Ишим в поисках идентичности

Художественная жизнь Ишима многообразна и содержательна. Она включает в себя и образное моделирование города, и эмоционально-чувственное переживание его пространства. Всё это не имеет на века данной определённости: меняется облик Ишима, меняется и «эмоционально-чувственное» восприятие его горожанами и приезжими. Но и без определённости не обойтись, поскольку в ней выражены характерные черты города, его уникальность, неповторимость. Иными словами, город должен быть чему-то тождествен, идентифицирован с чем-то.
В переводе со средневекового латинского, «идентичность» – это одинаковость, совпадение. Но это не внутреннее однообразие элементов какой-либо системы, а её равенство, тождество с определённым состоянием, статусом, обозначаемым каким-либо понятием. Бывает кризис идентичности у отдельного человека, когда он утрачивает представление о себе как о самоценной личности, о своей значимости, о своём неповторимом «я». Утрату идентичности может испытывать и общество в целом. Она происходит в результате нравственно-психологического кризиса, разложения системы ценностей, то есть такого состояния, которое французский философ и социолог Э. Дюркгейм в конце позапрошлого века назвал аномией. В конце прошлого века подобное состояние пережила Россия, поэтому она и по сей день находится в поиске своей идентичности. Впрочем, в таком поиске она находится уже как минимум два века, но в постсоветские времена он стал в особенности актуальным, выражаясь в попытках сформулировать «новую» национальную, или русскую идею в переименовании городов, улиц и т.п.
Ишим, как и Россия в целом, не избежал подобной участи. Хорошей иллюстрацией этому служат поиски в 90-х гг. прошлого столетия соответствующей городу концепции (парадигмы) его развития. При этом, разумеется, обращались к истории. И неудивительно, поскольку с давних времён принято считать, что именно в прошлом можно найти необходимые представления о будущем. В этом есть некоторый смысл: прошлое всегда кажется цельным, завершённым, уверенным в себе, а настоящее, как и будущее – неопределённым. Как писал М.Н. Загоскин: «В старину живали деды Веселей своих внучат».
Но что можно почерпнуть из прошлого Ишима? До революции это был преимущественно мещанский город. О таком городе писал в рассказе «Моя жизнь» А.П. Чехов, побывавший в Ишиме, как известно, в 1890 г.: «Во всём городе ни одного честного человека! Эти ваши дома – проклятые гнёзда, в которых сживают со света матерей, дочерей, мучают детей… Нужно одурять себя водкой, картами, сплетнями, надо подличать, ханжить…, чтобы не замечать всего ужаса, который прячется в этих домах. Город наш существует уже сотни лет, и за всё время он не дал родине ни одного полезного человека – ни одного!».
Не об Ишиме, наверное, писал в 1896 году Чехов, но о типичном провинциальном городке. И не имеет значения, в данном случае, сколько в нём было жителей, улиц, домов, магазинов. Важна атмосфера, которой жили горожане, их собирательный образ, вызывающий уныние, или сожаление. Казалось бы, образ этот не должен был волновать писателя, вызывать возмущение его героев. В конце концов он ведь описывал жизнь обычной российской провинции, и нужно ли ставить её недостатки в вину провинциалам? Но Чехов и позже в рассказах и в пьесе «Три сестры» возвращается к этой теме: «Город наш существует уже двести лет. В нём сто тысяч жителей, и ни одного, который не был бы похож на других, ни одного подвижника ни в прошлом, ни в настоящем, ни одного учёного, ни одного художника, ни мало-мальски заметного человека, который возбуждал бы зависть или страстное желание подражать ему…. Только едят, пьют, спят, потом умирают,…родятся другие и тоже едят, пьют, спят и, чтобы не отупеть от скуки, разнообразят жизнь свою гадкой сплетней, водкой, картами, сутяжничеством, и жёны обманывают мужей, а мужья лгут, делают вид, что ничего не видят, ничего не слышат, и неотразимо пошлое влияние гнетёт детей, и искра Божия гаснет в них, и они становятся такими же жалкими, похожими друг на друга мертвецами, как их отцы и матери…». Я думаю, что настойчивость, с какой писатель возвращался к безрадостной атмосфере типичного провинциального города, вызвана была его чувством безысходности, обострявшимся даже в ходе простых размышлений о таких городах. В конце концов мир оборачивается к нам той стороной, какую мы в нём видим, или хотим видеть. Если с такой мерой подходить к Ишиму, то в его истории можно увидеть немало значительного и своеобразного. И в 2000-е гг. это желание выделить город из общей массы сходных с ним городов приносило свои плоды: концепция «Ишим – исторический», как пишет историк Г. Кельберер, дополнялась концепциями «Ишим – купеческий», «Ишим – туристический». Позже, не найдя необходимой поддержки, все они остались в прошлом. Ни от одной из них, я думаю, отказываться всё же не следует, поскольку определённые аспекты истории города они отражают. Вполне вероятно, что в перспективе каждая из них в какой-то мере будет реализована, что обеспечит многогранность культуры Ишима.
Не менее продуктивными мне представляются поиски образов высокой духовности в истории города. Один из таких образов, полагает видный краевед Г. Крамор, – Прасковья Луполова. Дочерняя самоотверженность её известна, она впечатляюща и поучительна. Она напоминает легенду, рассказанную римским историком Валерием Максимом (I в. н.э.) в его книге «Достопамятные дела и слова». Речь в ней идёт о римлянине Кимоне, приговорённом сенатом к голодной смерти. Дочь Кимона, Перо, желая продлить жизнь отца, ежедневно приходила в тюрьму и кормила его грудью. Восхищённые необыкновенной преданностью дочери, судьи помиловали Кимона. Такая дочерняя любовь поражала воображение не одного художника, в России была известна картина Рубенса под названием «Отцелюбие римлянки», приобретённая Екатериной II для Эрмитажа.
Образ Прасковьи Луполовой ещё не исчерпан, но он, как и творчество П.П. Ершова, А.И. Одоевского, И.М. Ермакова, А.А. Баевой и более поздних поэтов и прозаиков, не может бесконечно питать духовную жизнь Ишима. Кроме того, обращает на себя внимание тот факт, что духовная культура Ишима взращивалась в основном теми, кто оказался здесь по случаю или не по своей воле, либо теми, кто в конце концов уехал из Ишима. Иными словами, эта культура создавалась творчеством и подвижничеством временно проживавших в городе личностей, для которых он так и не стал родным. Поэтому, говоря объективно, многие достижения в истории духовной культуры Ишима попросту приписываются городу. Неудивительно, что воспроизводя, например, историю пребывания в Ишиме А.П. Чехова, отмечают как особо знаменательное событие приобретение писателем при отъезде из города «тёплых самокатных валенок». И знать о таком событии, дорожить им предлагается «каждому искреннему патриоту Ишима».
Нужны, следовательно, свои, по-настоящему родные городу таланты и достижения в культуре. Они есть, и в Ишиме делается немало, чтобы число и масштабы их росли. Отмечу здесь и педагогический институт, и историко-художественный музей, и театр «Зеркало». Несомненно, что и многие другие учреждения города являются действенными очагами его культуры. Думаю, что значение и эффективность этих очагов возрастёт, если в их деятельности Ишим будет идентичен понятию «родной».
В. Полищук.