Покорение Сибирью

Внутри собственного сюжета

Ума не приложу, как точнее представить Татьяну Тепышеву. Журналист? Но сама она от этого звания энергично открещивается. А меж тем, награждена медалью Союза журналистов «За профессионализм». Исследователь? Но ни к какому научному сообществу не принадлежит, не примыкает, не служит. Меж тем, затеянные ею экспедиции соразмерны программе научного института уже даже размахом в пространстве: Алтай, Енисей, Украина, Нарьян-Мар, река Керженец в Заволжье, а в Тюменской области излюбленные маршруты - Исетский край и Ахманка в Нижнетавдинском. Ну и Упорово, Тобольск, Аромашево. Может, краевед? Да и в это ложе никак не умещается. Краеведы частенько впадают в мелкотравчатую описательность (если не сказать, инвентаризацию фактов), а в текстах Татьяны Тепышевой бьётся горячее сердце.

Да взять даже самое элементарное: горожанка она или деревенская? Ведь начиная с апреля до глубокой осени, привязана Татьяна Нифановна к родовому своему дому в старообрядческой деревне под Тугулымом. Я, говорит, девятнадцатая тут, и вы ни за что не отличите её от прочих крестьянок ни по тому, как споро управляется она литовкой на лугу, ни по её сибирскому говорку.

А уж как Татьяна Нифановна открещивалась от моего внимания к ней! Её рабочий график чем-то смахивает на железный календарь оперной дивы. Выкроить там паузу для внезапного баловства никак невозможно. Вот разве что когда вернётся из деревни Скородум, куда она запланировала поездку на могилу к Матрёнушке... Сжалилась всё-таки надо мной.

Теперь кто такая Матрёнушка. Да нет, не родня. Матрёна Фёдоровна Лескова из Упоровского края - праведница, про каких православные говорят «милующие сердце». Её открытая сердечность, её мудрая простота, её безропотное смирение до сих пор в памяти старожилов-скородумцев. В деревне её между собой звали легковушкой - до того легка была Матрёнушка на подъём для любого дела. А в наследство осталась от неё одна-единственная икона, но до того тёмная, что не разобрать лика святого. Однако внук Санька в сетке из-под картошки прихватил как-то икону в город: всё-таки память о бабке, которая учила его молиться, да легонько и наставляла его. Может, лет через пятнадцать наткнулся он на чёрную доску и пробовал даже реставрировать её и квасной гущей, и луковым соком, да всё тщетно.

Я намеренно избегаю одно чудесное явление (это отдельный сюжет), только после него стали проступать на чёрной доске пятна позолоты, а потом и лик Николая Чудотворца, самого по- читаемого русского святого. К тому моменту внук Матрёнушки Александр Гаврилович Журун, «человек с пожарным рукавом в руках», вдруг становится депутатом городской Думы. Череда всех чудотворений так потрясла его, что во вверенном ему округе (посёлок Мыс) обновившуюся икону по благословению поместили в часовню Рождества Богородицы.

А затем случилось невероятное: икона Николая Чудотворца, завещанная Матрёнушкой, привела к созиданию храма в Восточном микрорайоне Тюмени. А начиналось так. На второй срок Александр Гаврилович не прошёл в Думу и, погоревав, рассудил так: «В Думе я таким чудесным образом оказался и для того, чтоб добиться выделения земли под строительство храма. Мне открылось: иконе нужен храм». А поскольку живёт Александр Гаврилович в Восточном микрорайоне - вот вам и логическая цепочка. Строился Свято-Никольский храм с 2003 года на окраине города на народные деньги, и свою лепту вносили на него не одни тюменцы. А старостой народного храма и стал подполковник внутренней службы Александр Журун.

Всю эту историю рассказала в своём очерке Татьяна Нифановна, забыв упомянуть себя среди учредителей Свято-Никольского храма. А дальше начинается непонятное. Как журналист она отработала тему, не так ли? Зачем же затевать ещё встречу прихожан со скородумцами, поминая Матрёнушку? Зачем напрягать районное начальство просьбами собрать к могиле праведницы упоровцев? Начальство, как ни отбивалось, всё-таки 11 библиотекарей прибыло на встречу с прихожанами Свято-Никольского храма. Ну и скородумцы подтянулись. И после молитвы (на могиле), после фильма о строительстве храма в скородумском клубе настал для Татьяны Нифановны любимый ею час, когда она глядит в глаза своих героев. Её трогает всякий раз, когда эти грубоватые лица светятся детским любопытством. Правда, в ответ ей долго ничего не могли сказать, но потом на сцену вышел мужчина, мучительно топтался, робел, а потом вдруг заплакал: клуб-то в Скородуме как раз построен на месте разрушенного храма. Тут запричитала и горластая Антонина, которую пытались урезонить, но тщетно. Раньше она работала в клубе кочегаром, да уволилась через два года: «Мне жутко было слышать, как ангелы ругаются от этих дискотек».

Когда вышли из клуба, то старожилы обратили внимание гостей на дорожку из красного кирпича - это и есть остатки фундамента бывшего храма. А ведь рядом с храмом всегда хоронили его благотворителей. «Выходит, мы на гробах пляшем?» - подводит итог Татьяна Нифановна.

Скажите, кто она по функциям в этом эпизоде? И организатор события, и его летописец. Да ещё и проповедник. Так может случиться только в одном случае: журналистский проект абсолютно совпадает с личностным. Неужели это тот счастливый случай, когда человек услышал и исполняет своё предназначение на Земле? Когда он не себя замечает, а только свою вовлечённость в дело?

Я давно слежу за публикациями Татьяны Тепышевой, но, признаться, окончательный толчок для встречи получила недавно. Вдруг узнала, что во всемирном наследии ЮНЕСКО есть список нематериальных ценностей, и в нём от огромной России - только две позиции: старообрядческая культура и якутский эпос «Олонхо». Вот по поводу старообрядцев я и разбежалась к Татьяне Тепышевой и тут же получила от неё вразумление своему легкомыслию. Тема старообрядцев для неё - не самоцель, а только инструмент в постижении самосознания сибиряков. Да так ведь ещё лучше!

Часть её историй, рассказанных «с патриотической скорбью», собраны и опубликованы в книге «Мы, сибиряки». Читая её, я решила ввести вас в этот мир методом комментированного чтения. Метод прост и удобен: приводишь кусочек текста, а потом истолковываешь его. Автор-то рядом.

«Мозольные» дни

Экспедиция на реку Керженец

Как сейчас перед глазами картинка с детских лет в памяти: на околице вечерком сидят на брёвнышках старики, скотину с поскотины пришли встречать. Лавочек в деревнях староверов сроду не бывало: просидишь на лавке день-деньской, а когда робить-то! Промеж себя судят: «Этот правильно кержачит» - значит, верит и живёт по-старому, по-истинному. А уж если хотели похвалить кого-то, то так говорили: «Ну, этот настоящий кержак», то есть мужик крепкий, справедливый, надёжный.

-Как я понимаю, Татьяна Нифановна, кержаками в Сибири звали староверов-беспоповцев. А слово «кержак» - производное от имени речки Керженец, левого притока Волги. Отправляясь в столь трудное путешествие в тёмные заволжские леса, в глухомань несусветную, что Вы искали?

-Ещё во времена Ивана Грозного заволжские дебри стали приютом для беглых и ссыльных. В 17-м веке даже бытовала пословица «Нечем платить долгу – дай пойду за Волгу». Места глухие, дикие притягивали всех беглых - и крепостных крестьян, и посадских людей, а как произошёл трагический раскол в православной церкви - потянулись сюда и старообрядцы, «упрямцы веры», не признававшие нововведений в церковном уставе. К концу 17-го века в керженских лесах насчитывалось около ста скитов.

Скит и значит место потаённое, нечто вроде монастыря в лесу. Первое мощное разорение скитов произошло при Петре I в 1720 году. Вот тогда кержаки, спасаясь, хлынули в места совсем недоступные: на Урал, на Демидовские заводы и к нам в Сибирь.

-Как же обустраивалась жизнь в такой изоляции от мира сего?

-Первичные скиты - просто монашеские келейки на гривках, а затем, расширяясь, они дробились на обители. Скажем, в Комаровском скиту было 48 обителей, и в общей сложности в начале 19-го века там жило около трёх тысяч иноков и инокинь, да ещё бельцы (послушники), да ещё примыкали дома мирских жителей, которые затем разрастались в деревни. В середине каждой обители на площади ставили часовню. Рубленые избы под тесовыми крышами ориентировали лицом (фасадом) к часовне, а на задах обители распластывались огороды. Дело монаха - молитва и труд. Жизнь в уединении требовала подвижничества. Гонения на старообрядцев то усиливались, то ослабевали (самые лютые при Петре I, Анне Иоанновне, Николае I). Вот что вырабатывало исключительную осмотрительность, замкнутость характера. Кстати, попасть чужаку в староверческий скит практически невозможно, и потому особенную ценность для культуры составляют фотоснимки Максима Дмитриева, сделанные на Керженце в конце 19-го века.

-Стало быть, слушая керженские были, Вы прикасались к истокам несгибаемого сибирского характера, который кержаки принесли с собой в Сибирь...

-У меня была и особенная цель - попасть в древнейшие скиты: Смольяны и Духов скит, где проживал старец Софонтий, на чьё имя я натыкалась в древних рукописях. Его почитали все уральские и сибирские староверы. Уж как мы вышли к могиле старца Софонтия, уж как кружили и кружили по лесу с моим провожатым, 77-летним ложкарём Авдеем Савельевичем, лучше умолчу. А вот о старце Софонтии сказать надобно. Он из иноков Соловецкого монастыря, братия которого отказалась принять новопечатные богослужебные книги, за что и поплатилась восьмилетней осадной войной с царскими войсками. А как монастырская крепость пала, то от казни спаслось только 14 иноков, и семеро из них бежали на Керженец (1676 год). Среди них Софонтий, который вскоре основал свой скит во имя Святого Духа. Это место у истоков речушки Песошной под городом Семёновом. Отец Софонтий стал самым почитаемым духовным лидером на Керженце, но для сибиряков эта фигура значима особенно. Перед смертью (около 1715 года) старец Софонтий побывал в Сибири, и в скиту около деревни Ильиной в нынешней Курганской области повстречался с престарелым иноком Авраамием. По всей видимости, старцы обсуждали самый больной вопрос: где укрыться кержакам, когда пойдёт разорение их скитов. Вот когда продумывалась стратегия исхода кержаков в Зауралье и Сибирь. И вот почему возник у меня новый маршрут - на реку Ирюм, левый приток Исети, ставший одним их четырёх очагов сибирского старообрядчества. Именно эти места связаны с иноком Авраамием.

-Получается, что на Керженце Вы искали Духов скит старца Софонтия...

-... а нашла понимание, что в керженских лесах берут истоки наша сибирская основательность, весомость и тяжеловесность, крепость телом и сила духа.

-И всё-таки старообрядчество - отнюдь не весь сибирский этнос...

-Между никонианами и старообрядцами различие только в богослужении. Молились по-разному, а уклад жизни - один и тот же. Однако староверческие общины законсервировали древнерусский уклад крепко-накрепко.

«Упрямцы веры»

Аввакумовские чтения - международный форум в Нарьян-Маре, вблизи городка Пустозерска, где сожжены вожди церковного раскола в 1682 году.

Аввакум всегда желал пострадать за веру, завидовал казнённым, умученным - вся жизнь его была сплошным мучением, и семье досталось с лихвой. Он желал выговориться, и это ему удалось. За годы заточения в земляной тюрьме Пустозёрска им написаны четыре редакции «Жития». А сколько грамот, воззваний разошлось по Руси. «Любо им, как молчу, да мне так не сошлось».

-Был в трагической судьбе протопопа Аввакума особенный момент, когда страстотерпец мог стать миротворцем. Когда вернулся он в Москву с горемычным семейством из сибирской ссылки, потеряв двух малолетних деток, царь Алексей Михайлович принял его «яко ангела Божия», предложил стать своим духовником. Царю так нужна была его поддержка в реформировании церкви, уж доверие народное к Аввакуму ни с чем не сравнимо. Этот момент его личностного выбора просто завораживает. Не будь у Аввакума такого неодолимого влечения к жертвенной своей миссии (страсти к страданию) - может, и церковная смута не разыгралась бы в России на столетия, похожая на затяжную гражданскую войну. То есть в истории просматриваются всё-таки точки бифуркации, когда развитие событий может принять другой ход. Но страдать за идею до подвига на костре – это так по-русски, так безбрежно и безоглядно!

-Вы ничего не понимаете. Мироощущение глубоко верующего человека совсем особое. Христос – не отвлечение для умствований, а живая личность для Аввакума. Его поведенческий мотив понятен верующим - страстно пострадать за Христа. И Господь дал ему эту возможность.

Кстати, церковные реформы были насущной необходимостью в 17-м веке. Тогда вся суть церковной жизни сместилась с божьей благодати к обрядоверию. И когда возник кружок ревнителей благочестия (поддержанный царём), то в нём оказались и Аввакум, и Никон. И именно протопоп Аввакум восстановил в храмах проповедь, исчезнувшую во времена татаро-монгольского ига. Именно он взялся за исправление ошибок, вкравшихся в богослужебные книги при переписке. То есть он стоял у истоков реформ. Но когда «тишайший» царь Алексей Михайлович взял курс на внедрение элементов западной культуры в русскую жизнь, когда дело коснулось обрядов, вот тут произошёл перелом. Ситуацию усугубило избрание патриархом Никона. У безвестного прежде монаха появилась власть, соизмеримая с царской. Им овладела известная на Руси болезнь - «из грязи в князи». Самоутверждаясь, он внедрял новизну насильно. А к чему приводит насилие в делах духовных? К яростному сопротивлению.

-Татьяна Нифановна, а как Вы расцениваете церковный раскол в исторической динамике? Ведь культурная изоляция - путь тупиковый, как я понимаю. Любая архаика в обычаях и нравах интересна для этнографов, но губительна для живого организма, каким является народ.

-Церковный раскол - колоссальный надлом в русском менталитете, за что народ заплатил потерей духовной энергии. Поймите, началось с того, что самые религиозные люди в 17-м веке не были глубоко убеждены в необходимости реформ и откололись от официальной политики церкви. Не нашлось человека, который бы вразумил их убедительно. И вышло так, что откололись-то они навсегда. Да, можно понять старообрядцев 17-18 веков, ушедших с глаз долой - в скиты, в земли, недоступные оку Государеву. Они готовы были платить двойной налог за исповедание по-старому (введён при Петре I). «Только оставьте нас в покое!» Вот откуда возникло слово «двоедане». Но к 20-му веку в результате дроблений на толки и согласия, оставшись без церкви, они упёрлись в тупик. Скажем, в Исетском районе в деревне Кукушки жило семь харизматичных мужиков - и каждый из них вёл себя как вероучитель. Вот до чего доходит!

-И всё-таки чему-то учит нас старообрядческая культура?

-Вы, конечно, слышали про гари - массовые самосожжения старообрядцев в ответ на преследования. Гари благословлял Аввакум, а впоследствии они сошли нанет. Но в этих экстремальных формах со всей безмерностью выражено вот что: самое ценное для души-христианки - не жизнь. Главное – царствие Божие, главное - Отечество.

Второй урок старообрядческой культуры - жадность к работе. Трудолюбие у них доведено до апогея. Куда бы ни приходили староверы - край расцветал. Кстати, живя в Исетском районе, я отметила парадоксальное явление. Модернизация внедряется здесь гораздо продуктивней. А суть в том, что проворный крестьянский ум выработал в старовере психологию хозяина, ответственного за всё. Так зачем он будет хвататься за литовку, если есть сенокосилка?

-Значит, староверы консервативны в вопросах веры, чести, достоинства. Но никак не технологий?

-Наглядный пример Вам - русские купцы-меценаты Рябушинские, Морозовы, Мамонтовы. По сословным ограничениям старообрядцы не могли дать детям высшее образование, путь к светской карьере для них был долго закрыт. Оставалось одно поприще - торговля. Но какой вклад внесли именно сыновья купцов-старообрядцев своими коллекциями живописи в русскую культуру!

Дары и проклятья

Уроки родной деревни Малаховой

Про русское «авось» в Сибири не вспоминают, у нас только знай пошевеливайся. Хотя исстари люди знали, что «ретивая лошадка быстро надорвётся», поэтому работали так, чтобы по завершении работы оставались силы на продолжение. Был свой, веками отлаженный ритм крестьянского труда. Христианские праздники служили вехами страды: сеять закончили - Троица, отдышись, пахарь; сенокос начинается – помолись сначала апостолам Петру и Павлу; перед уборкой урожая просили у Ильи-Пророка доброй погоды, «вёдра». Надрыва не было, всё мерно, слаженно, знать, поэтому крестьянская жизнь даёт такое чувство совершенно особой радости.

-Уж больно благостная у Вас картинка выходит, Татьяна Нифановна. Всё ли к радости сводилось и сводится в крестьянской доле?

-Да, я знаю весь трагизм нашей истории. Да, я знаю, что наши победы всегда были на грани поражения. Но знаю и то, что мы умирали, чтоб возродиться во всём величии.

-Давайте о величии поговорим конкретнее. Коли староверский характер несёт в себе матрицу древнерусского человека, так это не послужит ли нам в помощь для постижения пресловутой загадки русской души?

-Загадка русской души проистекает от наших бескрайних просторов. Как вместить в себя столь гигантские пространства? Труд тяжкий, непосильный. Если окидывать мысленным взором исторический путь русского народа, то это бесконечное освоение пространств. То теснимые с юга татаро-монголами, мы обживаем Ополье, немереные земли Севера, а уж как через Урал перевалили, то до Тихого океана оттянули свои границы за какие-нибудь 60-70 лет. У русского народа освоение земель и есть главный дар и призвание. Боль в том, что сейчас этот дар не востребован. Ты не хозяин этих пространств, а только пользователь - внушают нам голоса чуждых культур. Вместо исконной жадности к труду навязывается жадность к земным благам. А культ удовольствия, роскоши, неги - пагубный путь, о чём учит хотя бы история Римской империи.

-Коли уж мы заговорили о дарах, то давайте оценим и нашу любовь к одариванию других, так удивляющую иноземцев.

-Крещённые последними в Европе, мы приняли веру не разумом (как протестанты), не волей (как католики), а сердцем. Вот почему у русских есть такой естественный жест в общении - обнимание. Вот почему мы сильней всего счастливы, когда дарим. Вот почему в сибирских деревнях всегда была жива исключительная забота обо всех путниках, странниках, нищих, а в тюрьмы к колодникам по христианским праздникам, как рассказывают тюменские старожилы, принято было везти угощение возами. Другое дело, что у сибиряков милосердие глубоко спрятано, оно не показное, и за этой целомудренной сдержанностью (или застенчивостью) не сразу разглядишь нежное сердце.

-А что даёт прививка протестантской идеологии успеха к национальной матрице?

-В России исстари повелось, что одна вещь переходила из рук в руки, служила и дедам, и внукам. Такое поведение продиктовано христианскими заповедями: все страсти, отравляющие чистую радость бытия, вытекают от сластолюбия. Сласти рождают страсти. Поэтому насаждаемую идеологию успеха и удовольствия можно трактовать как попытку перекодировать традиционный русский генотип. Нацию можно истребить без единого выстрела. Просто вытравить её базовые ценности. Вытравить сладенькими призывами: «Ты достоин большего», «Позволь себе недоступное». Что это, как не растление духа?

Именно сегодня, когда в мире идёт война цивилизаций, нам надо понять себя. Кто мы такие? На что способны? Каковы природные дары нашего духа? Вот почему я хочу докопаться до корней, до истоков национального характера. И мой опыт странствий в глубинах народной жизни говорит о том, что земля наша держится на безвестных праведниках. Не оскудели родники милосердия, не оскудели!

Послесловие

Уж о русском характере никто, кажется, не сказал ярче и сильней, чем Николай Лесков. Погружаясь в стихию его прозы, заглядываешь туда, «где слишком хорошо», по словам Дмитрия Быкова, блистательного публициста и писателя. Конечно, рядом с беспощадно-точной характеристикой русской ментальности, высказанной нашим озорным вольнодумцем (эссе «Лесковское одеяло»), тексты Татьяны Тепышевой звучат ностальгическим ручейком. В них нет места иронии и насмешке – одно только горестное любование, а герои все сплошь праведники и праведницы, особенно взрастившие её женщины в деревне Малаховой. И нянюшка Федосья Ивановна (прабабушка), и бабушка Таисья, и незабвенная матушка Любовь Ивановна - все те безвестные русские крестьянки, о которых Серафим Саровский сказал: «Платочки спасут мир». Они учили Танюшку не назиданием, а всеми своими поступками, всей своей самоотверженностью и терпением. Хотя, конечно, подраставшая девочка особенно любила и совместное сумерничанье перед печкой, и посиделки на завалинке, так что восприняла и виртуозное плетение словес на сибирский манер, и что-то ещё подспудное, неизмеримо более важное.

Почему Татьяна Нифановна не причисляет себя безусловно к журналистам? Да виданное ли это дело среди нашей братии, чтоб кто-то добровольно попёр сквозь бурелом на Авраамов остров, рискуя сгинуть безвестно «средь топи блат»? Или финансировал из собственных скудных средств все свои экспедиции? Или занимался сбором народных средств на строительство Свято-Никольского храма? Журналистика на наших глазах скатывается в сферу обслуживания власти или прилежно отслеживает приключения светских львиц и удачливых прощелыг. И вдруг раздаётся голос человека, который жизнь свою подчиняет исследованию мучающей его темы! Неужели подобную миссионерскую одержимость может породить только старообрядческая деревня?