стали почти все. Может быть, и не особо волновала людей эта проблема, а со временем и вовсе быльём поросла. Но передо мною, как назло, нарисовалась она, знакомая дверца в прошлое. Со скрипом пыталась я приоткрыть её, казалось бы, за ненадобностью уже намертво осевшую и заросшую мхом времени. Зачем вообще эти потуги? А затем, что ведёт она в нашу историю и нашу сегодняшнюю реальность, из этой истории вытекающую.

А.Т. Дегтярева, ченчерский знатный краевед, сразу предупредила, что непосредственных свидетелей жизни и гибели церкви уже не осталось, все, кто что-то знал об этом, уже не могут ничего рассказать. Предложила мне воспользоваться сведениями из краеведческого музея, когда-то собранными при её участии. Я воспользовалась, спасибо, Анна Трофимовна. Жаль, что столько потеряно ценного за время, когда не принято было знать свою родословную и копаться в истории. Но лучше поздно, чем никогда.

Итак, появилась на белый свет одна из многих церквей-мучениц уже в веке двадцатом. Как утверждает «Справочная книга Омской епархии 1913 года» (тогда территориальное деление было другим, нежели сейчас – Е.Т.), церковь в селе Ново-ченчерское «в честь Покрова Пресвятой Богородицы, построена усердием прихожан и при помощи фонда имени Императора Александра Третьего в 1906 г., освящена 1 июля 1907 года. Зданием деревянная, с такою же<…> колокольнею, крепка, утварью бедна. Капиталов церкви и угодий, приносящих ей доход, нет<…>. В течение года средним числом бывает до 120 крещений, до 16 браков и до 100 погребений<…>. На средства церковно-приходского попечительства в Ново-Ченчерском открыты земское начальное училище и «Ларихинское Общество трезвости» во имя св. Иннокентия, Иркутского чудотворца». Так оно и было, и являлись эти маленькие храмики часто единственным светочем культуры на селе. Помимо главного своего назначения, разумеется. Вот и несли из Ченчери, Покровки, Вознесенки люди заработанные свои копейки на строительство, не подозревая, что готовят им новые времена и собственные прогрессивные дети.

Место для церкви было выбрано очень удачно: на пригорке, так что обозревалась она издалека. На высоком кирпичном фундаменте стоял сосновый сруб, обшитый тёсом, окрашенный в голубоватый цвет. К основному зданию была пристроена колокольня. Двери в церковь и высокий купол были темно-зелёного цвета. С северной стороны находился рубленый домик – церковная сторожка. Постройки окружала чугунная решётка. Рядом – россыпь деревенских изб, неподалёку – тихая заводь Ченчерки. Красиво, наверное, все это выглядело, да?

По свидетельствам жителей (были опрошены Денисова Е.А., Воронина М.Г., Корпусова Ф.П., Лебедева М.Т. и другие старожилы 1906-1919 г.р.), помещение храма было небольшим, но аккуратным, внутри было оштукатурено и побелено, чисто и уютно.

Намеренно хочу ещё уточнить про доходы церкви: «Земля, отведённая причту (служителям церкви – Е.Т.), по качеству средняя, <…>дохода не приносит, вследствие избытка земли у крестьян в аренду не сдаётся. Причтовые квартиры <…> удобны, но холодны и без всяких надворных построек. При квартире священника есть только одна «погребка», у псаломщика и того нет». Таковы документальные данные. Но есть и иные, более субъективного характера.

При поиске информации о церкви в Ченчери мне дали ссылку на «документально-историческую» книгу А. Р. Кезикова «От Ишима до Перекопа». Не хотела её упоминать, но придётся. Надо читать такие книги, чтобы понять психологию тех, кто ломал церкви и строил новый мир. Комки словесной грязи разбросаны в каждой главе, где упоминается имя местного священника Димитрия Топорнина. Это, без преувеличения, главный отрицательный герой книги. К сожалению, кроме этого имени, не выудила оттуда ничего полезного. Но и это кое-что. Когда удалые братья Кезиковы устанавливали Советы в наших краях и взялись за священника, тому удалось скрыться. Освободившееся его жилище потом сгодилось под избу-читальню.

А в тридцать пятом некий Дмитрий Алексеевич Топорнин уже проходит соучастником по делу архиепископа Омского Алексия (Орлова), канонизированного ныне священномученика. И приговаривается к ссылке в Красноярский край. Естественно, «антисоветская агитация» и естественная реабилитация спустя полвека. Он ли это? Неужели того, до кого не дотянулись первые комиссары, захлестнула-таки репрессивная петля? Увы, кроме этой информации из интернетовских «Списков репрессированных», я пока ничем иным не располагаю.

Судя по всему, отец Димитрий и был первым священником Ченчерского храма. Старшее поколение припоминало еще батюшку Серафима, а также некоего Сахарова. Так что за время существования церковно-приходской деятельности у нас на селе сменилось несколько священников. Как с ними распорядилась новая жизнь, история умалчивает.

В 1929 году началась тотальная коллективизация. Роковым образом совпавшая с повсеместным закрытием ещё уцелевших сельских церквей. Современные историки считают, что эти два процесса объединены были не случайно. Большинство населения страны были крестьянами, и в сельской местности находилась основная часть храмов. А сама жизнь сельского населения, весь сельскохозяйственный календарь крестьянина были тесно связаны с календарём церковным. Уничтожая крестьянина («христианина») как сословие и насаждая колхозника, неминуемо разрушали христианский уклад жизни. И если люди ещё могли до поры до времени ускользнуть, сбежать, то участь церквушек, тут и там торчавших занозами для власти, была предрешена.

Последнее крещение, вспоминают, было в Ченчерском храме году так в тридцать четвёртом. После закрытия опустевшую церковь ещё пару лет не решались трогать (боялись? Или надеялись на возобновление богослужений?). Потом начался вынос всего ценного. Часть икон разобрали по домам, часть унесли в сельсовет. Крупные и неудобные выбросили в реку, вроде как «сплавили», может, и из лучших побуждений. Ещё меньше «повезло» большой иконе Казанской Богоматери. Долгое время она пылилась на колхозном складе, а в трудную годину её пожертвовали в семью переселенки. В качестве столешницы для стола.

В церкви было решено разместить пожарный пост и колокольным звоном оповещать людей о пожаре. Затем в здании заколотили окна-двери и сделали его «государственным зернохранилищем». Но ведь оставались ещё колокола, кресты и прочая церковная атрибутика, выкованная на века. Как и когда расправились с колоколами, неизвестно, а вот крест стойко держался на куполе, как ни пытались выломать его – не поддавался, осенял село с высоты своей. А в 1963 году, видно, ободрённые обещанием Хрущёва «показать стране последнего попа», бывшие прихожане свергли-таки крест. До сих пор рассказывают о самом ретивом участнике этого действа, затянувшем петлю на подножии святыни. В том же году он затянул петлю на себе. А крест ушёл на металлолом.

В семидесятом году в полуразрушенный храм пригнали тракторы и прочую технику, сделали из него машинно-тракторную мастерскую. Новый совхозный голова повелел изгладить и последнее напоминание о прежнем назначении здания. Тремя тракторами тянули купола, изнутри ставили какие-то «стойки», теряли драгоценное совхозное время, но купола с храма и колокольни сбросили. Долго ещё они валялись возле обезглавленной осквернённой церкви. Печальна была судьба и МТМ, сгоревшей в 1980-м, и самого председателя – борца с куполами, сгоревшего от удара током. А на месте храма – («мерзость запустения») редкие и всё глубже врастающие в землю каменные руин

Дом нашего голубя прост, весегда на возвышенном и открытом месте и обращён к свету: образ Святого Духа любит восток – образ Христа (Тертуллиан).

На востоке нашего района, в благодатном озёрном краю вырос благословением наших предков немудрёный деревянный дом, крестом увенчанный. Через его престол подавался жителям Божий Дух Святой, простирался над ними охраняющий Покров Богоматери. И ни огонь, ни бомбёжка не обрывали короткую жизнь маленькой церкви. Разорили и оплевали её сами жители. Открыла я эту дверь и сама теперь не рада от того, что мне увиделось и подумалось.

Чего добились? Того, что некуда сейчас сходить воскресным днем, освятить начало наступающей недели. Пасха и Рождество – теперь не более чем благопристойные поводы для пьянки. И в будни пьют люди, пытаются хоть водкой залить пустоту в душе. Лишили себя духовной пищи и колокольного звона, детей – воскресной школы, стариков-родителей – места отдохновения и общения.

Как говорят, прошли дни окаянные, наступили дни покаянные. Только и представлять не хочется, если история вдруг перевернётся, что МЫ сделаем со вновь отстроенными храмами. Зернохранилища или МТМ?