Матрёнины битюки

Деревенька Белушка как будто вся рассеялась в нудном осеннем дожде. Самое время урожай в закрома укладывать, а мокрая пелена уже который день висит над старенькими покосившимися домами.

• И кака нечиста сила держит солнце? - ворчала баба Мотя, доставая из мокрой земли картошку. Её шерстяной платок почти весь вымок, седые пряди волос то и дело падали на глаза, а она, заправляя их грязными руками, так измазала лицо, что узнать её можно было с трудом.

• Баб Моть, а баб Моть! Это ты, чё ли? Ну, чёрт и чёрт! - как вкопанная, остановилась возле забора соседка Манька-продавщица. – Тебя кто в эку-то погоду выгнал сюды? Ну неугомонная же ты, бабка Мотя, - тороторила Манька. - Ведь я тебе лонись сказывала, что помогу, вот только выходной дадут.

Бабка Мотя кое-как выпрямила спину и уставшим голосом заговорила:

• Маня, стыдно мне помощников-то нанимать, да и у тебя тоже вон какой огородище, а ты одна. У меня-то ведь десять битюков, и хоть бы один, окаянный, вспомнил о матери. Ты вот мне скажи, Мотя, чё я им недодала – ласки, внимания? Пошто оне таки бессердечны и бесстыжи стали, а? А може, нам с Прохором драть их надо было, как вон Нюрка своих? Гляди, сыны-то её каждый месяц к матери приезжают, хоть и живут неблизко. Бабка Мотя согнулась, подняла ведро и медленно побрела с огорода. А Манька, с жалостью посмотрев ей вслед, крикнула:

• Ты куды пошла-то, баб Моть, калитка-то вон где!

• Знаешь, чё скажу тебе, Маня? Я счас на почту схожу, а ты вечерком протопи баньку, сёдня ведь суббота. Да и грязная я, ну и усталость да дурь каку свою выпарю, - она улыбнулась и, еле-еле переставляя ноги, побрела по скользкой колее, не замечая, как мелкий дождь заливал её морщинистое грязное лицо, а непрошенные слёзы обиды текли и текли не унимаясь, и ничего она с ними не могла поделать.

… Маня истопила баню и пришла за Матрёной. Та уже поджидала её: кудрявый берёзовый веник лежал в тазике вместе с чистым нижним бельём.

• Всё, Мань, пойдём! Дождик-то моросит аль перестал? - как бы между делом спросила баба Мотя.

• Да будь он неладен, кажется, никогда не выльется, как будто прорвало небо. Последнюю картошку не даст выкопать, - посетовала Маня и, взяв бабку Мотю под руку, повела через огород в баньку.

• А теметь-то кака! Батюшки, ни зги не видно. Вот так куды завалишься, и всё - тебе тут конец и будет, - проворчала баба Мотя.

А куды тебе в эку теметь-то ходить? – полюбопытствовала Маня.

• Дак хоть до тебя докарабкаться, когда мне поплохеет, ведь день ото дня старею, - с дрожью в голосе говорила бабулька.

• Ну ты, баб Моть, совсем сёдня расклеилась! Погода на тебе так подействовала? Ишь, устарела она! Мать-то твоя, бабка Прасковья, до 95 лет дожила, а тебе ещё только 80. Ты смотри, не нюнь мне! А что сынки-то твои давно не бывали, так, видно, дела у них каки-то есть важные.

• Нет, Манечка, ты мне ерунду не гони всякую, не успокаивай меня, стару дуру, и запомни: не может быть у детей важнее дел, чем их родители. Я их десятерых родила – это тебе не в рожок дунуть.

Женщины зашли в баню, зажгли фитилёк и уселись на полок. Баба Мотя расплела свои седые косы, замотала их на затылке калачиком и прикрыла голову беленьким платочком.

• Голова стала чё-то последнее время болеть, так от жары маненько прикрыться надо, а то совсем мозги высохнут, - проговорила баба Мотя и громко засмеялась.

• Ну вот, слава богу, ожила, а то раскисла моя Матрёна. Гляди-ко, как разрумянилась, - радостно посмотрела на бабку Маня.

Та и вправду озарилась какой-то детской улыбкой, вся размякла от жгучего тепла и прилегла на полок.

• Мань, я вот всё думаю: и чё ты за мово Стёпку замуж не пошла, а? Ведь сказывали мне в деревне, что ухлёстывала ты за ним? - прищурив свои маленькие глазки, спросила баба Мотя.

• А он меня приглашал замуж-то? - резко поглядев на бабку, спросила Маня. – Ему городские глянулись, он же с морфлоту пришёл, задавалистый был, чё я ему - продавщица из сельмага?

– Дура ты, Манька, коли глянулся, дак не робела бы!

• Насильно, баб Мань, мил не будешь!

• Вот так вы и горемычитесь: тому дураку под пятьдесят, он всё любовь ищет, и ты одна, тоже уже немолодка, – вздохнула баба Мотя. – Ну, ладно, веник-то замочила? Кажись, косточки разомлели, давай-ка париться будем.

Маня вытащила из ушата два берёзовых веника и прошлась ими по спине бабы Моти.

• Ох, мама дорогая, на свете приятней ничёшеньки не испытывала, - словно пропела старая Матрёна.

• Баб Моть, а десять-то парней с дедом Прохором чё, без приятностей сладили? – язвительно спросила Маня.

– Ох, Маня, Маня, я уж и не помню, была ента приятность или надобность кака, не знаю. А для чё я их столько нарожала? Всё Прохору дочку надо было, но вот одни битюки лезли, а насчёт приятности… Нет, правда, Мань, не помню.

• Ну ладно, баба Мотя, переворачивайся на спину, а то я уж из сил выбилась, жарища несусветная! Боле не буду поддавать, - как бы про себя сказала Маня и принялась хлестать Матрёну изо всех оставшихся сил. Та лишь приятно покряхтывала да указывала, где хлестать пошибче.

• Всё, хватит, Маня, готовенька я, давай тазик на пол ставь да щёлоку влей. Ты же знашь, я без шампунев голову мою - от их одна перхоть, а щёлочком-то вымоешь, и волосы, как шёлковы.

Баба Мотя легко, как молодуха, спрыгнула с полка и уселась на лавку. Поглядев на Маню, спросила:

• Тебя попарить, аль сама?

• Кака уж мне парка после тебя, баб Моть? Хоть бы помыться мал-мал да выползти на свежий воздух, - еле дыша, ответила Маня.

• Господи, и пошто молодёжь така немогутна пошла? Ведь мы, бывалоче, с Прохором по часу из парной не вылазили, и я ему не уступала. Он на полу лежит, а я жварюсь веником! Вот силушки было! И куды всё девалось? Уж и Прохора как пять годков нет со мной. А был бы жив, разве я такой сиротиной была? – всхлипнула баба Мотя.

Банную процедуру завершили, когда деревня уже спала. Неугомонные собаки и те успокоились. Дождь перестал, но небо было по-прежнему хмурым и зловещим, казалось, тучи так запрятали солнце в своих покоях, что оно долго ещё будет в них почивать.

Маня довела бабку Матрёну до её дома, помогла забраться на крыльцо и спросила:

• Поди, заночевала бы у меня? Чайку бы попили, а?

• Нет, Манюшка, ты же знаешь, я в своей постели привычная спать и в своей избе. Ты, поди, и так со мной в бане ухайдакалась, отдыхай уж. Да завтра рано не приходи ко мне, поспи, ежели выходная, как говоришь. Спасибо тебе, Маня! Отогрела ты меня, девонька! Калитку только на щеколду затвори.

• Баба Мотя, совсем забыла спросить тебя, - почти при выходе за калитку окликнула Маня старуху. - А ты чё на почту-то ходила? Бабка, замешкавшись, в растерянности ответила:

• Да нонче мне пенсию Валька-почтальонша недодала, так вот выясняла.

• Ну и чё, выяснила? - не переставала Маня.

• Да иди ты, иди, всё выяснила, - в сердцах крикнула бабка

• Нет, что-то тут не так, - подумала Маня, закрывая калитку.

Матрёна зажгла свет, застелила белой простынёй кровать, подушки засунула в белоснежные наволочки, на которых благоухали розы, вышитые гладью. На себя надела доставшуюся от матери старинную длинную рубашку и, перекрестившись, легла. И навалились на неё воспоминания о жизни, и непрошенные слёзы застилали глаза. Перед ней стоял её Прохор, красивый и статный, который любил её больше жизни, и рожала она ему почти каждый год по ребёнку.

• Но почему девочка ни разу не завелась? - про себя тихо говорила старая Матрёна. – Счас бы приголубила и слёзы мои вытерла, ведь дочки-то ближе к матери. Ну да ладно, чё теперя жалеть об ентом, молодость не вернёшь, а этим битюкам я покажу, как мать забывать, только бы зорьки рассветной дождаться. - и Матрёна закрыла глаза.

… Маня чётко услыхала стук в окно, нехотя поднялась, глянула на старинные ходики и сердито проворчала:

• Кого это в таку рань припёрло, господи! - она сбросила с ног спящего кота Евлашку и подошла к окну:

• Мама родная, не пойму кто, но убьють так убьют, - и открыла дверь.

На пороге стоял Стёпка Свиридов, младшенький сын бабы Моти, и дрожащими руками протягивал Мане телеграмму:

• Маня, правда, что ли, мамаша-то… того, померла, а? Боюсь в избу один заходить. Окна тёмные, света нет. Испуганное лицо его напоминало дурачка Евсея из соседней деревни, поэтому Маня, посмотрев на него, тихо так и боязливо спросила:

• Стёп, ты чё, чокнулся, аль как? Ну-ка кажи бумагу, - но не дождавшись, когда Стёпка подаст депешу, выхватила её у него из рук и вслух прочитала: «Приезжай срочно. Мать при смерти».

• Чудеса, да и только. А кто телеграмму-то давал, а? Почтальон Печкин чё ли? – в ярости спросила Маня.

• Так я, как получил, сразу и на электричку, а тут пёхом шёл - шутка ли, мать при смерти, - более уверенно заговорил Степан.

• Да какой при смерти? Я вчера до поздней ноченьки её в бане парила и до самого дома проводила, здоровёхонька она была! Поди кто телеграмму-то перепутал? Може, чья мать и при смерти, но не тётка Мотя. Ну-ка пойдём, а то ишь, боится он в родну избу заходить!

Манька надела на босы ноги сапоги, накрылась сверху шерстяной кофтёнкой и впереди Стёпки побежала к дому бабки Моти. В её окнах во всю горел свет.

• Ты чё с испугу и не разглядел, что свет у бабки горит? - ворчала Маня. – Господи, неужто за ночь чё случилось? – задавала она себе вопрос. - Тогда кто и как так быстро телеграмму дал? - тут Маняшка задумалась. - Однако бабка Мотя сама чудо учудила, не зря она вчера на почту ходила, – про себя переворачивала события Маня.

Калитка у бабы Моти была открыта, в ограде стоял здоровенный джип. - А это ещё что за сюрприз? - от удивления открыла рот Маня.

• Так это же Матвея машина, знать, и он телеграмму получил, - недоумённо развёл руками Степан.

Маня не зашла, а влетела в дом и ахнула: бабка Мотя вся в белом лежала на кровати, скрестив на груди руки, лицо её было до того свежим и красивым, что мысль о её смерти и в голову не лезла. Мотя поглядела по сторонам и увидела, что комната, где лежала бабка, полна народу. На диване сидели почти все сыновья, кроме Шурки, Николая и Фильки – они, видно, где-то призастряли: живут-то в Якутии, а это путь неблизкий.

Старший Владимир встал и поклонился Мане, поздоровался со Стёпкой. Мишка с Егором сразу вопрос Мане задали: - А врачиху-то почему не вызвали?

Их поддержали Семён с Митькой и Васька.

• Да каку врачиху-то, - закричала Маня, – она вчера здоровёхонька была, а счас вы хоть к ней подходили, руки-то трогали? Орёте, сидите, - отчитывала братьев Маняшка, потом быстро подошла к кровати и схватила бабку Мотю за руки.

• Да руки-то тёплые! И вся она тёплая! - сквозь радостные слёзы сообщила Маня.

• А с чего енто вы, сыночки мои, решили, что я уже преставилась, а? – живая баба Мотя села на кровать. - Эх вы, битюки вы, битюки! Ни один даже к кровати моей не подошёл, чтобы поцеловать свою мать, поди от страху-то в штаны наложили! Думала, Стёпка, ты первый приедешь, живёшь-то ближе всех, но вот где-то затерялся.

• Дак боялся один-то в избу входить, вот за Маней зашёл, а тут уж все, - оправдывался Стёпка.

• Нет, не все, - спокойно говорила баба Мотя. - Я в Якутию телеграмму давать парням не стала, путь у них до нашей Белушки долгий, да оне хоть реденько, но весточки мне посылают. Ну вот, сынки, чё хочу вам сказывать. Вы чьёва же роду племени у меня, что о матери своей забыли? Али деньги вам зенки ваши бессовестные совсем закрыли? Митька, сколько годов ты меня не видел, а? Чё молчишь? Ведь как похоронили отца, больше я от вас, окаянных, весточки не получала! Вы чё, все стали лигархами, в деньгах купаетесь? Деревню нашу на кого бросили, битюки вы бесстыжие? На Маньку да бабку Анну, таку же, как я? Чё молчите? – баба Мотя так разошлась, , казалось, вот-вот возьмёт рядом стоящий батог и начнёт охаживать им своих сыновей.

• Довели мать до такого греха, что вынуждена была враньём заниматься, чтобы поглядеть на ненаглядных сынков! Вот деревня-то подивится сёдня: воскресла старуха! - не унималась баба Мотя.

Первым эмоциональную речь бабки Моти прервал старший сын:

• Так, мамаша, мы сколько раз тебе предлагали к нам в город переехать, ведь старенькая ты и немощная, мы-то все при работе. Время такое пришло, деньги надо зарабатывать.

• Ах ты, бузуй ты такой, значит, и вправду тебе пятитысячна гумажка дороже матери родной? Никуды я с вами не поеду: тут родилась, тут и помирать буду! Нет, сынки, не такой встречи с вами хотела. Ждала, ждала, думала, приедут с внуками, с кралями своими, пять годов ждала, но, видно, ежели бы не телеграмма, ещё столько же ждала, пока ноги не протянула. А знаете, чё хочу сказать вам? К мёртвой-то ко мне можете не приезжать, я, покуда живая, от вас сыновей ласки хочу, а когда в гробу-то буду лежать, так мне велико наплевать, кто над моим прахом будет выть: собака моя Шарик или Маня с бабкой Анной. Вот я сёдня не спала и всё думала: не уехайте вы, такие лбы, из деревни, и Белушка бы наша жила да поживала, ведь вас десять битюков! Силища-то кака! Ты вот, Витька, сельхоз-академию закончил, агрономом считаешься, а чё делашь в городе? Деньги, сказывают, в банке охраняшь? А сердце у тебя не защемило сёдня от вида скошенных лугов, нет? А краля твоя Светка? Копыта чистит богатым мужикам и бабам ногти наращиват, в глаза им заглядывая, чтоб боле денег отвалили. Не сраматища ли это? Да лучше бы она нашим деревенским коровам копыта лечила, все б люди благодарили её, ведь она же ветеринарша, - не унималась бабка Мотя. – Ну а ты, Стёпа, всё в холостяках ходишь? – повернулась она к своему младшему сыну.

– Так, мамань, я по шахтам, менять часто их приходится! – промямлил Стёпка.

• Ты не шахты, видно, сынок, часто меняшь, а баб, чё тут не понять. Ну вот, сынки мои родные, умирать я не собираюсь! И вы, вижу, здоровы битюки да лощёны, к работушке настоящей давно не прикасались, давайте-ка подберите всю мою картошечку мелкую, как хотите высушите, хоть штаны скидывайте и задницами своими на неё дуйте, но в погреб сухую сёдня же спустите. Забор подлатайте и веранду сробьте так, чтобы мы с Маней завсегда там чайку могли попить, - бабка Мотя встала, выпрямилась, надела байковый халат и пошла к плите.
• Идите, идите, инструмент весь у отца знаете, где лежит. Куда положил, там он и лежит. А ты, Маня, не уходи, блинов напечём с тобой, чтобы сыночки последний раз с материных рук поели. А то когда теперече снова свидимся?

Маня стояла в углу не шевелясь, а потом вдруг так захохотала, что бабка Мотя от испуга рот разинула: - Ты чё, Мань? – спросила она.

• Ну, баб Моть, ты и начудила, это надо же додуматься!

• А вот доживёшь до моих-то лет, так до всякого додумаешься, особенно от обиды. – и продолжила: - Мань, ты на Стёпку-то гляди шипче, слыхала: говорит, один он живёт, может, уговорим его, да и сойдётесь, а? Оно, конечно, Мань, семейная жисть – это семейные трусы, а цветочки-то, оне только на фасаде, но не нами это заведено - парами жить.

… А утро выдалось солнечным и ласковым. Из леса вырвался первый утренний ветерок. Из-за соснового бора вдруг брызнул пурпуровый луч, а затем медленно выкатилось на небо солнце, всё золотя и озаряя кругом. Откуда-то снялись журавли и пронеслись стаей, оглашая воздух жалобным клёкотом.

• Ишь ты какое благостное, ласковое солнце, - прищурив глаза, посмотрела на огород бабка Мотя. А битюки её уже докапали картошку, высушили, спустили в погреб и ловко работали пилой, поправляя забор.

• Отдохните уж, блины готовы, - крикнула им Матрёна, и её маленькая изба на мгновение наполнилась радостью и счастьем. В этот момент забыла она все обиды и не могла наглядеться на своих битюков. Она всё им простила, такое уж оно, материнское сердце.

Галина Гребенщикова