Турция, которую мы не знаем

Нелепый заголовок, не правда ли? Турция, которая в последние годы стала всероссийской здравницей, как до этого была всероссийским торговым центром, – и как это мы ее не знаем? Отношениям с Турцией посвящены сотни страниц учебника российской истории, а мы ее не знаем? Видно, хватил лишку автор путевых заметок, – так должен думать наш соотечественник, немало пошлифовавший камни на площади у Айя-Софии, давно свой во всех гостиницах и ресторанах на морском берегу в Анталье… Ладно, согласимся, изменим заголовок и напишем: «Турция, которой я не знаю!» Взамен читатель получит блестящую возможность еще разок ткнуть автора носом в газетный лист и сказать: «А я это знаю!» Хорошо, но повторяться не будем. Сошлемся на два уже опубликованных в «Тюменском курьере» очерка «Русские могилы на турецком берегу» (ТК, 25 января с.г.) и «Уроки троянской любви» (7 марта с.г.) В первом из них шла речь о «галлиполийском сидении» – так называли год, проведенный в крохотном городишке на азиатском берегу пролива Дарданеллы ушедшей в эмиграцию белой армией генерала Петра Врангеля. Во втором – о манящей и ускользающей в течение тысячелетий легендарной столице таинственного народа тевкров (откуда пришли и куда исчезли – непонятно) – знаменитой Трое. Впечатлений было много, приходится себя останавливать, иначе мы еще не скоро доберемся до предмета нашего рассказа. Турция – неисчерпаема, как океан. Достаточно лишь свернуть на шаг в сторону от проторенных троп. Вот мы и свернули, улетев в Каппадокию, пересев там на машину и через сотню-другую километров оказавшись в месте, которое лучше всего характеризуется надписью на дорожном щите – NIGDE. Но сначала мы оказались в долине Гюреме, для описания которой оказалось невозможно подобрать слова. Словно сотни или тысячи ненецких чумов, только не из оленьих шкур, а из мягкого песчаника, были втиснуты в эту долину неведомой, но мощной рукой. Стойбище? Почему бы и нет? Судя по всему, эти «чумы» сотни лет использовались в качестве жилья. Они были выдолблены изнутри, в наружных склонах-стенах прорезаны окошки и двери, кое-где выведены наружу трубы. Можно было часами смотреть на них с крыши нашей гостиницы и на рассвете, и на закате, потому что двух одинаковых холмов-«чумов» нет, потому что все время пытаешься представить себя в роли одного из этих пещерных жителей-троглодитов, но понимаешь, что историческая пропасть между нами слишком глубока, слишком непохоже это на все, что видел когда-нибудь, все сравнения слабы и приблизительны. Вот и меняешь в рассказе слова: то чум, то холм, а может быть – пик или красноярский столб? А когда по узкой тропе меж двух почти отвесных провалов выходишь на смотровую площадку и видишь… Что видишь? Море, где волны в силу непонятной турбулентности приобретают остроконечную форму? Ты вспоминаешь каменное море, которое видел в горах Монтенегро (Черногории), но тут же убеждаешься в правоте утверждения, что «природа не любит повторяться»… Чуть выше я предположил, что обитатели этих пещер-«чумов» были троглодитами. Но проехав еще километров тридцать (по отличной, замечу, дороге), мы попадаем в небольшой заповедник. И убеждаемся, что эти расплывчатые и местами осыпающиеся от времени конуса связаны еще с одной очень важной страницей человеческой истории. С религиозным течением, которое несколько веков скрывалось здесь, как в катакомбах, пока не превратилось в мировую религию. Период раннего христианства, когда в античном Риме, теперь – столице католичества, верующих травили львами на арене Колизея, протекал здесь. В самом сердце нынешней мусульманской Турции. Оказалось: то, что я сравнивал то с чумами, то (на этот раз) с готовыми к старту ракетами, служило первым христианам часовнями, церквями. Эти купола, назначение которых обозначалось грубо высеченным над входом крестом, до сих пор хранят фрески, удивительной силы и цветовой насыщенности. Это невозможно: в заброшенных горах, в позабытых нынешней паствой пустотах эти краски живут почти две тысячи лет. И все те же фигуры Спасителя и Девы Марии, и сюжет об ангеле с благой вестью, и о Рождестве – они все так же узнаются и прочитываются. Самая прекрасная из них – так называемая Темная церковь. В нее ведет узкий, слегка извилистый ход. И по сторонам света она расположена так, что солнечные лучи и даже отблески их никогда туда не проникают. Может быть, именно поэтому краски эти древних картин на стенах так сочны и свежи. Могучего сложения турок-охранник все время косит глазом на мой фотоаппарат: снимать запрещено: вспышка разрушает краски. Я спрашиваю: давно ли стали охранять эти церкви, давно ли тут заповедник? Он растопыривает мощную пятерню: «Five!» Пять лет назад… Впрочем, это можно понять и не задавая вопросов. Многие фигуры исчерчены, исцарапаны, полустерты яростной рукой. В исламе запрещается изображать человека. Возможно, в эти древние храмы раньше искусствоведов проникли фанатики. А может быть, это случилось еще до того, как Константинополь взяли турки-сельджуки (которых, как забавно оговорился гид в стамбульском экскурсионном автобусе, «радостно приветствовало местное – греческое? – население»)… Видно, что это не было какой-то организованной акцией. Все повреждения нанесены на уровне моей вытянутой руки. Стало быть, действовали отдельные энтузиасты. Но очень старательные – неповрежденных фресок практически нет. Спасибо нынешним властям, что взяли под охрану хотя бы то, что осталось… С этими грустными мыслями мы покидаем заповедник, вспоминая французских канониров, что палили из пушек по египетскому сфинксу, испанских конкистадоров, сначала разрушивших мавританские дворцы Гранады, а через какую-нибудь сотню лет уничтоживших уникальную культуру майя и ацтеков, еще каких-то захватчиков, разгромивших в Африке неповторимые сокровища государства Бенин… Добрался было и до Геринга, ограбившего музеи оккупированной Европы, но бросил считать. Сколько их было, полагавших, что начинают историю с первого листа, с чистой страницы. (Окончание следует)