Мой дядя Володя

Помимо дяди Володи есть у меня ещё двое дядьёв – родных, но никого из них мы так часто своими визитами не осчастливливали. Зато к дяде Володе – два раза в год, по особому расписанию, без сбоев и опозданий. Чуть июль переваливает за середину, даётся отмашка – собирай чемоданы! Едем в Москву. В январе отец был милос­тивее и за три тысячи километров всякий раз семью не таскал.

Зато уж Москвы перевидала я в свою бытность ребёнком – как никто другой из моих приятелей. Знаменитое эскимо, в первое же личное знакомство оставившее грандиозное пятно на самолучшем платье, воздушный зефир, конфеты – наисвежайше-вкуснейшие. Уж не те камешки в шоколаде, что доезжали до наших магазинов и были угрозой для самого крепкого молочного зуба… Да, у дяди Володи умели угостить. Домой ехали тоже не налегке – кто-то весело катил чемодан с цум-гумовским барахлом, папин же багаж всегда пополнялся одной-двумя сумками для Коллекции.

Конечно, дядя Володя по-настоящему вовсе не дядя ни мне, ни сестре моей. А по возрасту он нам скорее в деды годится – как-никак 75 лет ему в этом году. Было бы 75. Но ещё до моего рождения, в восьмидесятом году, его не стало, и с той поры в отцовом календаре обязательных московских поездок появилось 25 июля. Кто-то из настоящих знатоков Высоцкого может вполне резонно спросить меня: «Ну вот что ты знаешь о нём, о жизни-творчестве его?» Честно отвечу – не так много. Даже совсем немного – для дочери своего отца. Да и папа вздыхает – мол, не на кого ему Коллекцию оставить.

Но спросите: – Где мои 17 лет?

– На Большом Каретном! – ответим мы с сестрой хором. Пароль-отзыв…

Большой Каретный моего детства – Ваганьково. Не кладбище, нет, а маленький зелёный городок с улицами-переулками, мемориалами-скульптурами. И у входа – он. Запелёнутый в бронзу, неразлучный с гитарой, сдерживающий стремительность лошадиного бега – «чуть помедленнее, кони, чуть помедленнее…» – Ну здравствуй, Владимир Семёнович. Мы снова здесь.

Да и не мы одни. Сколько помню, в дни эти – 25 января и 25 июля – в дождь и в зной, в метель и в слякоть тысячи людей приходят сюда, к Ваганьковскому кладбищу. Тут же раскидываются скатертью-самобранкой длинные столы, на них – «россыпи золотые, родники серебряные» для ценителей – аудио-, видео-, книгоновинки. (С каждым годом аудио­носители всё совершеннее – на смену бобинам и пластинкам приходят кассеты, после – компакт-диски, появившиеся в нашем доме задолго до покупки первого плеера).

Это дома будут туманить папино чело тягостные размышления – где и как размещать московские покупки. Всё-таки обычные городские квартиры мало приспособлены для коллекционеров. Бобины будут сосланы в гараж, уступив место на полках компакт-дискам, большой постер закроет расплывшее­ся на обоях пятно – привет соседям сверху, любителям водных приключений. На гипсовый бюст Владимира Семёновича мама будет вешать свою шляпу – чтобы поля не замялись.

А пока мы на развале, стихийно возникающем у Ваганькова два раза в год. Я ужасно довольна – мне купили значок с порт­ретом ВСВ, а значит, я заполнена счастьем по макушку. Мама стои­чески переносит ажиотаж вокруг – её магазинное время впереди, она наверстает. Все мы давно свыклись с мыслью – «Высоцкое» время свято: ни болезни, ни кризисы не помешают отцу быть здесь и привезти домой традиционную пару сумок с новыми «экспонатами» для Коллекции.

Дома друзья-подружки слушают с завистью мои рассказы о путешествиях и приключениях, их родители качают головами – мол, в наши-то времена так разбрасываться деньгами! Лучше уж ремонт сделать в квартире или хоть дублёнку купить. Наверное, им, чью жизнь очертили рамки работа-дом-телевизор по вечерам, и не понять зова январского ветра, что заставляет через треть страны ехать в нетопленом купе. Не понять и ночных звонков от очередного товарища из другого часового пояса.

– Из Мурманска? – спрашиваем сонно, привычные к заполночным звонкам мурманчанина.

– Он самый. Спрашивает, буду ли в этом году.

Не понять, наверное, и то, как мы часами сидим за словарём, пытаясь перевести письмо с польского. Тот поляк не знает русского, папа – польского, но вот, поди ж ты, переписываются, меняются каталогами, а порой и коллекционными образцами.

Может, и почтальону не понять потока импортных посылок в нашу квартиру:

– Пап, пляши! Тебе бандероль из Франции!

Такое вот интернациональное товарищество-братство. Они живут в разных странах, занимают разные ниши в общественной жизни, имеют разный достаток. Но здесь все они равны, различаются лишь величиной Коллекции. Так и садятся 25 января за стол генерал и художник, предприниматель и стропальщик, продюсер и кавторанг. На тосты времени немного – день предстоит насыщенный: спектакли, выставки, музейные экспозиции и прочие вернисажи. Вот куплен альбом знаменитого художника, ныне эмигранта, вот наконец добыты недостающие записи концерта ВСВ в каком-то рабочем поселке. Всё успеть – невозможно, завтра они вновь отправятся каждый к своим пенатам, расстанутся, чтобы встретиться через полгода.

И вновь отец повезёт маленькую дочку с таким «высоцким» именем Марина к дяде Володе. А что – она имеет такое же право, как и настоящие ценители творчества. Разве не была первой её колыбельной «Марьюшка»? Разве не были первые выученные ею строки стихами Высоцкого? (Мама до сих пор вспоминает, как, не выговаривая и половины согласных, пыталась тянуть за папой «каждой твари по паре».) Разве не приходилось ей сражаться за «дядину» честь, выговаривая скептическим взрослым на «пьяницу и наркомана» – мол, на талантливого человека чего только не скажут. А когда Володя был маленьким, он даже подарил свой велосипед немецкому мальчику. Это ли не поступок истинно великой души!

Как иначе – мы же сор из избы не выносим, а дядя Володя – свой. И пусть пьяница, пусть гуляка – всё останется внутри семьи. Для чужих он – Владимир Высоцкий, Человек и Поэт.

И спустя пару десятков лет уже моя маленькая дочка едет в гости к Высоцкому. Заодно с дедушкой. Отцов товарищ готовит новое издание своей книги, а потому мы просто обязаны привезти из поездки новые снимки знаковых для высоцковедов мест. Мы фотоохотились на памятники, улицы-в-честь и именные таб­лички в Екатеринбурге и Тюмени, Набережных Челнах и Нижнем Новгороде… Да что там говорить, даже в моём родном северном городке не так давно появилась улица, названная именем Высоцкого.

А в этот раз я, с риском для жизни, пытаюсь поймать в объектив табличку свеженькой улицы самого западного нашего города. Вы-то уж догадались, что новая улица эта наречена именем Высоцкого. Таксист битый час катал нас по улицам Калининграда, пока, наконец, с воп­лями восторга мы не тормознули его аккурат между Ахматовой и Цветаевой. И я, взобравшись на запертые ворота, с трудом балансирую с фотографическим аппаратом наперевес, а из машины за моими упражнениями на бревне с ужасом наблюдают дочь и таксист. Но чего не сделаешь ради знаменитого «дяди», а этот снимок не в фокусе станет иллюстрацией очередной книги о Высоцком.

Нынешний январь мы пропускаем. Мы, но не отец. Сегодня он вновь там, у Ваганькова. Жмёт руку мурманчанину, приценивается к новому альбому Шемякина, листает подаренную книгу. И не кручинься, пап, что некому передать Коллекцию. Вот уже твоя старшая внучка, спеша вприпрыжку в детский сад, напевает: «Я скачу, но я скачу иначе – по камням, по лужам, по росе…»

Марина МИЛОВА