Не уничижая языка русского

Эта встреча произошла в 1663 году. В Тобольске… Скорее всего, где-то на территории нынешнего нашего кремля, застроенной в те годы тесно, но сплошь из дерева.

На крыльце отведённого ему на постой дома стоял человек. Битый, резаный и в воде топленный, но неизменно проповедующий древлее благочестие. Проделавший путь от нижегородских пределов через Москву до Тобольска, кинутый затем за Лену-реку, ходивший до Нерчинска, Шилки и Амура. На пути в Москву сызнова в Тобольске перемогающийся. Второй, пришедший к нему, тоже был странником. И тоже одержимым особой идеей… Да о нём мы на прошлой только неделе вспоминали-толковали.

Гость остановлен был строго:

– Не подходи, стой там! Признайся, какой ты веры?

– Благослови, отче, – был ему смиренный ответ.

– Не благословляю. Скажи сперва, какой ты веры?

– Отче, честный, я верую во все, во что верует святая апостольская, соборная церковь… А ты не благословишь, благословит Бог.

Не благословил. С тем и разошлись. Так и не состоялся тобольский разговор двух значительных персон христианского мира – неистового протопопа Аввакума и хорватского богослова Крижанича.

Вопль к Господу

О невероятно сложном жизненном пути Аввакума Петрова, о духовных его подвигах и трагическом финале земной жизни мы не раз уж вспоминали на страницах «Тобольской правды». Сегодня в рамках рубрики «Экслибрис» попробуем по мере сил поговорить о литературном творчестве этого человека.

Господь просит от человека не молитв на латыни, греческом или еврейском языках. Нужны ему от нас лишь любовь и добродетели – так говорил Аввакум. «Того ради я и не брегу о красноречии и не уничижаю своего языка русскаго, но простите же меня, грешнаго, а вас всех, рабов Христовых, бог простит и благословит. Аминь».

14 апреля 1682 года в Пустозёрске был заживо сожжён в срубе человек, сей Аминь сотворивший. Сожжён за веру свою, за слова, что гневно бросал в лицо и простому дьячку, и верховному правителю. Сожжён за строки, кои умудрился записать, находясь в нечеловеческих условиях.

И именно благодаря записи проповедь Аввакума, да и жизнь его, что сама была, как проповедь, не растаяла в веках. Без малого два века его творчество сохранилось старообрядцами, но вот в 1861 году было издано, открыто широкой читающей публике «Житие», и Аввакум Петров получил признание уже как писатель.

«В омертвелую словесность, как буря, ворвался живой, мужицкий, полнокровный голос. Это были гениальные «житие» и «послания» бунтаря, неистового протопопа Аввакума», – писал Алексей Николаевич Толстой.

Таких отзывов множество. Как и переводов писаний Аввакумовых – на английский, японский, венгерский, турецкий, славянские, разумеется, языки. Историки литературы приписывают яростному богомольцу до 90 сочинений. Аввакум по праву считается родоначальником новой российской словесности, вольного образного слова, исповедальной прозы. Да и только ли прозы. Хоть и писал сам автор «понеже люблю свой русской природной язык, виршами философскими не обык речи красить», но вчитайтесь-вслушайтесь в эти строки: «Послушай мене, Боже! Послушай мене, царю небесный, свет, послушай меня! Да не возвратится вспять не един из них, и гроб им там устроивши всем, приложи им зла, господи, приложи, и погибель им наведи, да не сбудется пророчество дьявольское!».

Аввакум назвал это «Воплем к Господу»… И это – стихи. Настоящие. Звучащие строгой музыкой слов строго времени.

Грести надобно прилежно

«Четвёртое лето от Тобольска плаванию моему», – писал Аввакум о продолжающемся своём изгнании. В «Житии» своём он вообще часто прибегал к традиционным образам: жизнь – море, судьба человеческая – утлое судёнышко в этом море, вера – якорь спасения, нападки начальства, соблазны – бури.

А потом и «двадесять два лета» прошло, и в 1675 году пишет непокорившийся: «Плаваю и так и сяк, иногда наг, иногда гладен, иногда убит, иногда на дожде, иногда на мразе, иногда на чепи, иногда в железах, иногда в темнице». А к тобольскому брегу дважды прибивало корабль сей. Впервые в 1654 году.

«Таже послали меня в Сибирь с женою и детьми. Протопопица младенца родила; больную в телеге и повезли до Тобольска; три тысящи верст недель с тринадцеть волокли телегами и водою и саньми половину пути».

Полтора года пробыл он в сибирской столице – проповедовал, обличал, изгонял бесов. За это время «пять слов государевых» на него было сказано, доносов то есть. И понесло корабль дальше – в такую глухомань, что и сейчас не каждый решится посетить. В Енисейский острог, а дальше в Даурию, тогда ещё почти неизведанную землю забайкальскую. О тамошних тягостных мытарствах Аввакума с чадами и домочадцами немало было промеж нас прежде говорено, так что пролистнём года-этапы, как страницы знакомой книги.

А когда всесильный Никон-патриарх утратил влияние при дворе царском, так вышел Аввакуму указ – на Москву возвращаться. И на том пути протопоп опять в Тобольск попал (а иной-то дороги тогда и не было). Пробыл он здесь с конца июня 1663 года по середину февраля 1664-го. И тогда именно, в какой день неизвестно, произошла встреча, с которой мы наше нынешнее рассуждение начали. Встреча, которая могла бы вылиться в преинтереснейший разговор. Да вот не схотел Аввакум этого.

Я к чему всё это повторяю раз разом – сдаётся, что в Тобольске нужно бы более внимания уделить таким событиям, как пребывание у нас Аввакума-протопопа. Много славных людей с Тобольском связано, но всё же такого масштаба гостей, вольных и невольных, чтить как-то особенно нужно.

По житейскому морю, как писал Аввакум: «Грести надобно прилежно, чтоб здорово за дружиною в пристанище достигнуть». А память историческая есть важная часть такого прилежания. Сам вот протопоп за веру предков до конца стоял.

Смерть за слово

Большую часть своей жизни Аввакум провёл в опальных скитаниях и заключении. Его мученической смерти предшествовало четырнадцатилетнее заключение в земляной тюрьме в Пустозёрске.

Это была яма, прикрытая срубом… Четырнадцать лет…

«Да ладно так, хорошо!» – пишет Аввакум. И не тужит он о том, что на земляном полу воды по колено. «А сежу наг, нет на мне ни рубашки, лише крест с гойтаном: нельзя мне, в грязи той сидя, носить одежды». И даже житьё своё и старца Епифания, делящего с ним яму, сравнивает с царским: «Покой большой у меня и у старца милостию божию, где пьем и ядим, тут, прости бога ради, и лайно испражняем, да складше на лопату, да и в окошко... Мне видится, и у царя... нет такова покоя».

Так рождается исповедальный жанр русской литературы. И писать, конечно, в застенке не положено. И стрельцы стерегут... Да только те же стрельцы и не дают сгинуть творениям и письмам Аввакума – помогают переправлять их и в Москву, и на Соловки, и другим адресатам.

«Стрельцу у бердыша в топорище велел ящичек сделать, и заклеил своима бедныма рукама то посланейце в бердыш... и поклонился ему низко, да отнесет, богом храним, до рук сына моего, света; а ящичек стрельцу делал старец Епифаний», – пишет Аввакум в письме опальной боярыне Морозовой.

Соузник Аввакума Епифаний… Ему вырезали язык – дабы не проповедовал. Ему отрубили четыре пальца – чтобы не смог и писать. Но он приладился и писать, и рукодельничать. Епифаний мастерил те самые «ящички»-тайники в рукоятях бердышей и полые кресты нательные, в которых уходили на волю многочисленные пустозёрские «грамотки».

А потом в златоглавой столице во время Крещенского водосвятия 6 января 1681 года противники церковных реформ устроили бесчинство в Успенском и Архангельском соборах. И некий Герасим Шапочник с колокольни Ивана Великого метал в толпу горожан свитки с карикатурами и текстами, говорившими неприятности в адрес царя и патриарха.

Считается, что главным автором тех «хульных грамоток» был Аввакум. Так что церковный собор, открывшийся в феврале 1682 года, постановил предавать старообрядцев «градскому суду». Стрелецкий капитан Лешуков прибыл в Пустозёрск и провёл моментальное расследование, и уличил обитателей земляной тюрьмы в распространении зловредных писаний. В Страстную пятницу 14 апреля 1682 года Аввакум, священник Лазарь, дьякон Фёдор и старец Епифаний были сожжены. А рукописи остались. Они ведь не горят, рукописи…