Птица-память

Галочка до дрожи не переносила внезапного стука в окно. Как-то, ещё в детстве, её мимоходом зацепили слова, что даже во сне это не к добру. Но был, да, был единственный в её жизни из таких стуков, пробудивший в душе не трепет иррационального холода, а тёплое прикосновение столь же необъяснимой надежды…

Заботливый ластик времени стёр из её младенческой памяти гул канонады и разрывы снарядов так, как стирает он следы от детских болячек. Стёрся бы и рассказ мамы, да вот был он один на всю жизнь и прозвучал оглушительнее бомбы, врезался в память глубже осколка. То был рассказ о ночи, что украла у неё отца. Галочкин папа, Анатолий Игнатьевич, после выпуска из Саратовского танкового училища служил в Киеве. С того времени, времени предвоенных тридцатых, и остались папины фото. Как умели раньше фотографировать! Как отображали эти портреты живое! Живой взгляд, душу живую… Галочка часто смотрела в их глаза, пыталась понять, что он за человек – её отец. Красивый на фото, твёрдый, яркий, брови вразлёт. Точно таким он и пришёл на побывку в родные края. А тут уж, в сибирской Ильинке, судьба расстаралась – организовала ему встречу с новенькой, молодой и грамотной учительницей Танечкой, Татьяной Феоктистовной. Кадр из советского кинофильма: офицер и учительница, листва и соловьи… Кадр из жизни.

Во второй раз он возвращался за ней. Привёз, обеспечил тыл и быт. И ушёл воевать. Началась финская. С финской он пришёл к ней невредим, и на радостях появилась Галочка.

Начинался сорок первый год двадцатого века. Анатолий, Таня и Галочка начинали его в Белостоке, недавно ставшем из польского города советским, западной окраине нашей страны. Что веяло тогда в сгустившемся от предчувствий воздухе, какие миазмы из-за границы не могли не учуять знающие и осведомлённые? Во всяком случае, Толя в то время часто ненавязчиво и неясно внушал жене: «Забирай Галинку и поезжай к маме. Погостите, и я вас заберу». Хоть, наверное, немного радовался и гордился, что та не соглашается, не оставляет. И как невыносимо и убийственно, должно быть, свалилась на него необходимость потом, ближе к лету, рубануть Татьяне, собирающейся за билетами, безнадёжное: «Всё. Теперь вас уже никуда не выпустят. Нам приказано город не покидать».

…Какой по счёту сон видела Таня, и тем более Галочка, которой 17-го отмечали год и пять месяцев, уже не скажет никто. Первые свисты, всполохи и толчки ударов воспринялись как продолжение кошмаров душной июньской ночи. Не хотелось просыпаться, потому что пробуждение принесёт с собой страшную правду и неминуемую угрозу. И лишь материнский инстинкт вырвал Татьяну из сна, руки сами затолкали малышку под стёганое одеяло, укутывая вопившее тельце от стеклянных разящих брызг.

Они были живы и целы, когда отзвучали первые бомбы. Махом собрала мама «тревожный» чемодан и ребёнка, мигом слетела вниз, прочь из стен, впитавших весь ужас их ночи. Снаружи раньше поры наступило утро – светло было от зарева пылающих многоэтажек, и тоскливо – от рёва детей, крика и мата взрослых. Законная паника стремилась начаться и начиналась. А рядом, у подножия бывшего здания, прижимала к себе внучат пожилая женщина, старая птица у разорённого гнезда. Дети её уехали на выходные, отдыхать. Дети пропали, пропал дом, пропала еда и одежда.

Татьяна с уснувшей Галинкой поднялась назад, в опостылевшую враз квартиру, вынесла им всё, что заметили глаза. И, не помня уже ничего, бросилась на другой конец города, то ли к знакомым, то ли к друзьям. Анатолий в проклятую ночь 22 июня был назначен дежурным по гарнизону. Он, конечно, сумел вырваться к своим. А своих – никого. Оставил записку, в ней просил не трогаться с места, ждать. И она почувствовала, вернулась. Прочла. Села ждать. Впрочем, вернулись и самолёты. Вновь визжали снаряды, сыпались ещё недобитые стёкла и падала дождиком штукатурка. Спущенные с цепи дьяволы нового дня безнадёжно растаптывали мирную жизнь.

А потом стихшие на время звуки войны уступили место нечаянной радости: к подъезду на всех парах подкатил грузовик. К разочарованию – его в машине не оказалось. Под продырявленным тентом кузова теснились уже несколько других чьих-то жён и детей. Вместе с ними и укатили в один желанный и возможный путь – на вокзал.

Чудом они тогда уехали. Это много спустя узнали мама и Галя, что отправление эвакосоставов в тот день было не санкционировано, первый официальный приказ об эвакуации был подписан Верховным главнокомандующим лишь 23 июня. А тогда, в то роковое двадцать второе, спасение от гибели детей и женщин грозило трибуналом.

Хотя ведь и не все добрались до места. Война, похоже, стирает все традиционные людские ценности, и на эшелоны с беженцами налетал самолёт за самолётом. Везли детям заграничные подарки – снаряды разрывные. Сбрасывали на детей огонь и смерть. Поначалу мамы всякий раз кидались с птенцами своими из вагонов, вжимались в траву, впивались в лужи. Позже пришло равнодушие. Никто никуда не двигался, дети вжимались в мамины коленки, а мамы – головы в плечи – молились, наверное. Не бывает на войне атеистов.

Многие тогда умерли в пути не от ран, а от голода, от вечной спутницы неустройства – дизентерии. Последняя зараза чуть не свела в могилу и Галю. Тряпочкой лежала она в маминых руках, когда после пересылки прибыли они наконец в Ишим. Ишимские родственники ребёнка выходили, Бог упас. До дома добрались они вдвоём, папы с ними больше не было никогда.

А на него так и не пришла похоронка! Правда, ничего конкретного не пришло вообще – ни весточки, ни зацепочки. На частые и многие запросы ответов не было. Числится он и доныне по бумажке пропавшим без вести. Позднее появилось довольно сведений о том, какой жаркий ад царил в городе и окрестностях тех дней. Белостокско-Минское сражение, Белостокский котёл, бомбёжки и повальные расстрелы – где остался он? Или всё закончилось той единственной и самой страшной, самой клятой – ибо первой – ночью?

…Галина Анатольевна была уже сама годами намного старше своего потерянного отца, когда, собравшись с друзьями и бывшими коллегами, решила помянуть его первый раз в жизни. По-русски. Наполнили бокалы, встали, произнесли и… тук! Большая неожиданная птица ударилась грудью в окно. Раз, другой – и улетела. Стекло ещё дребезжало, а Галина Анатольевна, папина Галочка, вдруг поняла, что она – не одна. И никогда не была одна. Смерти нет. Когда жива память.