Крик на нейтральной полосе

Записки пехотного лейтенанта

«Путник, придешь в Спарту, скажи там, что видел нас, лежащих здесь. Так велел закон…»

Никто из нас, солдат одного из передовых постов боевого охранения 54-й полевой армии, не мог знать той осенью, сколько лет продлится эта война. Шел только 1943 год. Часа в два дня начал падать снег. Он густо мелькал повсюду, мутной своей сетью суживал горизонт, убелял плечи и шапки наших часовых и наблюдателей и бесповоротно утверждал время грядущих зимних перемен, которые начинали происходить не только в природе, но и на всем нашем Волховском фронте.

Противник был в шагах в двухстах от наших окопов. Доносились с немецкого передка невнятные голоса. Влажный ветерок наносил на нас запах их заграничного табачка. Наблюдали они за нами. Ждали ужина. Временный негласный нейтралитет существовал между ними и нашим форпостом. Они и мы не стреляли друг в друга, не забрасывали окопы гранатами. Неделю назад я был на армейских командно-штабных играх, успел сфотографироваться там на память, и в своем следующем письме на родину, в Сибирь, вышлю свое изображение. Гимнастерка моя во время фотосъемок, по правде сказать, была немного помятой, без белого подворотничка, но мама, когда получит мое письмо, поймет и простит меня. Я оставил за спиной свой уединенный блиндаж и пошел к нашим пулеметчикам. Я - командир взвода боевого охранения. К моим сапогам липнет траншейная грязь. Время белых ночей ушло, и будто тонкая струна оборвалась в природе, открытой всем полярным ветрам. Утром моховые кочки коробило, а вода в окопах схватывалась мутными иглами льда. Сильно сложенный командир пулеметного расчета старший сержант Бондаренко Вася стряхнул с правого рукава шинели снег и приветливо повернулся ко мне. Со скупой улыбкой на лице протянул мне свою ладонь. На ней лежала горсть спелой красницы.

-Угощайтесь, лейтенант. Брусника. Сплошные витамины. Не хуже молдавского винограда.

-Спасибо. Как здесь у вас?

-Спокойно пока. Посмотрите, видите вон за теми кустами дымок поднимается. Совсем по-домашнему обжились тут фрицы. То на губных гармошках играют, то песни поют. Видно - кофе кипятят сейчас себе на полдник.

Я вернулся в свой блиндаж более обыкновенного раздраженный тем, что немцы чувствуют здесь себя почти полными хозяевами. Горсть съеденных мной терпких крупных ягод лишь разбудила во мне аппетит. Я взял из своего вещмешка пару сухарей и положил их в карман шинели.

-Ваня, - обратился я к помкомвзвода Кулеватову из тамбовских, - давай сходим на охоту.

-На кого? - отвлекся он от тихого разговора с москвичом Придчиным Максимом.

-Не на медведя же.

-А нам за это «не нагорит», что его побеспокоим?

-Беру ответственность на себя. Да и за что нам может с тобой «нагореть»? Не сдаваться же в плен идем.

-Хозяин-барин. Вы - командир. Вам, как говорится, виднее.

С двумя снайперскими винтовками мы минут тридцать осторожно, где на коленях, где по-пластунски, прикрываясь кустами, кочками и ржавой травой, продвигались влево от позиций нашего боевого охранения. Сизый мох, чуть припорошенный свежим снегом, податливо подминался под нашими локтями и коленями. Мы старались не задевать своими плечами ни одной сосенки, ни одного тонкомерного ствола березы. Ни один листок, ни одна веточка не должны были вздрогнуть. Впереди был последний островок мелочей. В колеблющемся просвете молодых деревьев синела полоса леса, замыкающего дальние подступы к мари, на которой сейчас почти вплотную сошлись немецкие и русские позиции. Лежа на животах, мы стали наблюдать. Снег прекратился. Дали очищались, становились все шире. Еще не чертили меркнущие пространства ракеты. На затаенных полях лежала стерегущая опасность тишина. Прямо перед нами, на нейтральной полосе, среди коричневеющих талов, в своем желтом сарафане изредка роняла редкие листья одинокая береза. Можно было отдыхать, глядя на ее невзыскательный наряд.

-Они тут, как на курорте, расположились, - стал шептать мне на ухо напарник. - Посмотрите, вон даже их лошади свободно пасутся. Просто деревенская идиллия. Видно, артиллерийские битюги. Крупные животины. Вот бы таких меренков да в плуг запрячь.

Я окинул взглядом рассыпанный по поляне табунок пасущихся животных. Короткохвостые, они спокойно наклоняли к траве свои головы. Виден был парок от их дыхания. Подумал - только коноводов, сидящих на пеньках, не хватает для полноты мирной картины.

-Смотри, Ваня, правей. Видишь за кустами двое немцев в полный рост ходят.

-Вижу. Хозяйственные, однако, мужики. То ли ящики штабелюют, то ли дрова собирают для отопления своих блиндажей.

-Стреляем сначала по этим двум растяпам, потом - по битюгам.

После наших первых выстрелов оба немецких солдата упали. Кто-то из них закричал. Стал звать на помощь. Мы выстрелили по лошадям. Тех, будто ветром сдуло с поляны. Слышен был только их глухой удаляющийся топот. Мы вернулись к своим постам. Через полчаса завыли мины. Начался обстрел наших позиций. Нейтралитет закончился. Звонили со штаба батальона. Спрашивали, что за шум. Я объяснял. Рыканье мин мешало мне говорить и слушать. Земля под моими ногами ходила ходуном, бревна накатов скрипели, запах сгоревшей взрывчатки проникал сквозь дверные щели в блиндаж.

-Да, лейтенант, разворошил ты их осиное гнездо на свою шею. Жди теперь новых неприятностей.

-Добра я от них и не ждал, товарищ майор.

Минометный обстрел с немецкой пунктуальностью повторялся и в последующие дни. Враг будто хотел нам сказать: «Вы хотели войны? Пожалуйста, будет вам война. Получайте от нее горячие приветы». И накрывал нас плотным секущим огнем. Несколько наших бойцов были ранены. Среди них и командир пулеметного расчета Бондаренко Вася. Ночью мы поправляли развороченные взрывами бревенчатые накаты. Связывали между собой бревна веревками для лучшей их усточивости к взрывной волне. На третий день после нашей снайперской вылазки наблюдатели, что стояли возле стереотрубы, сообщили, что на нейтральной полосе на дерево лезет какой-то человек. Я проверил. Точно. Было видно, что немецкий солдат в длиннополой шинели, маскируясь стволом и желтой листвой березы, пытается рассмотреть с нее, что находится впереди него, за кустами. Какой дурак его туда послал?

-Сними его, Вань.

Кулеватов снял с плеча винтовку. Звучно ударил одиночный выстрел. Немецкий наблюдатель, цепляясь за ветви и роняя на землю сбитую листву, мешком свалился с дерева. Послышался глухой удар тела о землю. По моему приказу пулеметчики, не мешкая, дали несколько длинных очередей из «максима» по тем кустам, где упал немецкий солдат. Я чувствовал, что наблюдатель этот там не один. Бешено дрожал хобот пулемета. Сеял перед собой смерть. Я позвонил в штаб батальона. Просил выслать к нам вечером разведчиков, чтоб осмотреть место недавней вылазки немцев и рассказать о результатах нашей пулеметной стрельбы. В потемках прошли мимо нас из поиска пять разведчиков. Сообщили мимоходом:

-Ну, и накрошили вы тут немчуры. Семь трупов мы только «на нейтралке» насчитали. Возможно, часть раненых и убитых уже унесли. Оружия при убитых мы не обнаружили. Их санитары, надо полагать, очень скоро придут. Не принято у них бросать своих погибших солдат.

-Не будем им мешать.

Ночью, укрывшись с головой потрепанной офицерской шинелью, урывками спал на жестких нарах. Ногам было неуютно в отсыревшей кирзе. Глухая даль ненужных никому воспоминаний беспокоила меня. Голубая мечта о счастье спряталась в самом дальнем уголке души. Сердцем своим и умом я хотел оправдать себя, что неспровоцированно выстрелил несколько дней назад по тому немецкому солдату, у которого тоже, наверное, была своя невеста. И может она тоже ждала его писем, как жду их сейчас я от своей сибирской подруги. Я вспоминал, с каким молчаливым укором во взгляде смотрел на меня Бондаренко, когда его, побледневшего, с осунувшимися небритыми щеками, на носилках проносили мимо меня по ходу сообщения. В глазах его стоял вопрос: «Ну что, рыцарь удачи, может ждешь от меня похвалы за свое геройство? Не дождешься». Возможно это только моя мнительность, а в глазах его отражалась лишь боль от полученного им ранения? Я ему ничего не ответил. Но ведь комсорг роты совсем недавно говорил всем нам: «Если бы каждый из наших бойцов на всех фронтах убил хотя бы по одному вражескому солдату, то война закончилась уже на следующий день. Воевать было бы просто уже не с кем». Но окопная жизнь не признает сослагательного наклонения.

Мне снилась высокая, по грудь, рожь. Зеленые волны бесшумно катились по житному полю, и солнечный свет струился в набирающих спелость колосьях. Я рвал на росистых межах цветы, чтоб подарить их ей. Самой лучшей девушке на свете. Руки мои пахли цветами. Я учился вместе с ней в 9 классе Армизонской средней школы. В сентябре 1941 года я пришел в десятый класс, но через два дня мне пришла повестка из военкомата. Каждому человеку предназначена своя дорога, свой отрезок жизни, где есть большаки и свои закоулки, в которых можно притормозить, оглянуться, успокоиться. Сегодня этим закоулком для меня был кратковременный фронтовой сон. Я проснулся неожиданно, как от резкого удара. Показалось, что на нейтральной полосе кто-то закричал, прося о помощи. Пораженный услышанным, я лежал несколько минут с открытыми глазами и с болезненным вниманием вслушивался в себя и в ночь. Чуть слышно шипело синее пламя в плошке, слабо потрескивали дрова в железной печурке. Я запахнул на груди шинель и вышел из блиндажа. В двух шагах от входа смутно маячила фигура часового. Две Медведицы кружили вокруг Полярной звезды, и в их призрачном свете тускло и грозно отсвечивал ствол карабина за солдатским плечом. Прошуршала за бруствером невидимая мышка и затихла в своей ухоронке, под упавшим деревом. Мне показалось, что за нашей спиной медленно сместились в сторону две молодые невысокие елки и вновь встали на место. Галлюцинации?

Взлетела ракета. Начала падать ослепительным шаром белого распадающегося огня. Мы невольно пригнулись. От ближних кустов и от елок во все стороны побежали, стремительно удлиняясь, пугливые ночные тени. Желто высветилась пара близко сведенных глаз лесного зверя. Мелькнуло гибкое, светлое тело лисы. Вышла, наверное, на ночную охоту.

Когда свет ракеты померк, и нас со всех сторон вновь окружили темнота и звезды, я тихо спросил часового:

-Кто-то кричал, кажется?

-Кричал, товарищ лейтенант. Кричал кто-то из раненых немцев возле той березы, с которой Ванька вчера немца сбил.

-Страшновато тебе, боец?

-Есть немного. Темно сегодня, как в пузыре. И ветер по кустам шарится. В этих болотах самое место чертям водиться. Да еще в носу щекотно от запаха багульника. Глотаю почаще слюну, чтоб не кашлянуть или не чихнуть.

-Скоро сменю тебя, боец.

-Не пишут вам?

-Мама три дня назад письмо прислала.

-Все нормально там?

-Голодновато. Почти все мужики и техника на фронте.

-У нас, в Саратовской, то же самое. Никто не хвалится.

Перед рассветом я вновь забылся в коротком, беспокойном сне. Осеннее синее солнце слепило меня. Я плыл к берегу зеленого острова с плоскими берегами. Прохладные волны били меня в лицо. Еще издали виднелась там, впереди меня, белая черта прибоя, и за этой чертой неподвижно стояла она в своем белом платье. Стояла и ждала. Ждала и смотрела в мою сторону. Она не махала мне рукой, но я плыл к ней, торопясь и не жалея своих сил. Я был уверен, что она ждет только меня. Белая чайка молча кружила надо мной. Поджав красные лапки и косо поставив крылья, она падала навстречу ветру. Я проснулся от того, что кто-то настойчиво толкал меня в плечо.

-Товарищ лейтенант, вам звонят.

Ознобленный предрассветным холодом, я машинально взял из рук дневального влажную от пота телефонную трубку. Видение с белой чайкой и островом, на котором стояла Галина, еще стояло перед моими глазами, мешало мне сосредоточиться. Сон потряс меня до последней моей клетки. Я был бледен.

Звонили со штаба батальона.

Офицер связи предупредил меня, что в перерыве между буйными минометными налетами, которые делают на нас немцы, в наш взвод придут гости. А кто придет - не сказал. Примерно через час скрипнула дверь, и в блиндаж вошли два офицера. Один из них снял с плеча автомат, положил его на узкие жердяные нары, протянул мне свою руку для рукопожатия и сказал:

-Старший лейтенант Махно. Дивизионная разведка. Привел к вам на передовую пятнадцать необстрелянных лейтенантов. Пусть не дрыхнут в резерве, а немного понюхают, чем он пахнет вблизи, этот самый театр военных действий. У меня к вам, лейтенант, будет несколько вопросов, а сейчас... знакомьтесь. Старлей присел на нары рядом со своим автоматом. Закурил. И теперь я хорошо рассмотрел моего второго гостя. Это был юноша с погонами младшего лейтенанта на плечах. Он согнулся, чтоб не задеть головой бревенчатых накатов и подошел ко мне.

-Сотрудник армейской газеты «В решающий бой», лейтенант Михаил Максимов, - представился он без особой позы, - пришел своими глазами увидеть боевого командира, который стоит от врага почти на расстоянии гранатного броска.

-Думаю, таких, как я, вам приходится видеть в каждой вашей командировке. Чай будете?

-Какой разговор без чая. Вы давно в 54-й ?

-Третий месяц.

-И ни разу не ранило?

-Пока бог миловал.

-Повезло вам.

Втроем мы пили брусничный чай. Махно отстегнул от своего пояса алюминиевую фляжку в вылинявшем зеленом чехле и плеснул из нее в наши кружки по глотку спирта. Я рассказывал о своих товарищах, о немцах, что трусливо и злобно засыпают нас минами, что возможности подавить их 76 - миллиметровую батарею у нашего батальона пока нет.

-В этих болотах в прошлом году погибла почти полностью наша вторая ударная армия, - прихлебывая из жестяной кружки чай, доверительно заговорил Максимов. - Прошлой осенью здесь побывали даже дивизии Мантейна. Должен был этот "фон" взять Ленинград. Должен был, да не взял. Более того, войска Волховского фронта в январе, совместно с Ленинградским, прорубили все-таки сухопутное окно к городу. И сейчас по освобожденной железной дороге ходят паровозики. Везут в город продукты. Эвакуируют на большую землю истощенных ленинградцев. Кстати. Посмотрите своими глазами на портрет этого фельдмаршала, который уехал из-под Ленинграда, так и не выполнив приказа Гитлера о взятии нашей северной столицы. Уехал Мантейн от нас под Сталинград спасать шестую армию Паулюса. Но и там ему не повезло.

Он расстегнул свой командирский планшет, достал из него блокнот и глянцевый журнал с крупными готическими буквами на обложке и передал его в мои руки.

-Откройте журнал на шестой странице.

Я открыл. Разведчик заерзал на нарах и тоже вытянул шею. Со страниц журнала на нас, сурово поджав тонкие губы, глянул холеный немецкий офицер. Козырек генеральской фуражки закрывал весь его лоб до самых глаз. В зрачках маршала третьего рейха блестели затаенный холодок и жесткость. На его добротно сшитом военном кителе виднелись награды. Дубовые листья. Орден. Рыцарский крест. Черная лента о ранении.

-Это и есть тот самый фельдмаршал?

-Да, самый лучший стратег третьего рейха - фон Манштейн. Умеет глобально анализировать, видит тонкие моменты истины. Считает, что большевизм должен быть уничтожен раз и навсегда. По его мнению, наши армии никогда не должны войти на жизненное пространство Европы.

-Однако, в наглости ему не откажешь.

-Крови нашей он успел попить немало. Но уже успел получить от нас по зубам и под Сталинградом, и под Прохоровкой.

-Где же вы сумели раздобыть такой журнал?

-У редактора попросил на один день. А ему армейские разведчики недавно подарили после очередного поиска в немецких тылах. Это журнал «Адлер» одного из гитлеровских военных ведомств.

Если б в тот день Максимов сказал мне, что в этих самых болотах в октябре 1942 года погиб младший сын этого фельдмаршала, лейтенант 5-го моторизованного полка Геро Манштейн, мой одногодок, 1923 года рождения, да пусть простят меня люди, я бы это сообщение воспринял с нескрываемой радостью и торжеством. Отец похоронил своего Геро со всеми воинскими почестями на берегу красивейшего русского озера Ильмень, а останки наших товарищей по оружию, воинов второй ударной, наши внуки придут искать лишь сорок лет спустя, после окончания войны. Они найдут эту армию, захороненную временем и самой землей, раскопают часть ее по косточкам и поставят памятник на братской могиле в деревне Мясной Бор в 2000 году.

Максимов развернул свой журналистский блокнот, полистал, сделал в нем какие-то записи и сказал.

-Вы сибиряк? Из Тюменской? А знаете, в соседнем от вас полку, по-моему, есть несколько ваших земляков и среди них есть капитан. Забыл его точную фамилию, хотя какая-то уж очень знакомая. Царская. Да, вот! Романов Михаил Филипович. Я недавно про его роту материал в нашей газете давал. Хорошо воюет. Когда Максимов ушел знакомиться и беседовать с бойцами, поближе к столу подсел Махно.

-Несколько дней назад наша разведгруппа захватила немецкого офицера, - вполголоса заговорил он, будто нас здесь кто-то мог подслушать, - несли раненого немца, связанного, с кляпом во рту. А когда солдаты перетащили его через передок, то почувствовали, что уже еле плетутся. Усталость накопилась и валила всех разведчиков с ног. Неделю среди болот ползали. Спали вполглаза. Короче, случилось самое настоящее русское разгильдяйство. Кому рассказываю, не сразу верят. В общем, чтоб лишний километр этого «языка» не тащить на себе, солдаты взяли фрица за руки и за ноги, раскачали и перебросили через противотанковый завал, как куль с картошкой.. Сами в обход пошли, а немец после своего кульбита и приземления на землю, возьми да и отдай богу душу. Виском что ли обо что-то ударился. Не знаю. Теперь надо другого языка добывать. Все сначала да ладом. Опять вперед -ползай среди кочек и болот до полного обалдения. Хотя, если бы этого языка, даже и живого, до штаба донесли, то все равно никакой гарантии не было, что он дал бы стоящие сведения. В штабе идут разговоры, что все украинские фронты вот-вот поведут зимнее наступление. Нашему Волховскому тоже не сегодня так завтра скажут «вперед». Начальство нервничает. Посылает одну разведгруппу за другой. А где здесь у немца слабина? Ты не скажешь? Вот и я не знаю. Говорят где-то здесь у них стоит голубая дивизия, сформированная из одних испанских солдат.

-Левее наших позиций несколько дней назад паслись немецкие лошади. Может там посмотреть. «Фашики» здесь недавно вообще очень вольно вели себя. Ходили в белых рубахах. На нас ноль внимания, фунт презрения.

-Где у вас Н.П.?

Когда сумрачную глубину бескрайних волховских лесов огласили первые артиллерийские залпы, извещающие, что пришел тот час, когда мертвой хваткой вцепившихся в нашу землю немецкие дивизии начали гнать с ленинградской и новгородской земель в сторону их извечного логова, я еще лежал на излечении в тихвинском госпитале. Я отрешенно смотрел на разрисованные инеем мутно-розовые окна, вспоминал растерзанный минометными разрывами, затерянный среди лесов и болот наш пост боевого охранения, лица своих товарищей по взводу и думал, что эта война не только принесла на нашу землю великую бездомность миллионам людей, перепутала их судьбы, но и оказала неизгладимое воздействие на каждого из нас.

Редактировал рассказ Ю. БАРАНОВ