Любить декабриста. Испытание Сибирью

Сегодня мы представляем читателям новый проект «Женские судьбы ссыльной Сибири», созданный совместно с сотрудниками Ялуторовского музейного комплекса.

Это повествование - о жизни женщин-декабристок, которые поехали за своими опальными мужьями в наш суровый необжитый край. Они бросили на волю судьбы знатность,  роскошь и привилегии, свою жизнь, жизнь своих еще не рождённых детей и оставленных ими родственников, родителей…

Что это в нынешнем понимании - моральный подвиг, безумство, нравственные устои, подвижничество во имя любви, супружеский долг, чувство справедливости, сострадание к ближнему? Каждый сделает вывод для себя сам.

Уезжая в далекий край и расставаясь со своими родными, эти женщины не питали надежд, что когда-нибудь свидятся вновь. По постановлению Комитета министров, «невинная жена», последовавшая за мужем в Сибирь, должна была оставаться там до его смерти, а может быть, и до собственной, поскольку правительство не гарантировало их возвращения. Но этих женщин не останавливали никакие препоны. По зову сердца они отправлялись в далёкий край с его морозами и ужасными бытовыми условиями.

До отъезда в Сибирь детей не было лишь у Екатерины Ивановны Трубецкой. Елизавета Петровна Нарышкина единственную дочь похоронила еще до приговора мужа. Дочь Александры Васильевны Ентальцевой от первого брака воспитывалась у отца. Александре Ивановне Давыдовой пришлось пристроить своих шестерых ребятишек к богатым родственникам. Александра Гавриловна Муравьева поручила заботам бабушки двух маленьких дочек (старшей было всего три года) и совсем крохотного сына. Наталья Дмитриевна Фонвизина, единственная дочь престарелых родителей, оставила их с внуками двух и четырех лет. Мария Николаевна Волконская уехала в Сибирь, когда ее сыну не было и года. Анна Васильевна Розен по настоянию мужа задержалась с отъездом, ожидая, пока подрастёт сын. Марии Казимировне Юшневской не разрешили взять с собой дочь от первого брака. У будущей жены Анненкова - Жанетты-Полины Гёбль также была дочь, оставшаяся с бабушкой.

Проторяя дорогу в Сибирь

Екатерина Ивановна Трубецкая уже в июле 1826 года, на следующий день после отъезда мужа, отправилась вслед за ним. В Иркутске губернатор Цейдлер долго запугивал её, повторно требуя письменного отречения от всех прав, которое она уже подписывала в Петербурге. Закона, который бы запрещал супругам быть вместе на каторге, не существовало, а вот статья 222 гласила: «Женщины, идущие по собственной воле, во все время следования не должны быть отделяемы от мужей и не подлежат строгости надзора». Но Трубецких разлучили, Екатерину постоянно обыскивали, как и всех дам, последовавших за своими мужьями. В январе 1827-го, спустя три месяца после приезда в Иркутск, княгиня написала Цейдлеру письмо, полное достоинства, ума и сознания своей правоты:

«Заметив, что Ваше превосходительство все старания употребляет на то, чтобы отвратить меня от моего намерения, нужным считаю письменно изложить Вам причины, препятствующие мне согласиться с Вашим мнением.

Со времени отправления моего в Нерчинские рудники я прожила здесь три месяца в ожидании покрытия моря. Чувство любви к другу заставляет меня с величайшим нетерпением желать соединения с ним. Но я стараюсь хладнокровно рассмотреть своё положение. Оставляя мужа, с которым я прожила пять лет столь счастливо, возвратиться в Россию и жить там в кругу семейства во всяком внешнем удовольствии, но с убитой душой, или, из любви к нему, отказавшись от всех благ мира, с чистой и спокойной совестью добровольно передать себя новому унижению, бедности и всем неисчислимым трудностям горестного его положения, в надежде, что, разделяя все его страдания, могу иногда любовью своею хотя немного скорби его облегчить? Строго испытав себя, я удостоверилась, что силы мои душевные и телесные никак не позволили мне избрать первое, а ко второму сердце сильно влечёт меня».

После этого письма губернатор окончательно понял: Трубецкая непреклонна и бороться с ней бесполезно. Он дал княгине подорожную на выезд в Нерчинск, лошадей, и 20 января она отправилась в путь.

Спустя несколько часов после отъезда Екатерины в Иркутск приехала Мария Волконская. С ней Цейдлер обошёлся уже более доброжелательно, хотя и пытался удерживать (продолжалось это всего десять дней), а Александру Муравьёву он практически сразу отпустил к мужу. Так, княгиня Трубецкая своей твёрдостью и благородной волей проложила дорогу в Сибирь остальным жёнам.

Мария Волконская «догнала» её в центре каторжного Забайкалья, в Большом Нерчинском заводе, и подруги не расставались до последних дней жизни Екатерины Ивановны.

Примеру первых тут же последовали Елизавета Нарышкина и Александра Ентальцева.

В марте 1828 года на каторгу в Читинский острог приехали еще две жены - Александра Давыдова, Наталья Фонвизина  и невеста Анненкова - Полина Гёбль. В августе 1830-го, при переходе каторжан из Читинского острога в Петровский завод, к ним примкнули Анна Розен и Мария Юшневская, а в сентябре 1831 г. в Петровском заводе состоялась свадьба Василия Ивашева с Камиллой Ле-Дантю.

Сословий разных, но цели одной

Это были очень разные женщины - по своему социальному положению, возрасту, характеру и уровню образования. Безродные, как Ентальцева, и жестоко в детстве бедствовавшие, как француженка Гёбль, и такие неродовитые, как дочь гувернантки Ле-Дантю.

Не могла похвастаться богатством генеральша Юшневская, которая, добившись разрешения на отъезд в Сибирь, вынуждена была продать последнюю шубу и серебряные ложки, чтобы заплатить за дорогу. Такой же «середнячкой» являлась на тот момент и баронесса Розен (Анна Васильевна Малиновская) - дочь первого директора знаменитого Царскосельского лицея. К ним можно причислить и Александру Ивановну (в девичестве Потапову) - дочь мелкого чиновника, которая еще в 1819 году 17-летней девушкой сошлась с родовитым Василием Давыдовым, братом Николая Раевского по матери. Поэтому мезальянс не был официально оформлен до мая 1825 г.

Но большая же их часть принадлежала к титулованной знати. Княгиня Волконская – дочь знаменитого генерала Раевского и правнучка Ломоносова, Трубецкая – дочь миллионерши Козицкой и графа Лаваля. Отцом Муравьевой был граф Чернышев, а Нарышкиной - граф Коновницын. Генеральша Фонвизина принадлежала к знаменитому и богатому роду Апухтиных.

По возрасту женщины были тоже разные. Самые старшие из них - Юшневская и Ентальцева. Мария Казимировна приехала в Сибирь в 1830 году, в сорок лет. Примерно столько же исполнилось и Александре Ентальцевой. Следующая по старшинству - Анна Васильевна Розен. Остальные восемь родились уже в первом десятилетии XIX в., и в Сибирь приехали, когда им не было и тридцати, а Марии Волконской даже и 29-ти. Муравьевой, Фонвизиной и Лe-Дантю в момент их приезда исполнилось всего по двадцать три года, Нарышкиной и Давыдовой - по двадцать шесть, Трубецкой и Анненковой - двадцать восемь лет.

Покуда есть друзья...

Практически сразу женщины начали борьбу за облегчение условий заключения и стали засыпать письмами Петербург и Москву, рассчитывая на близость родственников ко двору. И, действительно, Чернышев, сын и зять которого отбывали ссылку в Сибири, не лишился царской милости. Мать и сестра Сергея Волконского по-прежнему состояли при дворе, а на балы к графине Лаваль, как и раньше, съезжался весь Петербург. У Екатерины Муравьевой друзья в литературном и ученом мире, среди которых Василий Андреевич Жуковский, жена министра финансов Канкрина, родственница Екатерины Федоровны и сестра декабриста Артамона Муравьева.

Император хотел изолировать декабристов, заставить забыть их имена, просто изжить их из памяти. Но приехавшая Александра Муравьева передала декабристам послание Пушкина. Через 27 лет после происшедшего лицейский друг Иван Пущин напишет: «Воспоминание поэта - товарища Лицея, точно озарило заточение, как он сам говорил, и мне отрадно было быть обязанным Александре Григорьевне за эту утешительную минуту». Строки «Во глубине сибирских руд…» дали понять ссыльным, что они не забыты, их помнят и им сочувствуют!

Родные, друзья регулярно писали узникам, а те в ответ этого сделать не могли. (Такое право они получили только с выходом на поселение). В этом тоже заключался расчет правительства на изоляцию декабристов, но замысел разрушили женщины. Для всех узников они писали письма, получали для них корреспонденцию и посылки, выписывали газеты и журналы - как русские, так и иностранные. Писем приходилось писать от десяти до двадцати в неделю. А у Волконской и Трубецкой, которые были лично знакомы со многими родственниками каторжан, это число иногда доходило и до тридцати.

Женщины находили себе пристанище вблизи тюрем в простых деревенских избах, сами готовили еду, ходили за водой, рубили дрова и топили печи. Несмотря на подписку об отказе от семейной жизни, свидания с мужьями им все же дозволялись - по часу два раза в неделю в присутствии офицера. На каторге, до выхода на поселение, в семьях осуждённых родились 22 ребенка.

Одна из этих женщин - Александра Васильевна Ентальцева, прожила в Ялуторовске почти 26 лет, из них 11 – вдовой. Проездом или задержавшись на несколько дней гостили: Жозефина Адамовна, супруга Александра Муравьева, Наталья Фонвизина, Прасковья Анненкова и Мария Волконская. Останавливались в основном у Ивана Пущина, но посещали и дома Басаргиных, Муравьевых-Апостолов, Ентальцевых, Оболенских.

Из женщин ссылку пережили только восемь. Первой в 1832 году умерла Александра Муравьева в Петровском заводе, через семь лет после неё - Камилла Ивашева, на поселении в Туринске. Екатерина Трубецкая была похоронена в 1854 г. в Иркутске, в одной могиле с тремя детьми.

Раньше других в Европейскую Россию вернулись Анна Розен и Елизавета Нарышкина с мужьями, отправленными на Кавказ в 1837-м. Давыдова, Ентальцева и Юшневская приехали на малую родину вдовами, похоронив мужей в Сибири.