Сиротская доблесть

Занималось раннее воскресное утро. Разгорался тихий июньский денек. Детдомовские 10-12-летние парнишки и девчонки сладко спали, досматривая свои детские сны. И никто из них ни сном ни духом не знал, что сулит им этот наступающий день, и сколько горюшка горького принесет он и детям, и взрослым.

Когда на дальних и соседних улицах райцентра рванули первые бомбы, в детском доме со звоном вылетели стекла. До безумия перепуганная детвора проснулась и, вскочив с кроватей, ничегошеньки не соображая, ринулись к дверям на выход. Дети, парализованные страхом, метались из угла в угол, сбивая друг друга с ног. На выходе образовалась пробка, а затем свалка. Кто постарше, выбираясь на волю жали и давили малышню. По ограде дома бегала старшая воспитательница с растрепанными волосами, растопырив руки, как при игре в жмурки. Женщина что-то кричала, видимо, пытаясь угомонить, успокоить ребят. Но дети были невменяемы. При очередном налете фашистских самолетов в угол дома угодила «зажигалка». Двухэтажное строение загорелось, и его крыша с треском осела. Ольгу Павловну, воспитательницу, взрывной волной отбросило в дальний угол двора, и она больше не встала. Так в то летнее воскресное утро началась война… Когда закончилась бомбежка и стало непривычно тихо, Васька Климов выбрался из укрытия: не то из погреба, не то из ямы. Как он очутился тут неподалеку от уцелевшей избы, вспомнить подросток не смог ни до, ни после. А райцентр, между тем, полыхал огнем, будто подожгли его нарочно сразу со всех четырех сторон. Детдомовец непонимающе глядел на это страшное зрелище. Направившись было к уцелевшему домику, Васька услышал вдруг рокот моторов. В селение с западной стороны въезжали немецкие танки с черными крестами на броне. Парнишка, пробежав огородом, юркнул под прясло, кинулся наутек к лесу. Петляя меж деревьями, наткнулся он на торную дорогу, остановился, переводя дух, прислушался. В лесу было тихо: ни птичьего гомона, ни щебета. Успокоившись, Васька двинулся дальше, как вдруг услышал тихий хрипловатый стон. По-первости подумал, почудилось. Однако стон повторился. Подросток насторожился и готов был опять дать деру, как услышал спокойный слабый голос:

• Постой, мальчик, не убегай, подойди ко мне.

Васька стоял в нерешительности, крутил по сторонам головой, не понимая с какой стороны его кличут. - Иди направо от дороги, здесь я, за кустом, - снова позвал незнакомец. Мальчишка обогнул куст и увидел прислонившегося к дереву мужчину. Низ его красноармейской гимнастерки и брюки были темны от крови. Васька понял, что перед ним раненый, подошел ближе.

• Откуда ты, мальчик, чей? - спросил военный.

• Из Дубровкино я. Детдомовский. Только разбомбили наш детдом-то. Ольгу Павловну шибко жалко, бомбой убило ее и многих ребят тоже. А я в погребе отсиделся, вот и живой остался. После, когда бомбежка кончилась, я вылез и в лес побег. Танки в поселке заурчали.

Выслушав исповедь Васьки, раненый как бы ненароком поинтересовался:

• Скажи мне, ты пионер?

• А то как же! - с готовностью ответил парнишка. - У нас, которые постарше, все пионеры, а младшие - октябрята.

• Как звать-то тебя, пионер?

• Вася, Климов я.

• Слушай, Василий, меня и запоминай: ехал я в лошадиной повозке, деньги вез. Много денег. В полевой кассе их получил для выдачи денежного довольствия - зарплаты, значит, бойцам нашего полка. А тут фашистские стервятники налетели, под бомбы угодил. Шибануло меня осколком в живот, да видать здорово. Ранение в живот, Вася, самое тяжелое. Вероятно, не жилец я больше. А ты вот что, ступай, разыщи разбитую телегу, там поблизости и деньги ищи. Они в ящичке были, в упаковку завернуты. Отыщешь их, передай нашим. Они недалеко, за рекой окопались. Дубровку вашу от фрицев защищать будут.

Подросток кинулся исполнять наказ раненого, бегая кругами по лесу. На чистом взгорке увидел лошадь, запряженную в бортовую телегу. Та спокойно щипала траву, таская за собой повозку. Распутав вожжи и понукая гнедого, мальчик погнал подводу назад. Подъехав, увидел раненого, лежащего в прежней позе, радостно закричал: «Дядя, телега-то ваша цела и лошадка живехонька, и денежки на месте, вон ящик-то!» Военный молчал, не отзывался. Голова его запрокинулась на бок, из виска по щеке отметила след алая струйка крови. В полузажатой ладони лежал пистолет, источающий чуть заметный голубоватый дымок. Подросток стоял, смотрел на мертвое тело бойца и беззвучно плакал, размазывая по щекам грязным рукавом рубашонки слезы…

За рекой, где были передовые окопы пехотного полка, дозорные заметили движущуюся повозку. В бинокль разглядели: ездовой - молоденький парнишка, потому и пропустили в расположение беспрепятственно. Командир роты, выслушав нескладный Васькин рассказ и приняв из его рук планшетку с документами погибшего, грустно проговорил:

• Жаль начфина Петрова, душевный был человек. Да и офицер толковый. Похоронить бы его надо. Ну а деньги, мальчик, конечно, не сохранились, пропали. И не ты в этом повинен, сынок. Все объяснимо. Война. Будь она трижды проклята. Такие деньжищи пропали, надо же!?

Васька, будто вскипятился, был само негодование:

• Да вы что, дяденька! Вот же они, в ящичке, в телеге! Только пришлось, правда, уплатить паромщику десять тысяч. Боялся старик переправлять меня за так на ваш берег. Все талдычил - налетят, мол, «мессеры» и …

Договорить детдомовцу не пришлось. Полковник поднял Васю на руки и нежно, по-отцовски, расцеловал парнишку в чумазую щеку.