1950-е годы представляют: Поликарп Прокопьев

Зот Тоболкин, сборник очерков «Эпоха и личность»

Председателя колзоза выбирали в полночь

Когда он смотрел на знакомые лица, душа наполнялась теплом

С чего началась его председательская эпопея? Работал в молодёжной газете. Приехал в ту пору в один колхозишко... Родился и вырос в деревне, секретов, как он полагал, от его зоркого глаза не утаишь. И начал по молодости лет бойко отчитывать председателя за то, за это. Наверно, имел такое право. Хотя вряд ли стерпел бы, если б я, тоже деревенский и уже кое-что повидавший человек, начал учить его сейчас, как доить корову или как лучше выращивать хлеб. (А ведь учат! Уча-а-ат).

Прежде чем стать журналистом, Петрович повоевал и вообще хлебнул лиха. С семнадцати лет войну начал. Был десантником, танкистом. Со смертью - о том свидетельствуют ордена - нос к носу сталкивался. Но, слава Богу, разошлись мирно. Хотя ранен, и не раз.

Ну так вот, начал он тогда внушать председателю, что хорошо и что плохо. Пора была сложная, переломная пора... Впрочем, когда она в деревне не переломная?.. Всё время что-то находим, что-то отвергаем... . Диалектика! Петрович это словечко произносит с неподражаемой интонацией. С глубоким смыслом, артистически...

Председатель, доведённый советами и приказами сверху до отчаяния, чуть ли не со слезами воскликнул:

-Худо! А ты сядь вот сюда, - он пинком ноги вышвырнул из-за стола, за которым сидел, табуретку, - сядь и поруководи!

-Что, на испуг берёшь?

-Ну сядь, сядь! - нажимал председатель.

И Прокопьев сел. Да не на время, а на всю жизнь... И вот уж тридцать лет без малого сидит в председательском кресле. Капитально, прочно сидит. И только тот, кто был председателем (и в пору пропашной лихорадки, и в пору совнархозов и производственных управлений, и в иные годы, когда захлёстывали реорганизационные волны и в их водах захлёбывались кормильцы страны), так вот только тот и поймёт, сколь это непросто.

В тридцать лет - за учебники

Выбрали ведь... с издёвочкой, с назидательными репликами: «Давай, парень, разворачивайся!» И было это не столь красиво, как в фильме о современном председателе, который ну прямо везде на своём месте. Пришлось попотеть. Думал, того, что вырос в деревне, довольно. Знает с детства, как и когда пахать землю, с которой стороны супонь затягивать и как ярмо надевать... И всё же вынужден был, тридцатилетний, сесть за учебники. Одного гонору, дерзости одной оказалось маловато. И даже того, что босою ногой с детства ходил за плугом, что мальчонкой наравне со взрослыми косил сено, крючил горох, метал зелёнку...

Потом, как журналисты деликатно пишут, после некоторых событий молодой председатель отпросился у колхозников в институт... Враньё это. Стыдливые собратья наши тут смущённо отворачиваются или прикрывают ладошкой глаза. Как же, имела место пренеприятнейшая история. Дорогие мои, к чему это фарисейство? У Прокопьева неприятных историй хоть отбавляй. Такой уж характер. А по молодости он был ещё круче. Словом, Петрович никуда не отпрашивался. Просто сел на скамью подсудимых. Что, шокирует? Не зря говорят, от тюрьмы да от сумы не зарекайся. Это - жизнь, это голимая правда.

Произошло просто. Теперь, трезво со стороны глядя, мы скорее всего осудим поступок горячего председателя. Осудил и закон... Но колхозники даже после суда не хотели отпускать его с поста. Однако суд есть суд. И преступление (или, скорее, хулиганская выходка, срыв) есть преступление: ударил милиционера...

После уборочной, уже чего-то добившись в колхозе и завоевав искреннее расположение колхозников, устроил им праздник. Уборка прошла дружно... Впервые на памяти колхозников что-то оставили в закромах, что-то получили и, разумеется, рассчитались с государством. Как тут не радоваться? Вывез Петрович своих работничков на актив. На машине вывез. После актива сдвинули столы, выпили. За шофёром недосмотрел. Тот, хоть и немного, а тоже выпил. Собрались домой.

-Ну-ка, дыхни! - учуяв запашок, Петрович гневно задвигал бровями. - Эх ты!..

Но путь из района был неближний. Петрович усадил людей, сам сел рядом с шофёром. Кто-то из недругов позвонил в ГАИ:

-У Прокопьева шофёр пьяный. Отнимите права.

На выезде их встретил инспектор. Как водится, стребовал права, приказал:

-А ну-ка, выметайтесь из кабины!

-Слушайте, люди устали... Не пешком же им тащиться в такой день, - начал уговаривать Прокопьев. Но ретивый службист был неуступчив. Тем более что начальство приказало: «Встретить и арестовать машину!»

-Я кому сказал, выметайтесь!

-Ах ты, сопляк! - вспыхнул Прокопьев. - Во-первых, сбавь тон! И учти, я бывший танкист, своего шофера всегда подстрахую.

-Я приказываю вам: вылезайте! - закричал инспектор. Но тут в Прокопьеве заговорил норов.

-Ты не ори на меня, мальчик! В твои годы я на фронте от страха лечился. На моём окопе немецкий «тигр» зигзаги выписывал. Инспектор выдернул его из кабины, стал выворачивать руки. И тут сработал безусловный рефлекс боксёра...

Второе пришествие председателя

Но и в колонии Петрович не унывал. Правда, отбывать срок ему пришлось всего лишь несколько месяцев. Дома встретили сумрачно. Жена, врач по образованию, работала фельдшером, хотя врачей в районе не хватало. Ютились с двумя детьми и тёщей в маленькой сырой комнатёнке. Петрович и не рассчитывал, что его будут ждать с духовым оркестром, но всё же полагал, что его ум и его опыт пригодятся. Так нередко бывает: раз человек оступился - на нём клеймо. Кому-то приятно было наблюдать из окошка, как бывший председатель копает со связистами для столбов ямы. Копает, чёрт упрямый, и не идёт на поклон, не просит дела полегче. А предложения были... Несколько раз приезжали к бывшему председателю делегации колхозников.

И снова приезжали из колхоза гости. Снова звали к себе председателем. Прокопьев отмалчивался. («Пятно-то не смоешь... партбилет отобрали», - думал он. Думал и о том, что когда-нибудь вернут ему и партбилет, и награды. Без униженных просьб, без напоминаний. Предложили вступить заново. «Нет, - отказался Павел. - Я продолжаю считать себя коммунистом»).

Однажды подняли ночью. Спал крепко, засидевшись за учебниками. Институт-то «висел». Пришлось нагонять упущенное, сдавать в одну сессию за два семестра.

-Вызывают в райком, - сказал посыльный.

-Что за пожар?

-Не знаю.

Прокопьев знал, что ночью будят не для душевных разговоров. Но та пора миновала. Да и навидался всего, чтоб бояться. На всякий случай успокоил жену

-Спи, Ляля. Ничего страшного. Я скоро. И - ошибся.

Случилось вот что. Объединялись несколько колхозов. Допоздна решали, кого избрать председателем. Рекомендовали нескольких кандидатов. Колхозники упрямились:

-Только Прокопьева.

Привезённых и своих одного за другим прокатили. И за полночь пришлось посылать за Петровичем. Четыре разных хозяйства. Как мне рассказывал один из колхозников, в одном дела шли сносно, в другом - хуже, в третьем - дальше ехать некуда.

Для четвёртого он даже не подобрал подходящего определения, только неопределённо пощёлкал пальцами.

Прокопьев человек битый, и председательство - дело знакомое. Но одно - руководить небольшим колхозом, другое - теперь. Колхоз - самый большой в районе. Да, пожалуй, и в области. И самый неблагополучный. Места таёжные, сырые. Почва - подзол и торфяники. Поля чуть больше ладошки. Денег на счету нет, одни долги. Кормов нет, голодные бурёнки ревут, падают от слабости. Визжат донельзя замурзанные свиньи. И ежедневный падёж, падёж... Вот-вот и весна грянет, а техника к севу не готова, семена не протравлены, снег не задержан. Господи, если всё, что не сделано, перечислять, то облысеть можно от такой арифметики! Перечислять... хм... А ему пришлось делать. Прежде всего - добыть из-под снега остатки соломы, которую, несмотря на бескормицу, перед вспашкой сжигали. Потом, взяв ссуду, закупить корма. В Верхней Тавде, в Свердловской области, на гидролизном заводе выпросил барду и дрожжи, отдав им на мясо ту часть скота, которую колхоз был не в состоянии прокормить.

А весна настала холодная. Снежная весна, унылая... Затягивался сев. Я был свидетелем, как молилась одна слепая старушка, мать моего друга-председателя: «Господи, дай нам погодушку! Хлебец посеять дай!» И - бессчётно отбивала поклоны. Было в этом что-то трогательное до слёз и страшное. Вспомнились гордые, полные дерзкого вызова слова: нам нечего ждать милостей от природы... Нечего, а человек по сей день тревожно глядит на небо... Не потому ли и нынче печальны глаза Петровича, что «всей армадой» выехать не удалось.

Нично не пропадает зря

Ночью снег выпал по колено. Ветер выл и бился в ставни. У кого-то сорвало рубероид и шифер. Река вздулась и почернела. У Петровича восемь бригад, разбросанных на ста двадцати километрах. Объехать их - день потратишь... А снег валит и валит. И река урчит зло и сильно. Ноют раны. Душа ноет. Когда-то думал, что будет неистощим, буен, как эта река. А годы сказываются. Донимает астма. Болят кости... Никто не видит, что председатель носит специальный пояс: где-то разошлись позвонки, не согнуться, не разогнуться.

На окраине Тавды вздумал строить посёлок городского типа. Тут много чего настроил: мастерские, скорее напоминающие небольшой, но очень современный завод. Зернохранилище под крышей из профлиста, с микроклиматом, с превосходной внешней отделкой. Теплицы, пилорама, кирпичный сарай... Ничто зря у него не пропадает.

Поля корчуют - отходы Петрович пускает на черенки лопат. (По рублю штука, будьте любезны! Доход - шестьдесят тысяч). Строятся у себя же на деляне срубленные дома. Целые улицы новых благоустроенных домиков, то деревянных, то кирпичных - из своего кирпича. Хотя одно руководящее лицо в пылу гнева обвинило Прокопьева в том, что он... мало строит.

То же лицо предъявило ещё ряд «крупных» обвинений. Например, что председатель, мотающийся по своей и соседним областям, слишком много тратит бензина. В колхоз приехала комиссия и три недели перед самой посевной мотала Петровичу жилы. И вот сидели умные и, наверное, очень занятые люди и искали, за что бы взгреть председателя. Прокопьев не ради удовольствия бензин жжёт, все траты стократ оправдываются. Всё капитальное строительство ведётся хозяйственным способом без фондовых материалов, на изыскание которых тратится уйма времени. Председатель и его люди рыскают по Казахстану, Уралу, на юге и в соседних сибирских областях... Это, конечно, накладно. Но где другой выход?

Когда в большинстве колхозов бескормица, надои по пять-шесть литров, в «Большевике» они больше одиннадцати. Привес от каждой свиньи - по сто восемь килограммов. Средний вес каждого сданного государству бычка более 4,5 центнера. Только за высокие кондиции скота в «Большевике» получили дополнительно сто двадцать тысяч рублей.

Я говорил уж, что у Прокопьева ничто зря не пропадает. Продал на Север полтысячи центнеров соломы на пятнадцать тысяч рублей. Чувашские колхозы закупили семена многолетних трав, которых в «Большевике» с избытком. Это тоже доход, и немалый: выручили около миллиона рублей.

Колхоз многонационален: украинцы, чуваши, белорусы, немцы, татары, русские... Для каждого из них Петрович находит доброе слово. С чувашом говорит по-чувашски, с татарином - по-татарски. Разумеет и украинскую мову, и белорусскую... Но и не знай он этих языков, что само по себе очень важно, он обладает незаменим идут к нему домой, и сам он без стеснения заходит в любой дом... Родной человек. Голос при разговоре мягчеет, глаза излучают теплый свет.

...Смотрит на знакомые лица в дни торжеств и отчётов, теплом и благодарностью наполняется душа. Эти люди пережили много. Слишком много: войну и голод.