Два праздника (из цикла Кузьмич и Петрович)

Проснулся Кузьмич от запаха жареной картошки. В окно ласково светило солнышко, и на душе похорошело: снежная буря, наконец-то, угомонилась. Кузьмич прислушался к своему организму: вроде ничего – голова не болит, сердце не щемит, ноги двигаются. Да и пора уже: после 23 февраля четыре дня прошло, или пять? Кузьмич сел на кровать, слегка потянулся, спина хрустнула, крякнула, но успокоилась.

В комнате было прибрано, тихо и пусто. На столике мигало новоявленное чудо. Ноутбук. «Вот удружила молодёжь!» – с опаской поглядывая на светящийся экран, подумал Кузьмич. «На кой ляд он мне сдался, если я и подойти-то к нему боюсь?» Кузьмич смутно припоминал, как сын и внук учили его и Дарью, куда и как нажимать, как Дарья повизгивала то ли от страха, то ли от восторга, а он тупо смотрел и напряжённо вспоминал, куда могли деться целых два дня, если вчера было 23 февраля, а сегодня уже 26?!

Праздник он помнил хорошо. Они с Петровичем принимали подарки и поздравления, пели песни, плясали... кажется. Потом у них была война: они с Петровичем, сидя в вырытых в снегу ямах, обстреливали врага бутылками с зажигательной смесью, но никак не могли пойти врукопашную – встать не получалось, видать, взрывной волной откидывало и снова бросало в сугроб. Потом Кузьмич помнит взрывы, яркие вспышки, крики Петровича: «Умрём, но не сдадимся! Бей их, гадов!» Потом провал в памяти, видимо, снарядом зацепило. Очнулся Кузьмич, когда их с Петровичем вытаскивали из подпола, где они рыли окоп, помнит, как Дарья причитала, что перерыли весь подпол, как кроты, теперь вода пойдёт в картошку весной, помнит, как снова взорвалась граната, и он закрыл своим телом горячо любимого внука, а сын хохотал. Последнее, что помнил Кузьмич, он подумал, что сын сошёл с ума, и он должен их защищать, но в руках у него почему-то не винтовка, а кочан капусты.

Кузьмич поёжился. Вспомнил, как на следующий день гости хохотали, вспоминая их бой с Петровичем, отпаивали их рассолом, мазали «боевые раны» какой-то гадостью, а внук интересовался, неужели петарды так похожи на гранаты, и как переводится с немецкого на русский выражение «ёлы-палы, окопались, туды, твою мать!»

Кузьмич вздохнул и начал одеваться. Праздник кончился, и начинались будни. Гости разъехались, дома пахло его любимой жареной на сале картошкой, от праздника остался этот монстр на столе, слабость в теле да новая рубаха, подаренная Дарьей. «Как там, интересно, Петрович?» – подумал Кузьмич. Друга видел последний раз, когда его волокли домой, а тот вырывался и кричал, что его берут в плен, но он с трофеем, и всё порывался засунуть бутылку с самогоном в валенок. Крехтя, Кузьмич надел обувку и потопал на улицу. Как хорошо! Вдыхая свежий, пахнущий чуть талым снегом воздух, Кузьмич подумал: «Везёт бабам!» 23 февраля непонятно, что творилось на улице: снег, ветер, метель, а к женскому празднику ближе – так весна прямо, солнце так и слепит глаза, воробушки в луже купаются, красота! 8-е Марта! Снова праздник! Но теперь-то их половинки оторвутся по полной, всё припомнят, по полочкам разложат! А ещё подарки! Что дарить? Господи, ну что можно подарить 70-летней даме? Что её может удивить, коль она прожила такую долгую жизнь?! Живя с Кузьмичом, Дарья уже давно перестала чему-то удивляться. Кузьмича от этих мыслей опять затошнило. Заболела голова, ноги снова стали подкашиваться.

«Ничего ещё не прошло», – тоскливо констатировал он и поплёлся к туалету, открыл дверь и остолбенел: в туалете, наставив на него автомат, стоял мужик и улыбался. Заорав так, что у самого уши заложило, захлопнул дверь и, продолжая голосить, Кузьмич бросился на живот и, сколько хватило сил, стал ползти от опасного места за теплицу. Влага от снега быстро впитывалась в тоненькую куртку и трико, Кузьмича трясло от холода и страха, а из горла уже вырывался не крик, а какое-то мычание. «Господи, как этот убивец окопался в его собственном туалете да ещё с такой пушкой? Как он туда влез-то, такой бугай?!» Кузьмич уже собирался с криком: «Караул!» сигануть через забор, как вдруг увидел входившую во двор Дарью.

– Кути, кути, – зычно стала звать кур хозяйка и спокойно направилась к сараюшке.

Кузьмич не выдержал:

– Ложись! – завопил он, бросился к Дарье, сбил её с ног и начал катить (поднять её он при всём желании не мог) за теплицу. Растерявшаяся от неожиданности Дарья сначала не сопротивлялась и легко, как колобок, катилась туда, куда её толкали, но, очухавшись, оттолкнула Кузьмича, поднялась на колени, упёрла руки в бока и закричала:

– Ты что, дурак старый, совсем допился? Ты чего меня, как снежную бабу, катаешь? Сам весь в снегу и меня туда же, нашёл время в снегу кувыркаться!

– Дура! – взревел Кузьмич, посиневший от холода, испуга, злости. – Там в туалете мужик с автоматом стоит, а ты тут, курица, со своими «кути, кути!»

Замолчал. Дарья же, открыв рот, стала тихо отползать от Кузьмича, крестясь и кланяясь, не вставая.

– Да не сбрендил я! – снова завопил Кузьмич.

И откуда только храбрость взялась: схватил стоящие у теплицы вилы и помчался к туалету. Дарья, очнувшись, кинулась за ним. У туалета они оказались вместе. Прислушались. Было тихо. Кузьмич перехватил покрепче вилы, распахнул дверь и снова чуть не заорал. На него снова уставился амбал с автоматом!

– Ты чего тут делаешь, гадючья морда! – начал было Кузьмич и осёкся.

Дарья хохотала. За всю их немаленькую совместную жизнь он ни разу не слыхал, чтобы она так веселилась. Уперев руки в бока, Дарья покачивалась от хохота, всплескивала руками и снова хохотала.

– Это Ван Дама, – сквозь хохот, наконец, сказала она. – Мы с внуком из магазина картины, постеры называются, принесли, а я этого в туалете повесила, красивый больно, внуку по душе пришёлся, не выкидывать же!

– Какая дама? Мужик там! – лепетал очумевший Кузьмич, а Дарья уже икала от хохота.

Через некоторое время Кузьмич, раскрыв пошире дверь, с интересом рассматривал огромный плакат на стене туалета.

– Как настоящий, – восхищался он.

Здоровый этот бугай Ван-Дамм. И автомат что надо! Только не место ему тут, мало ли что? Память у Кузьмича уже не та, забудет с похмелья, что постер этот тут окопался, опять же лампочки здесь нет, забредёт невзначай… Тут и до инфаркта с такой красотой недалеко. Кузьмич оглянулся на Дарью, сорвал плакат и вдруг светло и радостно улыбнулся. Он теперь знал, что подарить жене в день 8-го Марта. Купит Дарье в подарок хорошую картину – «Три богатыря» называется и повесит её в доме на видном месте. Пусть любуется на наших русских мужиков, а не на этих, с автоматом которые. Тут тебе и подарок и удовольствие! Ну, а на цветы они с Петровичем своим дамам сбросятся. Авось, двух пенсий хватит. 8-е Марта всё же женский праздник, в этот день без цветов никак!