И грустят о нас незабытые чистой юности нашей росстани

Все мы, вспоминая свою жизнь, отталкиваемся от тех или иных исторических событий. Я родилась в 1931 году. В самый разгар коллективизации. В том же году произошло укрупнение районов. На базе Черноковского и Дубровинского был создан Вагайский район. В 31-м же родилась и районная газета, под названием «Колхозник». Так что мы с «районкой» ровесницы. И, наверное, потому у меня к ней особое, очень теплое отношение. Выписываю и читаю её уже шестьдесят с лишним лет.

Ещё один очень значимый этап в жизни моего поколения – Великая Отечественная война, которая, конечно, не могла не наложить отпечаток на любую конкретную судьбу, в том числе и на мою. Наша большая семья, где было пятеро детей, жила в это время в Ашлыке с мамой, Ульяной Прокопьевной Шишкиной. А папа, Сергей Северьянович Шишкин, находился на Дальнем Севере.

* * *

Как человека партийного его часто перебрасывали с места на место. Уроженец деревни Запоповщина – это ушаковская сторона – начинал он свою деятельность советского активиста в Ашлыке, где они и поженились в 1925 году.

В 26-м он райкомом партии был надолго командирован в Вершины.

В 30-х годах работал в Перворвагайском сельсовете, а вот кем, председателем или секретарем, точно сказать не могу. До этого какой-то период, и тоже в Вагае, был избачом. Появился в то время такой вид клубных учреждений – избы-читальни, которые представляли собой центры политической пропаганды и культурно-просветительной работы в деревне. Надо полагать, папиных четырех классов церковно-приходской школы, а в дальнейшем партийно-советских курсов вполне хватало, чтобы держаться в этой обойме. Мама же, прошедшая только ликбез, едва умела вывести свою фамилию.

В 1935 году отца вернули в Ашлык и поставили директором льнозавода. Этот период мама всегда вспоминала как самый благополучный. Ведь она родилась в Ашлыке, там немало было родни, значит жить было легче. И в Вагае, и после мама нигде не работала, занималась детьми и домом. Лелеяла своих деток. На старом снимке вагайского периода фотообъектив запечатлел нашу девичью троицу в нарядах, пошитых мамой на безотказной ее машинке «Зингер», которая выручала семью в войну и ещё до сих пор жива.

В 37-м папу снова перевели на другую работу. Местом его нового назначения был поселок Самарово (ныне Ханты-Мансийск). А должность – директор лесозавода.

* * *

К этому времени в семье появился ещё один ребенок. И нас стало четверо. А под сердцем у мамы уже билась новая жизнь. И в Самарово на свет появился ещё один, пятый член семьи, – Вова. Можно представить, как с такою оравой кочевать беспрестанно. И в семье начался разлад. Когда в августе 38-го для отца опять замаячил перевод, причем ещё дальше в Заполярье, поселок Таз, мама просто забунтовала и решила ехать на родину.

Папа очень просил, чтобы оставить ему хоть двоих ребятишек. Меня, которой в ноябре исполнялось семь лет, и четырехлетнего Геночку… Но мама уступила лишь меня.

* * *

Впрочем, к новому месту назначения папа всё-таки не попал. Долетели мы с ним самолетом до Салехарда и надолго застряли там по погодным условиям. Помню тот необычный самолет, на котором летели. С остановкой в Березово. У него вместо шасси были две надувные лодки. И садился он, соответственно, не на землю, а на воду. Я ужасно боялась, потому что лодки качало.

В Салехарде, поняв, что ребенка маять бессмысленно (я была целый день одна в каком-то бараке и самостоятельно ходила в столовую), он отправил меня уже последним пароходом в Тобольск. Под надзором попутчиков. А в Тобольске на пристани меня встретили папина сестра, тётя Дуся, и ее муж, дядя Ваня. Отца же, как позднее мы узнали, оставили в Салехарде. На рыбзаводе.

Так для нашей семьи началась новая полоса жизни, без папы.

* * *

В прежнем нашем доме, что был продан в связи с отъездом на Север, жили чужие люди. И нам пришлось скитаться по квартирам. Мама сначала устроилась на забойный пункт «Заготскота». Но вскоре перешла уборщицей в местную семилетку, где имелась жилплощадь. Уголок тот был тёплый и довольно уютный.

Осенью 41-го я пошла в третий класс. В тот же год в нашей школе появились новые учителя – из Ленинграда и других мест. Помнится мне Иван Васильевич Корольков, который вёл историю в старших классах. Он частенько заглядывал к нам по вечерам. И всегда приходил с гитарой. Мы с полатей смотрели и слушали, как он пел и играл.

Помню и такой момент. Когда в 44-м Королькову за подвиг при форсировании Днепра присвоили звание Героя Советского Союза, мама принесла домой газету со статьей о нашем учителе. Мне кажется, это была «районка». И я читала эту статью вслух. При лучине, потому что для лампы не смогли купить керосина. Сами мы тогда газет не выписывали. Скорее всего, эту газету мама попросила в сельсовете, а может, в правлении колхоза. И наутро унесла назад.

А как школа гудела! Все говорили об этом подвиге, на линейке и в классах. И ходили такие гордые, как будто и мы были причастны к этой славе.

* * *

Жили мы в войну тяжело. Почему-то даже картошки всегда было в обрез: она плохо родилась. И ведро ее стоило 100 рублей. По тем временам это была месячная зарплата уборщицы.

Папу нашего, кстати, на войну не забрали из-за травмы позвоночника, полученной в детстве, он немного прихрамывал. От него нам, конечно, шли какие-то алименты. Но эти денежки уходили на огромные налоги и на государственные займы, что было строгой «обязаловкой».

Мама, чтобы прокормить детей, хваталась за любую работу. Пилила людям дрова. Нанималась пасти коров. Но фактически возле стада целый день находилась я. Старшую из сестер, Марию, уже в первую зиму оторвали от школьной парты и направили в ремесленное училище осваивать профессию речника.

С началом же навигации она в качестве матроса ходила на грузовом судне по Иртышу от Тобольска до Омска.

Следом за ней, в 43-м, по линии того же ФЗО – фабрично-заводского обучения - была направлена в Тобольск вторая сестра, Анна. Но та вскоре сбежала. По суровым законам военного времени не миновать бы ей за эту самоволку суда. Да родня помогла. Её сразу устроили на льнозавод, что давал стратегическое сырьё для нужд обороны. И только этим спасли.

* * *

Чем мы только тогда ни стремились набить желудок. Собирали весною пестики полевого хвоща. Рвали, ели медунки, молодые побеги елок, называемые крупянкой. А в горячее варево шла крапива, кислица, лебеда и прочая зелень. Бросишь хоть щепотку муки да забелишь чуть молочком, и такой тебе вкусный ужин, что и за уши не оттащишь.

Только хлеба за всю войну не поели досыта ни единого разу. И любая горстка муки, попадавшая в дом, была великой радостью. На реке Ашлыке стояли водяная мельница. Командовал на ней дед Егор. Его вторая половина, бабушка Фелицата, приходилась маме сродни. И они выручали нас. Дед нет-нет да и звал маму обмести бус на мельнице. Набирался такой мешочек – килограмма на три. Потолчёшь семя льна, что давали сестре с завода, потрусишь туда этой мучки, получается тесто, из которого стряпали небольшие калачики. И горячие, из печи, они были такого золотистого цвета и приятны на вкус.

* * *

Ну, а как учились в войну, об этом сказано-пересказано: писали на газетах и на старых брошюрах. Да и их с трудом доставали. Бедные учителя, как только они проверяли наши разномастные «тетради». Не хватало учебников. В 5 классе, например, у нас на 20 человек была одна-единственная книга - «История древнего мира». Склоняю свою седую голову перед памятью наших замечательных учителей – Евдокии Дмитриевны, Таисьи Ефимовны, ленинградки Анастасии Фёдоровны, «немки» Варвары Андреевны (было ей с нами мук, ни за что не хотевшим изучать «фашистский» язык), директора школы Евстолии Васильевны…

* * *

А 9 мая мне запомнилось тем, как из края в край по селу гарцевал на лучшем коне с красным флагом в руках Шустовский, военрук нашей школы. И кричал своим зычным голосом, что войне конец, что победа.

Открывались окна и двери. Те, кто был не на поле, спешно шли, бежали на площадь к сельсоветскому пятачку. Потом с поля народ добавился. Был торжественный митинг. Кто смеялся, пел, кто рыдал. И всю ночь до утра не стихала гармошка.

Помнится и первое послевоенное лето. Тут как-то наткнулась на стихотворение тюменского поэта Н. Денисова о тех первых послевоенных днях. Ну как будто про наш Ашлык.

Там всё было: труд и гулянка,

И горечь недавнего зла.

И травка на нашей полянке

Шелковей и мягче была.

Там в клубе – под флагом саженным,

В багетах на красной стене –

Был Сталин в мундире военном

И Жуков на белом коне.

* * *

В 46-м я окончила семь классов. И хотя очень хотелось учиться дальше, но пришлось идти работать. При Ашлыкском сельпо действовал кустарный заводик, где зимой сушили картошку. Работала эта «кустарка» в три смены без остановок. Меня приняли разнорабочей – таскать картошку из хранилища и воду с речки, из проруби. На второй год перевели в сортировщики. На третий «дослужилась» до бригадира.

Благодаря заводу я сумела одеть себя. Помню первое своё платье. Из красивой тонкой материи, называемой «мая». Голубого цвета, в горошек. Не доверив маме пошив, унесла отрез нашей сельской модистке Доре. Платье вышло куда с добром. А когда достала ещё и туфли на каблучке, не было предела моему счастью.

* * *

В 1951 году поступила я в Тобольскую годичную сельхозшколу. И по окончании ее была направлена ветеринаром на Малюгинский ветпункт Шестовского сельсовета. Затем меня перевели на Домнинский ветучасток, где приходилось обслуживать два колхоза Митькинского сельсовета: «40 лет Октября» и «Искра». В бездорожье пешком или на лошади, в ходке, в любую погоду спешили мы на фермы, где требовалась наша помощь.

В 1960 году поступила на заочное отделение Тобольского зооветтехникума. И шла до диплома пять лет. А знания тогда, надо заметить, давали основательные, спрашивали со студентов-заочников не менее строго, чем с очников. Особенно сложной была анатомия. Всего животного мира. Как шутили студенты: от пчёл и рыб до слонов.

Не могу не отметить, что все годы учебы «притыкалась» я к папе, который к тому времени переехал в Тобольск. И меня привечали в его новой семье. Общих детей у них с тётей Зоей не было, была только ее дочка Ада. Под отцовским крылом находился и брат Геннадий, который окончил речное училище и ушел потом в армию. А мама свой век так и прожила соломенной вдовой. Растила детей Марии, которая, вернувшись из матросов, пошла дояркой в колхоз. Доила колхозных коров и мама.

Жили по первости в домике, что им выделил колхоз. А потом зашли в дом Анны, хороший и крепкий, когда та подалась вместе с мужем на Север. Обе сестры, кстати, живы. Старшая по-прежнему живёт в Ашлыке. А вторая – в Белоруссии, куда ее с Севера увезли дочка с зятем.

А вот братиков уже нет. И родителей тоже. Папу мы схоронили в 1966 году. Маму, пережившую его на тридцать с лишним лет, в 99-м.

* * *

Моя же дальнейшая жизнь сложилась так. В 1970 году назначили меня заведующей Центральным ветучастком при Вагайской ветстанции. Откуда и вышла на пенсию. Живу в хорошей благоустроенной квартире, полученной когда-то мужем, с которым мы прожили душа в душу многие годы.

И эта память светла. Как и все остальные годы, из которых я б не хотела ни единого дня не забыть, не переиначить.

Тамара МОСКВИНА, ветеран труда

с. Вагай

Фото из семейного альбома