Картинки из прошлого

старейшей жительницы Тобольска Марии Ильиничны Мартыновой

– Не привыкла я к такой жизни. Пассивной, – голос Марии Ильиничны энергичный, кажется, входит в диссонанс с тем, о чем она повествует. – Все время в движении была. Теперь вот села и сижу – не вижу. Печальные ноты лишь подразумеваются. На поверхности – бодрость духа. И удовольствие. От воспоминаний. И еще… любопытство, которое так не вяжется с произнесенной вслух цифрой: – В августе нынешнего года мне исполнится девяносто...

Я родилась в Ставрополье. Степи бескрайние. Село Тугулук. Нас еще называли кацапами. Там – помесь: и казаки, и украинцы, и русские. Село считалось русским. Объединял особый говор. Мы произносили «ён» вместо «он», «яна» вместо «она», «полетем» вместо «полетим».

В крестьянской семье нас у мамы с отцом было четверо детей. Я – старшая. Много работали. Помню, как мама снопы вязала. Женщины кавказские невдалеке тоже, в белых платках, лицо обильно смазано цинковой мазью, чтобы на солнце не запекалось. Цинк пережигал мой отец. Сеяли лен, мама пряла, потом ткала. В большой комнате стоял ткацкий станок. У нас были прекрасные сады. Село стояло в ложбине, протекал небольшой ручеек. Вода прозрачная. Позже, когда ввели налог на каждое дерево, сады те повырубали. Голым стало село.

Было 15 соток бахчи. Арбузы росли огромные.

Дедушка жил в соседнем доме, вместе работали. Были гуси, утки, индюки, цесарки. Нас, маленьких, без штанишек и босых, эти птицы щипали, бык мог на рога поддеть. Детство было сытое и богатое. Закрома всегда были полны…

В колхозах

А потом, в тридцатые, пришла коллективизация… Насильно стали сгонять в колхозы. Входили туго. Слово поперек скажешь – враг народа, поезжай на север. У тети мужа выслали, правда, оговорились: «Мы знаем, что он не враг, но на севере надо лес валить». А он могучий, ядреный мужик был.

Отец был кузнецом, МТС еще не создали. Трактор поломается – прибегают ночью, разбудят, он сломанные части сварит, соединит, обточит. За одну работу ему писали 20 палочек-трудодней. Много это или мало? Однажды, помню, на две тысячи трудодней он принес четверть мешка пшеницы.

– Вот, дети, все, что я заработал. На это я должен вас всех обувать, одевать, кормить.

И заплакал. Я впервые видела, как отец плачет. Мне было чуть больше двенадцати. Пережили голод ужасный. Ходили комсоды – продотряды, они щупальцами железными прокалывали землю, искали спрятанное зерно. И муку, увидят, заберут. Запомнилось, отец прибегает, с порога:

– Санька (это маму он так звал), где у тебя мука? В деревянном корыте было немного муки, на один замес. Отец быстро плеснул воды. Следом пришли, увидели: успел! Мокрое уже не заберут…

Характер

В 16 лет, после семилетки, по-ехала в Пятигорск, поступила в техникум. Успешно закончила фельдшерскую школу. Думаю, на Кавказе родилась, здесь и работать оставят, зашлют куда-нибудь в горный аул, где врачей нет. А в то время как раз на экраны вышел фильм «Девушка с характером». Мне тоже хотелось свет увидеть. И по распоряжению Наркомздрава получила направление в район Приморского края, где-то посредине между Хабаровском и Владивостоком. Как я добиралась до этого села! В кузове грузовой машины, а до этого через всю страну в солдатских теп-лушках, потому что не было мест в пассажирских поездах. Лето, жара, поезд часто останавливается, стоит подолгу, мы с колонок воду пьем, в водоемах, что на пути попадаются, моемся, искупались в реке Урал, у камня постояли, который делит Европу и Азию, всю страну посмотрели!

Судьба

Работала на фельдшерском пунк-те. А он, Павел Евгеньевич Мартынов, – в редакции газеты коррес-пондентом. Познакомились.

Поженились в 1940 году. Сходили в сельсовет, расписались, свидетелей не требовалось. Дома за стол сели. Учительница, что рядом жила, зашла, еще один паренек, он даже не знал, что на свадьбу попал. В сорок первом году Павла Евгеньевича перевели в краевую газету «Красное знамя». Тут и война. Вначале призвали, да обнаружили катаракту, объявили – не годен. Домой унылый вернулся. А через день приходит повестка мне, а я – беременна. Говорят, работаешь в больнице и в госпитале также. В общем, муж – дома, а я в армию поехала.

Война

В Хасанском районе, говорили, японцы ведут себя очень агрессивно. Граница рядом. Медсанбат на голом месте только разворачивался. Людей – четыре фельдшера, несколько солдат, комиссар батальона и командир. Врачей еще нет. Меня назначили зав. госпитальной ротой. Палатки поставили. Пока мы учились руку к голове прикладывать, переодевались в гимнастерки, изредка появлялись больные – ангина, простуда. Их лечим. Пошли раненые, подъехали врачи. У меня уже Валера в животе шевелится, а командиры муштруют – среди ночи: в ружье, противогаз, санитарную сумку на плечо и марш-бросок, где бегом, где – по-пластунски. Как-то после очередной тревоги пришла я к комиссару батальона, говорю, что тяжело мне ползать на животе. Причина нево-оруженным глазом видна. К вечеру меня демобилизовали.

Для фронта

К четырем утра добралась до дома, а в четыре дня принесли повестку для Павлика. Проводила. Его рекомендовали на учебу – на политрука. А меня Хабаровский крайздравотдел направил в Курурминский район. На притоке Амура расположены два села. Одно, Уликапавловка, – русское, в другом, в двух километрах от него, жили нанайцы и китайцы. И один фельд-шер на всех. Доктор нужен, приезжают за мной в оморочке. Это верткий челнок, выдолбленный из дерева, управляется одним веслом. В первый раз страхов натерпелась. За мной китаец приехал, спрашивает:

– Тебе плавай умей?

Я головой мотаю отрицательно. Он говорит:

– Не шевелись! А то там попадай, – и показывает на реку. Так, замерев, доехала до деревни. Потом освоилась, выделили мне оморочку, одна с веслом управлялась. Река не очень бурная, но вода такая прозрачная, каждый камушек виден, будто по колено, а на деле глубоко, веслом дна не достать. Смот-рю, щука огромная в берег уткнулась, на меня смотрит, вода увеличивает: глазищи – с тарелку. Рыбы, конечно, много было. К этому времени я свекровь со всеми ее детьми к себе перевезла. Война, голод. Но вместе – легче. Большой участок земли – 36 соток – перекапывали, сажали овощи, до февраля доживали со своей картошкой. Пекарни в деревне не было, выдавали граммами пшеницу или муку. Как вечер, натрешь целое ведро картошки, горсть муки туда бросишь, лепешки-драники едим. Павел пишет:

– Все, что можно, продавай, только не голодайте.

У меня же на руках Валера грудной, у свекрови еще трое детей. У Павла был приличный костюм, новый, я его в одну из голодных весен на мешок картошки поменяла, своей с 36 соток не хватило.

Брат мужа, Ваня, с мальчишками переметы на реке ставил. Однажды говорит:

– Мы знаем, где рыбу можно руками брать. Собрались до двадцати мальцов деревенских, я да китаец Василий, ему 71 год был. Переплыли на лодках реку, пошли через камыши, выше нас ростом, по узенькой тропке. Весной река Курурма выходила из берегов, затопила все низкие места, рыба сюда заплыла. А когда вода ушла, в водоеме много ее осталось. Ловить некому, все мужики на фронте. Я еще подойти не успела, а Ваня кричит:

– Маруся, лови! – И бросает карася огромного. Я глянула – все ребятишки только сунут руку в реку и тут же выкидывают на берег рыбину.

Ваня, восемь лет пацану, идет по берегу и хвост рыбы по земле тащится – огромного угря выловил. Мы тогда только одних крупных карасей, жирных, желтых, больше ста штук набрали, на все село, каждый дом едой обеспечили.

На меня, как на молодого специалиста, разных должностей общественных навесили: и начальник пожарной охраны почему-то, и кассир колхоза, и секретарь комсомольской организации. Надо что-то для фронта делать. Выделили участок земли в пять гектаров, весной вспашут, завезут семена, и мы – пять девчонок: учительница, зав.избой-читальней, секретарь сельсовета, еще одна девчушка и я – эту картошку посадим, прополем, окучим, выкопаем, в мешки затарим, вывезут – для фронта. И так в течение пяти лет. О нас как-то и в газете краевой писали, мол, вот девчата молоденькие что делают для фронта – выращивают картошку.

За... рыбий жир!

Однажды чуть по этапу не загремела. Часть Павла Евгеньевича недалеко одно время стояла. А мы давно не виделись. Он выпросился как-то зимой к окулисту, а по пути – домой заехал. Врачам пообещал, что привезет рыбьего жиру. У них в части у солдат поголовно была куриная слепота. А у меня, на фельдшерском пункте, его было много, весь даже не использовался. Я ему две фляжечки рыбьего жира отлила, каких-то еще порошочков от боли в животе, таблеток от головной боли для солдат дала. Пошла провожать по льду реки, идем мимо национального села, а нас в сельсовет зазывают:

– Ходи сюда. Разрешите рюкзак посмотреть.

А Павел Евгеньевич – офицер, не имеют права его обыскивать. Но мы же ничего плохого не делаем, он: «Пожалуйста!» Отложили в сторону фляжки с рыбьим жиром, лекарства: «Потом в милиции разберемся». И пошел Павел Евгеньевич в часть без ничего.

А я живу и думаю: точно под суд отдадут, как грозили. Как-то нанаец-майор встретил: «Мартын, ходи в милицию». Сердце упало.

– Ты умеешь тайну хранить? – спрашивает. Киваю.

– Прочитаю письмо твоего мужа, адресованное той доносчице. И читает: «Неужели ты думаешь, что, лишив солдат моей роты так необходимого рыбьего жира, ты совершила патриотический поступок? Да, такие, как ты, продаются немцам за шелковые чулки...» У меня мурашки по спине. А майор говорит, чтобы я не переживала, все же меня знают, я же не припрятала для себя этот жир. Он меня успокоил. А потом вышла амнистия, дело закрыли, к тому времени и доносчица в реке утонула под Хабаровском. Но вспоминать об этом и сейчас тяжело...

Кавказ

Павлик в конце войны воевал в Манчжурии, огнестрельное ранение получил удачное очень: пуля у левого соска прошла, мягкие ткани задела, со спины большая разрывная рана. А сердце не тронула. Потом еще ранение было в ногу. Вернулся он в конце сорок пятого года. Решили перебраться на Кавказ, устали от холода и голода. Там и Людочка родилась. Павел Евгеньевич работал в Петровске в редакции, перевели его в Черкесск, был корреспондентом, ответственным секретарем. А у меня почему-то голова начала кружиться. Зайду в магазин, вдруг голова закружится резко, все бросаю, на улицу выбегаю. Врачи сказали: «Не климат».

Сибирь

Павел Евгеньевич запрос послал, предложили несколько точек – Находку, Тюменскую область, еще что-то. Мы выбрали Тюмень – ближе ездить на Кавказ. Шел пятидесятый год. Павлик работал в «Тюменской правде», квартиру получили. Потом стали реорганизовывать районы. Павла Евгеньевича как партийца вызвали в райком:

– Поедешь в Сорокинский район, откажешься, полетишь из партии! Мы все бросили и в Сорокино переехали. Затем его перевели в Ишим, потом – в Вагайский район. А в 1967 году мы в Тобольск переехали, стал работать в газете «Советская Сибирь».

Вторая родина

Я долго не могла устроиться на работу. К тому времени уже шестилетняя Лена была. Однажды говорят: «Срочно нужно ходить по домам и делать прививки. Беритесь, если хотите на работу в поликлинику устроиться». А садик открыться должен был через две недели. Говорят: «Срочно! Прямо сейчас». Так и пошла по частным домам улиц Новой, Алябьева с Леной.

Потом уж приняли меня участковым фельдшером. Врач-терапевт был один на весь город, молодые приезжают, да вскоре уедут – квартир нет. Марина Григорьевна Пряженникова сидела на приеме в поликлинике, а по вызовам на дом ходили фельдшеры. Участок у меня был большой – от земляного вала до Анисимовки, Защитино, Соловков. Дома частные, дорог нет, да и транспорта – тоже. Поэтому все пешочком. Больные тоже были всякие – лежит старуха, сын пьет, снохе не нужна, в больницу не берут и «безносая с косой» не прибирает. Шепчет побелевшими губами: «Что хотите со мной делайте». Ходила витамины колола месяцами. До четырех таких больных бывало одновременно. Глядишь, через какое-то время улыбается старушка, на ноги встала, спасибо говорит. Одна из таких – Валентина Ивановна Новикова – жива, звонит, до сих пор благодарит.

Один – за всех

Трудно стало ходить по участку, ноги начали болеть. Перевели меня в инфекционную больницу, что в деревянном здании на задворках больничного городка. Там доработала до пенсии. А какой замечательный коллектив у нас был! Жили под девизом «Один – за всех и все – за одного», потому и звание «Коллектив коммунистического труда» гордо носили. Считали, что приемное отделение – зеркало больницы: как там к пациентам относятся, так и лечат. Каждого больного принимали, как родного, общались, бережно к человеку относились. А ведь больные тоже бывали разные: иной раз привезут бомжа без сознания, в кирзовых сапогах на босу ногу, грязного, запущенного. Санитарочки отмоют, вылечим, приоденем в то, что сами из дома принесем, откормим. Оживет человек, выписываться не хочет. Замечательные люди работали – Александр Кузьмич Новопашин, Клавдия Владимировна Черная, Галина Александровна Маркова, Валентина Михайловна Мамаева, средний медицинский персонал – Галина Васильевна Шишкина, Анастасия Дмитриевна Панова, Ирина Сергеевна Беликова, Надежда Перфильевна Вторушина, Галина Игнатьевна Васкевич, Тамара Анисимовна Быкова, процедурные медсестры Галя Табанакова, Женя Чаркова, Аля Хазеева. До сих пор помнят меня, звонят. Много было хороших специалистов. Пусть простят меня, если кого не назвала – память что-то в последние полгода подводить стала...

От автора

На мой ироничный взгляд на счет слабеющей на девяностом году памяти Мария Ильинична серьезно ответствовала:

– Движение – это жизнь. Не надо себя щадить, надо как можно больше двигаться. Тогда дольше проживете. Слушаю живой говор Марии Ильиничны и думаю, что, конечно, движение – жизнь. Но, видимо, и другие факторы играют важную роль. Главное – у поколения Марии Ильиничны крепок иммунитет, не пропадает интерес к жизни, по-прежнему все хочется знать.

А дружелюбие, добродушие, отсутствие даже намека на зависть, приветливость и коммуникабельность тоже прибавляют здоровье. Скажем, пришлось Марии Ильиничне, уже после ухода Павла Евгеньевича, долгое время жить в Москве, у Елены. Вот только медициной она никого из детей не «заразила», все трое пошли по стопам отца. Валерий Павлович Мартынов был известным в Тюменской области журналистом радио и телевидения, Людмила Павловна работала заведующей отделом, заместителем редактора в «Тобольской правде», затем – редактором газеты «Нефтехимик», Елена тоже одно время трудилась в «Тоболке». А интерес к жизни привила, конечно, мама. И ей самой до сих пор интересно жить! А это – главное. Так долгих вам лет, Мария Ильинична, здоровья – не на один юбилей!

Раиса ПОЛОВИНКО