Коренной сибиряк, житель Техаса

При желании он мог бы проследить свою родословную с 17 века, когда далёкий его предок в составе отряда козаков появился в Сибири. Сколько в том отряде было человек, история умалчивает, но именно Григорий среди местного населения незамеченным не остался/

ДЕЛО В ТОМ, что тёплая одежда в те времена шилась мехом наружу: привычных для нас дублёнок народ в глаза не видывал. И вдруг появляется чудак, наряженный наизнанку!

-«Голый! В шубе!» – встретили сибиряки. Так и закрепилась за Гришкой кличка «Голая шуба». Впрочем, и сам он, и его сыновья службу несли усердно, за что получили от царя-батюшки под Тобольском неплохую землицу. С тех пор берет начало история деревни Голошубина, откуда и тянутся родовые корни моего отца Михаила Ивановича Голошубина. Насколько я знаю, впервые о ней упоминается в данных по переписной книге Тобольского уезда 1710 года. Выходили из этой деревни священнослужители, выходили известные учителя, но основная масса жителей занималась обычным крестьянским трудом, да как это было принято, роднилась с соседними деревнями. Вот, например, моя мама Мария Алексеевна – уроженка деревни Корикова… Кстати, я интересовался: нигде больше в России нет деревень с такими названиями. Наверное, потому и однофамильцев у меня совсем немного… - рассказывает доктор физико-математических наук, профессор Хьюстонского университета Геннадий Михайлович Голошубин.

Если зайти на Google и обратиться к широкому поиску, то на английском языке удастся найти всего двух человек, носящих эту фамилию, – самого моего собеседника и его сына Алексея Геннадьевича, внёсшего заметную лепту в развитие компьютерной науки. На русском Голошубиных выпадает больше, но не в разы… Может быть, именно ощущение некой родовой эксклюзивности помогает им, где бы они ни находились, помнить о своих истоках, поддерживать связи и отыскивать факты, рассказывающие о жизни предков – далёких и близких.

-Замечу, что мои деды и прадеды были достаточно аполитичны. Проходит через Тобольск Колчак, забирает их в обоз. Они находят в его армии земляков, договариваются и возвращаются к семье, к земле, к урожаю. Проходит Блюхер – повторяется то же самое. Своё дело всегда стояло у них на первом месте, притом славились они честностью, порядочностью, готовностью накормить и обогреть любого человека. Моя бабушка Матрёна Корнеевна была известна на всю округу своей рассудительностью и мудростью, люди постоянно обращались к ней за советом. Жили неплохо: дом бабушки до сих пор стоит на прежнем месте. В детстве я много времени провел в этом доме, точнее, в его половине. Во второй половине был сельсовет, затем магазин, но под конец жизни и её вернули бабушке.

Отец Геннадия Михайловича перед самой Великой Отечественной войной поступил в Тобольский зооветеринарный техникум. Едва получил специальность, сразу был призван на фронт. Дошёл до Кенигсберга в звании старшего лейтенанта, какое-то время был даже комендантом отвоёванного поместья Геринга (одного из многих, которыми владел рейхсмаршал). Думал уже стать профессиональным военным, но приказ Сталина всех специалистов в области сельского хозяйства вернул на прежние места – надо было восстанавливать отрасль, кормить страну. Так Михаил Иванович вновь оказался в Тобольске, откуда вместе с молодой женой был перенаправлен в Ханты-Мансийский округ, в село Перегрёбное. Там начинал ветеринарным фельдшером, снискал всеобщее уважение, возглавил колхоз, позднее совхоз. В тех же суровых северных краях появился на свет его старший сын Гена.

ДЕТСТВО Геннадия проходило в условиях, далёких от любого намёка на комфорт, но немало сверстников, наделённых духом мальчишеского авантюризма, могли бы ему позавидовать. С нартами, с собачьими и оленьими упряжками, он, как и его друзья - хантыйские ребятишки, научился управляться с пяти-шести лет. Первое путешествие предпринял, когда ему не было и шести лет: отец уехал в командировку, и Гена, никому не сказав, отправился за ним следом в нартах, запряжённых любимой собакой по кличке Султан.

-Собака была умная, довезла куда надо… - Геннадий Михайлович улыбается, вспоминая эту историю. Тогда же, когда он, замёрзший, в заледеневшей одежде предстал перед отцовским взором, не до смеха было ни Михаилу Ивановичу, ни самому маленькому путешественнику. Был и другой случай, когда отцу пришлось жёстко обойтись со своим первенцем. Семье Голошубиных предстоял переезд в Октябрьское, Гена же настолько противился расставанию со своим привычным миром, что спрятался в будке всё того же верного Султана.

-Все сбились с ног, разыскивая меня. Представляете: вещи уложены, лошади запряжены, надо засветло трогаться в дорогу, а я сижу в конуре, и умница Султан, с которым мы друг друга любили и никогда не предавали, не показывает виду, что в его в жилище постоялец. Всё же отец догадался, сунул руку в будку, и тут Султан схватил его за кисть зубами. Мне редко приходилось видеть отца настолько рассвирепевшим: он отшвырнул собаку, выдернул меня из укрытия, кинул в кошёвку. Я, наревевшись до полного изнеможения, уснул и плохо запомнил дорогу, но яркое впечатление осталось от въезда в поселок: навстречу шёл гусеничный трактор «Сталинец»! Ничего подобного мне в жизни встречать не приходилось. Управлял им чумазый веселый тракторист, а гусеницы трактора, начищенные снегом, сверкали и искрились в солнечных лучах.

Эта встреча сразу исправила мальчишке настроение, а вскоре все горести переезда были забыты окончательно. В Октябрьском появились новые друзья, в частности калмыкские ребятишки, пленившие его умением виртуозно гонять рогатиной (правилкой) колесо – этому искусству Гена тут же начал прилежно обучаться и добился немалых успехов, благодаря своей природной сноровке. Более того, начинались незабываемые школьные годы, впереди была встреча с педагогами, которые оказали влияние на всю его дальнейшую жизнь, сумев заложить и базовые знания, и любовь к преодолению препятствий. Но мы ещё чуть-чуть задержимся в детстве, ведь изрядная часть его прошла под Тобольском, в деревне Корикова, куда к бабушке каждое лето отправляли и Геннадия, и его младшего брата.

-Самая большая мечта моего детства – стать конюхом – зародилась именно там. Почувствовав это стремление, я начал упорно добиваться главной цели – поехать в ночное. Для начала обзавёлся кнутом – мой дедушка их весьма искусно плёл. А поскольку было мне шесть лет, то деревенский конюх меня долго и очень ловко обманывал. Отправлял к бабушке, наказывая: пусть тебя соберёт, только похлёбки не бери, расплескаешь… Я приходил к ней и серьёзно говорил: бабушка, собери мне еды в ночное, только похлёбки не давай – расплескаю… Бабушка тоже шла на хитрость: она делала вид, что спускается за продуктами, и сидела в погребе, пока я не усну. Засыпал же по причине малолетства я довольно быстро. Но однажды пересилил себя, не уснул и действительно поехал в ночное, благо, верхом держался неплохо. Тогда же и узнал, что эти поездки – не развлечение, а работа, причём тяжёлая. Вдобавок остальные мальчишки (все они были значительно старше меня) рассказами у костра нагнали такой жути, что потом я долго с ними не просился. Поездки в ночное возобновил только годам к двенадцати, а то и к тринадцати... Зато с удовольствием скажу, что сейчас, уже будучи в Техасе, я вернулся к этой своей детской любви, к общению с прекрасными животными. Мне интересен ковбойский стиль верховой езды – резкий, с рваными движениями, хочется в совершенстве его освоить. Ковбой – это пастух. Но ковбойские лошади в Техасе тренированы иначе, чем лошади пастухов в сибирских деревнях. Это связано с тем, что ковбои не только выращивали скот, но и продавали его, перегоняя стада с техасских пастбищ на промышленно развитый север Америки, преодолевая бесконечные пространства, в том числе сильно пересечённые, со сложным рельефом. Невольно начинаешь сравнивать людей, которые обживали эти места, с сибиряками.

ПЕРВЫЕ переселенцы, нашедшие пристанище в Техасе, оказались один на один с незнакомой природой и с окружающими племенами индейцев, из которых особенно агрессивными были команчи. Им пришлось учиться моментально реагировать на любую опасность, и это качество до сих пор сохраняется у них в характере. Жители Техаса решительны в действиях, их трудно застать врасплох. Наша история тоже неразрывно связана с переселениями, однако природа Сибири гораздо более сурова, чем американская: тут и длинные холодные зимы, и огромные расстояния, порой совершенно безлюдные. Она не прощает поспешности, необдуманности, не даёт шанса исправить ошибку, поэтому настоящий сибиряк не торопится с принятием решений, он должен основательно взвесить любой свой поступок. Зато, остановившись на чём-то, способен действовать очень споро. А вот доброта и умение прийти на помощь – это черты, которые отличают и коренного сибиряка, и жителя Техаса.

Вероятно, вышеназванные качества – из тех, что мой собеседник особенно ценит в окружающих. Признаётся: с детства везло на хороших людей. Свою первую учительницу Таисию Павловну Разумову он называет доброй феей, вспоминая, что каждое слово, сказанное ею, без всякого усилия откладывалось в детских головках. Недаром была она удостоена звания «Заслуженный учитель» и прочих высоких наград. Математик Алевтина Тимофеевна Сыченко и физик Лидия Степановна Карандаева в старших классах дадут юноше базу, с которой он начнёт постигать высоты геофизической науки, но это ещё впереди. Мы же остановимся на том, что филолог Лидия Степановна Сосновская убедила своих учеников после окончания «восьмилетки» получить сначала среднее специальное образование, а уже потом учиться дальше и делать карьеру.

-Следуя её совету, мы с другом решили держать экзамены в Тюменский машиностроительный техникум. Но вот в чём беда: посылать туда надо было подлинник свидетельства об окончании школы, а я не мог себя заставить расстаться с первым в своей жизни настоящим документом и отправил заверенную копию. Естественно, когда появился там собственной персоной, меня развернули обратно. Помню, как ночь простоял на перекидном железнодорожном мосту, любуясь проходящими внизу поездами. Когда встал вопрос, что же делать дальше, отец, а он к тому времени снова переехал в Тобольск, посоветовал мне по его стопам поступать в зооветеринарный техникум, тем более что директором там был его приятель. Я сдал на отлично все экзамены, проучился месяц, и понял: не моё. И животных люблю, и от отца перенял многие профессиональные умения, и директор уговаривал, рисуя в перспективе обучение в московской сельскохозяйственной академии, но всё же это поприще я твёрдо решил оставить.

Михаил Иванович поступок сына не принял, однако Геннадий нашёл поддержку у матери. На деньги, что она положила ему в карман, он купил билет на колёсный пароходик, везущий пассажиров на север.

-Моя мама – удивительный человек. Достаточно сказать, что она мне никогда ничего не запрещала и ни разу не ругала… Уж и речи не было о том, что она могла бы поднять на детей руку. Помню, лишь однажды замахнулась валенком, да и то потом его отбросила. А какая она весёлая, сколько знает частушек, в том числе и хулиганских! У неё на любой случай жизни найдётся прибаутка.

ПОЛУЧИВ материнское благословение, пятнадцатилетний парнишка вернулся в Октябрьское, поступил в вечернюю школу, нашёл семью, нуждавшуюся в помощи по хозяйству и стал у них жить. Большую часть пропитания добывал, охотясь на рябчиков – дед, который его приютил, разрешил брать ружьё. Тем временем Михаил Иванович, хоть и недовольный тем, что сын бросил техникум, начал ему помогать: договорившись с директором школы, где Геннадий учился, оплатил место в интернате. Теперь уже ничего не отвлекало парня от учёбы, к которой он так стремился. Любимыми предметами, как уже говорилось выше, стали физика и математика – с учительницами, преподававшими их, Геннадий Михайлович до сих пор поддерживает тёплые отношения. Там же, в интернате, он повстречал друга детства Ивана Проскурякова, с которым не виделся лет десять, с того самого момента, как семья Голошубиных перебралась в Октябрьское. Приехавший на соревнования Иван рассказал Геннадию и о верном Султане, оставленном его отцу-охотнику. У новых хозяев пёс тоже стал любимцем и, несмотря на то, что лишился лапы, попав в капкан, дожил-таки до глубокой старости и мирно окончил дни у очага и при полной миске.

Получив аттестат зрелости, Геннадий Голошубин всерьёз задумался о будущей специальности. Выбор пал на Уральский политехнический, но раскисшая дорога от Тобольска до Тюмени, по которой пассажирам самим пришлось толкать автобус, настолько растянула время пути, что у молодого человека возникли сомнения: а успеет ли он подать в свердловский вуз документы? Дожди не прекращались, надежд становилось всё меньше, и тут от одного из своих спутников он услышал, что в Тюмени три года назад открылся индустриальный институт. Вскользь была обронена почти фантастическая фраза: «У геологов практика на Чёрном море…» Как мы помним, страсть к путешествиям у нашего героя проснулась ещё в шестилетнем возрасте…

Всё сложилось как нельзя лучше: парень, рассказавший о новом тюменском вузе, определил Геннадия на постой к своей бабушке, проживавшей на улице Горького, и в последний день приёма документов он перешагнул порог индустриального института. Выбор специальности дался легко: несколько лет назад Гена познакомился с начальником сейсмической партии, который прокатил его на своём маленьком вертолётике, оставив у мальчишки самое тёплое воспоминание о геофизиках. Плюс к этому было знание профилирующего предмета, которое и помогло выдержать конкурс, достигавший семи человек на место, – страна как раз перешла с «одиннадцатилетки» на «десятилетку», удвоив количество выпускных классов.

-Съездить на практику на Чёрное море мне так и не пришлось. В первый год нас отправили на Полярный Урал радиометристами. Кроме того, там не хватало шлиховщиков, меня обучили этому делу, и я начал мыть шлихи. После второго курса, когда студенты собрались на юг, меня снова пригласили на Урал. Я уже успел полюбить эти места, уже тянулся к ним и принял приглашение. Зато, заработав денег, смог впервые побывать в Москве, пообщаться со студентами МГРИ. Это было незабываемое знакомство: и столица, и сам вуз привели меня в такое восхищение, что я начал задумываться о переводе. Потом вернулся в Тюмень, и эти мысли ушли на задний план. Здесь был молодой бурлящий вуз, полный энтузиастов, охваченных азартом нового дела. Декан Пётр Елизарович Харитонов при первой же встрече произвел на студентов очень сильное впечатление: никогда не видя нас прежде, он каждого назвал по имени-отчеству. Иван Викторович Лебедев читал потрясающие лекции по общей геологии, Василий Константинович Ермаков рассказ о каждом камне превращал в поэму. А уж когда началась специализация, мы просто преклонялись перед такими преподавателями, как Евгений Иванович Леонтьев или Всеволод Александрович Андреев. Особую же роль в моей жизни сыграла Тамара Иосифовна Карнаухова.

МОЙ СОБЕСЕДНИК оказался полностью захвачен романтикой обретаемой специальности, но, как и многие талантливые люди, был он во времена своей юности далеко не ангелом. Ему достались сомнительные лавры чемпиона института по пропускам благодаря накопленным за семестр 326 часам прогулов. Ректор уже готовил приказ об отчислении, но декан Харитонов спас Голошубина, запросив на него характеристику комсомольского актива. Прекрасная характеристика и отличные оценки по математике, которые Тамара Иосифовна Карнаухова автоматом выставила Геннадию за успешное решение задач в течении семестра, заставили ректора изменить своё решение. Харитонов же, славящийся своеобразным чувством юмора, вручил прогульщику специальную бумагу, где красными чернилами было написано, что тому разрешается не ходить на лекции и сдавать экзамены в удобное для него время. Мой собеседник признаётся, что у него хватало наглости являться с этой бумагой к преподавателям. Многие из них в отместку гоняли его по самым трудным вопросам, и только знания, которыми он в действительности обладал, помогали ему находить ответы. Нередко после таких допросов раздражение педагогов сменялось симпатией и даже уважением к неординарному студенту.

О своей дальнейшей карьере Геннадий Михайлович говорит коротко: вели по жизни встречи с удивительными людьми. В студенческие годы одним из таких людей был Сергей Васильевич Гольдин – тогда еще кандидат наук, преподававший теорию сейсморазведки, впоследствии ставший академиком Российской Академии Наук.

-Он излагал свои глубочайшие знания специфическим языком, и я работал день и ночь, чтобы научиться его понимать. Вскоре после того как его пригласили в Новосибирск, я начал читать его курс теории сейсморазведки, а в дальнейшем посвятил этому делу всю жизнь. Моим постоянным рабочим местом после окончания индустриального института и вплоть до отъезда в Техас, стал Западно-Сибирский научно-исследовательский институт геологии и геофизики. Здесь я начал делать самостоятельные шаги в геофизике благодаря коллегам, из которых хочу выделить Юрия Валериановича Ознобихина, моего первого наставника. Под одной крышей с ним мне повезло проработать более 25 лет. Многому я научился у геофизической научной элиты Академгородка, среди которой были потрясающие профессионалы, такие как академик Николай Никитович Пузырёв или член-корреспондент Сергей Васильевич Крылов.

ПАРАЛЛЕЛЬНО развивались производственные контакты, устанавливалась связь с Москвой, с Академией наук и, в частности, с Институтом физики Земли им. О.Ю.Шмидта. Я поступил в аспирантуру к Антонине Михайловне Епинатьевой – профессору, ученице и сподвижнице Григория Александровича Гамбурцева, отца отечественной сейсмометрии, защитил работу на стыке сейсморазведки и сейсмологии. Благодаря Антонине Михайловне познакомился с ленинградской теоретической школой сейсмики, и конкретно с руководителем этой школы Георгием Ивановичем Петрашенем, человеком энциклопедических знаний и необыкновенно высоких душевных качеств. Мы подружились, написали совместную книгу. К сожалению, сегодня многие представители старой гвардии уже ушли из жизни, но с их последователями - специалистами мирового уровня - я поддерживаю контакты до сих пор.

Некое озорство, продиктованное укладом научной жизни в СССР, заставило Геннадия Михайловича заняться коллекционированием всех доступных дипломов: кандидат наук, старший научный сотрудник, доцент, доктор наук, профессор. В 90-е годы, когда наше общество претерпевало серьёзные изменения, профессиональная закваска позволила ему выйти на международный уровень. Норвегия, Америка, совместный проект с лабораторией Лоуренса в Беркли – первое время ещё удавалось совмещать работу здесь и за рубежом, но однажды пришлось выбирать, и Голошубин оставил должность зам. директора по науке Западно-Сибирского научно-исследовательского института геологии и геофизики. Сегодня он преподаёт и ведет научные исследования в университете Хьюстона, его конёк – сейсмические волны в пористых средах. Говорит: постепенно выкристаллизовывал для себя это направление, связанное со специфическими волновыми явлениями, позволяющими получать очень важную информацию для геологоразведчиков и нефтяников о типах флюидов (вода, нефть, газ) и возможности их извлечения. Но как бы ни захватывала научная проблема, сложная и в теоретическом плане, и в части организации эксперимента, не бывает года, чтобы Геннадий Михайлович не оторвался от работы и хоть ненадолго не прилетел бы в родные края.

-Я не рву отношений с российскими коллегами, наоборот, стараюсь их больше и больше укреплять, инициировать новые проекты. Накопившиеся профессиональные дела совмещаю со своим отпуском – это помогает подольше задержаться на родине и обязательно хоть на денек заглянуть в Тобольск. У меня сложилась традиция: я еду через Абалак, потом захожу в Кремль, и уже оттуда отправляюсь к маме и сестре Тане. Вижу, что город становится всё динамичнее, меняется так быстро, что порой его просто не узнаёшь. Ещё с юности мне нравилось отыскивать интересные факты из жизни своих земляков, и до сих пор не оставляю этого занятия. Помню, в 16-17 лет неоднократно, обычно верхом, ездил в Верхние Аремзяны, что в тридцати километрах от Тобольска. Это местечко связано с именем Дмитрия Ивановича Менделеева. Его матушка была умной и очень энергичной женщиной. Когда отца Дмитрия Ивановича не стало, она перевезла семью в Верхние Аремзяны, получив право на управление местной стекольной фабрикой. На эти средства и жила семья Менделеевых. Фабрика базировалась на местных богатых кварцем песках. Её продукция, как и тобольская резная кость, брала призы на выставках в Париже. Мне захотелось узнать: не были ли реторты и колбы, которыми пользовался в своих опытах Менделеев, произведены на семейном заводе? В Верхних Аремзянах мне рассказали, что Дмитрий Иванович делал отличные чемоданы, а в изготовлении угловых стыков полупотаем буквально достиг совершенства. Впрочем, и запрашивал за свои изделия весьма изрядную цену и ни за что её не сбавлял. А ведь Тобольск с давних лет славился столярным делом, и в частности, чемоданных дел мастерами, так что, думал я, моему кумиру было у кого поучиться. Вдохновлённый примером Менделеева, я приобрёл специальность столяра третьего разряда. До чемоданов, правда, не добрался, и полупотай хорошо не получается… Только позже услышал, что история с чемоданами всего лишь легенда. Но вот, что доподлинно известно, так это удачный полет Менделеева на воздушном шаре. Мне нравится, как он в описании этого события трактует удачу: «...Как красота отвечает, если не всегда, то чаще всего высокой мере целесообразности, так удача — спокойному и до конца рассудительному отношению к цели и средствам». Кстати, на себе довелось испытать чувства, связанные с воздухоплаванием. В 2000 году вместе с моей женой Галей мы встретили Рождество в корзине летящего над Техасом воздушного шара.

МНЕ В ЖИЗНИ все время везет, повезло и встретить супругу, с которой почти уже сорок лет мы вместе шагаем по жизни. У нас прекрасная семья. Подрастает внучка, родился внук. Нам бы остепениться, но она продолжает разделять со мной все авантюры, путешествия, поездки на международные конференции. Мы часто отправляемся куда-то с давними друзьями нашей семьи Митей и Верой Силиными. Замечу, что Дмитрий – выпускник МГУ, там же защитивший докторскую диссертацию, элитный математик, работает в лаборатории Лоуренса… Вместе однажды приехали в Форт-Росс, бывшее русское укрепление на побережье Тихого океана, основанное в 1812 году для занятий пушным и морским промыслами и для снабжения поселений на Аляске продуктами питании. Имеются сведения, что обсуждение этой экспедиции начиналось именно в Тобольске. В Форт-Россе появились первые в Калифорнии ветряные мельницы, фруктовые сады и виноградники. Интеллигентные люди в её составе быстро нашли контакт с местным населением и получили необходимые патенты на свою деятельность. Они же привезли с собой большую партию оружия, захваченного русскими у французов во время войны 1812 года. Такое ружьё мне довелось подержать в руках и даже сделать выстрел. Что интересно, ружья эти разошлись по Калифорнии, осели в различных её музеях, в том числе на месте первых поселений времён Золотой лихорадки. Мы с друзьями побывали там, теперь планируем посетить первые золоторудные месторождения, выяснить, добирались ли туда россияне. Кстати, в Абалаке я познакомился с людьми, создающими деревянный туристический комплекс – они меня просили сторговаться с американцами и привезти хотя бы одно ружьё на тобольскую землю. Буду заниматься...