Дорога

В детстве вся жизнь – счастье. Но когда взрослые извещали, что завтра собираются в Катышку, это являлось счастьем необыкновенным. Оно вмещало в себя многое и, в первую очередь, дорогу.

Утром приводили с конного двора резвую лошадку, запряжённую в «ходок». Были такие лёгкие дрожки, на которые ставился и, наверняка, крепко прикреплялся болтами плетёный коробок с деревянным сидением впереди. Дрожки обладали завидной «новацией» – рессорами – в отличие от обычной рабочей телеги. На них не трясло, не бултыхало из стороны в сторону, а, наоборот, убаюкивало. Да ведь и дороги-то в те времена «не славились» ухабами и ко­лдобинами. Это уж позже стали ездить на «кировцах» да «уралах», оставляя такие рытвины, в которых утонуть можно... А тогда колёса катились легко, бархатисто и пели что-то своё дорожное, сокровенное.

Выезжали с утра, чтоб до жары успеть прибыть в Катышку. Ехали с бабушкой, у которой вечно были неотложные дела. Из-за дел и лошадь давал бригадир, а так прогуляться – молоко снести на продажу к поездам или ягоду лесную, чтоб на вырученные деньжонки заплатить налог – бригадирская власть не учитывала. Итак, едем... Мимо по обочинам дороги проплывают берёзы, боярышник, зелёные ракиты. Вон в том ракитнике, может быть, живут волки. Ух, страшно! Но ничего. Славный наш Гнедко унесёт от любого волка. По крайней мере в лошадь верилось больше, чем в машину. Машина что? Забу­ксует в лыве, волки выбьют окна в кабине и сожрут пассажира – вместе с шо­фёром. А конь унесёт, спасет. Волки, конечно, водились по лесам. И было их видимо-невидимо в Волчьей Яме, обозначенной купами тальника на Глухаревской елани. Ягод чёрной смородины в Яме было ещё невидимей... Однако от­важные наши бабы таскали оттуда смородину на коромыслах.

Кончились берёзы и боярышники, и спереди полыхнуло в лицо необъятной синевой, дух захватило от приволья. Вот она – Глухаревская елань! Далеко по левую руку виден железнодорожный мост через Емец.

– Это Валово, – объясняет бабушка, называя село Гладилово по-старому, как называли его в прошлом. – А вон элеватор.

Элеватор, ещё старый добрый трудяга, к сожалению, сгоревший потом от «слу­чайной» искры. Единственный, без своего высотного «собрата» служил эта­ким символом рабочего посёлка Голышманово. Он возвышался на горизонте, и его верхняя часть, кажется, стояла в облаке. Элеватор – кормилец всего района. И не только района. В молодости, ра­ботая там, я узнала о нём много такого, о чём и говорить-то не по­лагалось. Например, в бетонных складах, задраенных намертво, хранился стра­тегический запас зерна. Отгружали и маломерки с канадской мукой, и таска­ли мужики из нашей бригады центнеровые мешки с китайским сахаром...

При колхозах на элеватор отправляли «план государству». Задарма гнули наши матери спины на полях. Зерно на примитивных деревенских сушилках до кондиции не доводилось, везли его полусырым, а за это элеватор предъяв­лял уплату.

Ну ладно, поехали дальше – через деревеньку Глухарёво, через осинничек, подступившей к самой её окраине. И вот, наконец, в полях сквозисто мерца­ют высокие тополя, трепетно играет блик на крыше железнодорожной водока­чки, маячит пожарная каланча – там, зорко осматривая окрестность, ходит дозорный. Кричит паровоз на станции, с перестуком и грохотом тянет за со­бой длинный товарный состав. Сзади ещё один паровоз – толкач. Улицы по­сёлка полны зелени, в основном, черёмухи. Развесистые кусты закрывают ок­на чистеньких, ухоженных домиков. К каждому дому через канаву, предназна­ченную для стока воды, переброшены мостики. И цветы, цветы... Посёлок утопает в них, благоухает. В районном саду играет аккордеон. Разве ныне праздник? Да нет. Просто музыкант вышел порадовать своей игрой земляков. «С берёз не слышен, невесом, слетает жёлтый лист», – поют клавиши. Аккорде­он певучий, видать, трофейный. Да и сам музыкант – фронтовик. Молодой, загорелый, в белой рубашке с медалями. Тогда не стеснялись награды носить, го­рдились ими. Потому что награды были заслужены, оплачены кровью в боях за Родину, за правое дело. Играет, поёт аккордеон!.. И не хочется никуда уходить, уезжать.

Сделаны дела, солнце перевалило за полдень. Скоро в обратный путь.

– Ну, а теперь пойдём в чайную! – предлагает бабушка, извлекая из узелка завалящий рубль.

Чайная, нынешняя закусочная, всё в том же здании. Лишь с той разницей, что тогда после щей или борща, в котором ложка стояла и дымился увесистый кус настоящего мяса, давали второе с парой котлет вели­чиной с ладонь и вкуснейшим картофельным гарниром. На сладкое – клюквен­ный морс. Можно было и бутылкой лимонада разживиться. Лимонад стрелял в нос, шипел, играл, остро щипал язык... Да-а, был в стране лимонад! Ныне в интересах рыночного «общепита» вкус к нему отбили, и посетители забегаловок торопливо, словно стыдясь, глотают ливерные пирожки, в которых нет ливера, или потребляют пиццу, залитую соевым «томатным» соусом, начисто забыв про великолепные сибирские шаньги, которые даже в тяжёлую годину умудрялись печь хлебосольные сибирячки.

Давно уже Голышманово приобщилось к достояниям мировой цивилизации. Горят на перекрёстках светофоры, любители и спецы излавливают любую информацию из Интернета, в котором много лжи и сплетен, чай в закусочных пьют не из гранёных стаканов, а из разовых пластиковых чашечек, из которых и кошке-то лакнуть неудобно... Рынок завален всякой всячиной... Всё намасленно-цивильное, «вакуумное», добротно передержанное в заморозках... Всё, как везде – в Париже или в Катышке.

… Дома при свете вечерней зари, под пение сверчка и переклики кукушек по кудрявым зелёным лесам, ещё долго-долго, до самой осени, будут сниться эта дорога, гудение поездов, пение аккордеона – всё-всё, что стояло в истоке нашей жизни, благословляло и хранило нас.

Алла Кузнецова