Прошедшее непреходящее

Часть 1. Любовь к родному пепелищу

И снова в декабре прошли в Ярково лыжные гонки, что в последнее десятилетие стало событием привычно ожидаемым. И как заведено, гонки неизменно связаны с памятью о сельском учителе Михаиле Александровиче Антипине. Ещё в дни своей армейской срочной службы он стал чемпионом Сибири и Дальнего Востока, а затем уж и чемпионом Тюменской области в сельских спортивных играх. Я величаю Михаила Александровича сельским учителем, хотя он известен и как плановик в облисполкоме, и как кадровик в ОблСеверпотребсоюзе. Но сам-то он называл самыми плодотворными днями своей жизни 60-70-е годы, когда преподавал физкультуру и географию в Ярковской средней школе.

И всё-таки ни энтузиазм спортивного наставника, ни тем более дотошность плановика не в силах исчерпать тот неистребимый внутренний заряд, который не давал ему покоя. Десятилетиями, как истый следопыт, он собирал по крупицам события и факты, имевшие отношение к его крестьянскому роду. Искал в архивах, в метрических церковных книгах, но главные для него свидетели минувших времён - обитатели родной деревни Бигилы. С кем-то беседовал в дни охоты, а то и в шалаше на сенокосе, а то и на пристани, у переправы. Пожалуй, самыми ценными для него хранителями памяти были бабушка Анна Петровна и Константин Владимирович Антипин, троюродный брат его отца. Были даже не просто информаторами, а носителями моральных устоев крестьянства.

Вся эта подспудная неугасимая страсть к родному пепелищу завершилась в 1993 году написанием им «Родословной книги». Михаил Александрович сам и оформил рукопись: напечатал текст на машинке в нескольких экземплярах, переплёл и торжественно вручил своим детям, Наталье и Александру. Дай, думаю, и я загляну в эту книгу. А как открыла, так и утонула. Не подумайте, что в дебрях двух разветвлённых родословных дерев или в изобильных фактических данных: по одной только мужской линии Антипиных описаны в генеалогической цепочке 169 человек! А трясина в другом. Чем глубже вникала, тем яснее становилось, что описанные истории надо адресовать не одним только родным детям и внукам летописца. В этой хронике одного крестьянского рода, то скупой, то кровоточащей, вопиёт одна трагическая тема: раздор между частной жизнью человека и интересами власти. Или скажем так: что Судьба способна сделать с человеком, как он ей поддаётся, ломается или, наоборот, выстаивает, сохраняя своё достоинство. И дальше: что такое сила Судьбы в соотношении с житейским успехом.

Блеском Успеха сейчас старательно обольщают людей, и если пожившие-поднаторевшие выработали некий иммунитет к лукавым посулам, то молодые-то абсолютно беззащитны. Листая полупрозрачные листочки «Родословной книги», припомнила вдруг, как вразумлял меня Михаил Яблоков, известный в городе музыкальный педагог: «Мужчине важно настроиться на то, что счастье его не ждёт. Оно может случиться или не случиться, но жить предвкушением счастья опасно». Опасно жить и предвкушением Успеха, который в устах современных идеологов равнозначен понятию счастья. Никто ведь не гарантирует, что тебе так уж повезёт… И что случается, если не повезёт тотально, как раз и рассказывают эти родословные предания из ярковской глубинки. Вот почему я решила сделать литературную реконструкцию речи Михаила Антипина на базе его летописи.

Второе рождение

Сознание вернулось ко мне вместе с одуряющим запахом кудрявой ромашки. Я отчётливо помню тот миг. Как увидел я в свете вечернего солнца чьи-то ноги возле моей головы, как обнаружил себя лежащим животом поверх горбыля, а голова меж тем свешивалась в эту кучерявую ромашку, устилавшую весь двор в усадьбе деда Павла… Его дом стоял у речки Мамзалы, вытекающей из болот, и именно у ближних мостков меня угораздило утонуть. Слава Богу, рядом погодился Иван Филиппович, мой спаситель… Меня откачивали сначала на берегу, а как появились признаки жизни, притащили в ограду к деду Павлу. Помню и крыльцо дома, и ворота, и высокий тополь у амбара, и то горбатое бревно, на котором я очухался. Помню, и как меня обрядили в одежонку Николая, как она болталась на мне, как поплелись мы с сестрой Галиной вдоль поскотины восвояси, в Новую Бигилу. Мы, ребятишки, домовничали тогда одни. Отец с матерью (пока шла навигация) уплыли в Ханты-Мансийск к деду Семёну. Мы ещё не знали, почему он там оказался. Мама, больная туберкулёзом, ещё жива. И значит, мне в то лето 6 лет, и до начала войны ещё целых два года.

Я всегда жил мечтой, что вот приеду в Бигилу и там встречу маму и отца. В моём сознании какой-то странный сдвиг, как будто я их не терял, а просто оставил в деревне. И засыпая, я часто вижу, как мальцом то еду в телеге, а то вдруг мы жнём хлеба с Парасковьей Илларионовной.

Интерсно, что вторую жизнь я обрёл в усадьбе родоначального Антипина в нашей Бигиле. Дед Павел – его внук, а сам он явился женихом со стороны, из Антипиной – это за 50 вёрст от нашей деревушки, выросшей среди заливных лугов на отшибе от трактов и Тобольск-Тюмень, и Тобольск-Ялуторовск. Я всё прикидываю, как мог познакомиться Иван Сергеевич, наш прапрадед, с девицей Акулиной Прокопьевной при тех средствах сообщения, какие были в начале 19 века: реки да санный путь. Склоняюсь к мысли, что отец Акулины подыскивал хорошего коня, а породистыми лошадьми издавна славились деревни Антипина, Аксарина, Бачелино да Караульный Яр. Коней показывали обычно на ярмарках, разнося славу по всей округе. Особенно долго жила ярмарочная традиция в деревне Караульный Яр, и помню даже, что в 1940 году мой отец, как знаток в конских статях, ездил с нашим председателем колхоза на ярмарку, где и приобрели они отменного жеребца. Его породистое племя я застал в Бигиле уже в 70-е годы.

Так вот, деловой визит не помешал, видимо, и жениха присмотреть для Акулины, а жить молодые стали в доме тестя (сыновей-то у него не было). О Петре, их первенце, в деревне ходили легенды. Тогда крестьянские богатыри как показывали свою силушку? Боролись на кругу или забавлялись тем, что двое держат бастрик или оглоблю между столбами открытых тесовых ворот, а третий разбегается и стремится грудью сломать оглоблю. Не сломал – значит, слабак. А Петру всегда удавалось. Но забавы-то молодецкие – краткий миг в деревенской жизни. А вот один из реальных подвигов Петра. Как-то зимой Серушка, его лошадка, не в силах была преодолеть снежный перемёт. Тогда Пётр выпряг лошадку и сам вытащил воз из гигантского сугроба на твёрдую дорогу.

Кстати, почему стопы изб рубили обычно из расчёта 5х5 метров? А потому что на санях не уложить сутунок (бревно) больше пяти метров. Так вот, Пётр обычно ездил в лес один и без помощников справлялся с этими сутунками, сырыми и толстыми. Что и говорить, «богатыри – не мы!» Даже его внуки, Константин и Арсентий, выглядели статными, высокими молодцами до преклонных лет – всем на загляденье!

Ссылка

Что чувствовал мой дед Семён, когда февральским мглистым утром 1930 года запрягал в сани свою лучшую кобылку? На этих санях под вооружённой охраной унесёт их семью навеки от родимых мест. И даже куда – они не знали. И даже за что. Ведь никто не предъявил им никаких обвинений. Конечно, в деревне догадывались, что в сельсовете позарились на усадьбу Семёна Ильича: колхоз-то не построишь на одних лозунгах, база нужна. В сельсовете, видать, прикинули, что добровольно Семён Антипин не отдаст ни свой скот, ни хозяйственный двор с амбаром и конюшнями, ни инвентарь, ни просторную избу, которую рубили они ещё вместе с отцом Ильёй Ивановичем.

Стоит мне только представить, как снаряжались изгнанники в долгий беспросветный путь, как стынет кровь в жилах. Прощайте, кони, которых так понимал и ценил дед Семён! Прощайте, заливные покосы и рыбалка на озере Подсеверном! Прощай, семейное гнездо, родное до последнего гвоздя, до лежанки на цепях в завозне, где находили ночлег загулявшие за полночь старшие его молодцы Алексей и Александр.

Алексея к той поре уже не было в живых. А Сашка (мой будущий отец), его главный помощник в 20-е годы, когда хозяйство набирало силу, уже отделился от отца и жил своей семьёй в новенькой усадьбе в Новой Бигиле. И Антонида, старшая дочь, уже вышла замуж, что и спасло их от позорной высылки. Так что на тех санях поехали впятером: дед с бабушкой Анной Петровной да трое младших детей – Степан, Николай и Клавдия, известная в семье под именем Лёльки. Она приходилась крестной матерью мне и старшей сестре Галине.

Об Алексее как умолчать? За что отдал он свою молодую жизнь где-то в далёком Крыму? Когда моя бабушка Анна вспоминала о своём первенце, её лицо преображалось каким-то нездешним светом. Погожим днём жнёт она рожь, а Алёшенька в светлой рубашоночке топчется среди золотых колосьев – ну чистый ангел! Однако как пошла гражданская смута, призвали ангела в армию Колчака. Служил он в Тюмени, а как по весне пошатнулась дисциплина в белой армии, драпанул домой вместе с несколькими земляками. Шли в апреле пешком сначала по правому берегу Туры, прячась подальше от деревень, а как дошли до Карбан, перешли на другой берег Тобола. Лёд был рыхлый, как уж они проскочили? В Бигилу Алексей заявился ночью и чтоб не переполошить родных, поднялся на сеновал. А сапоги сбросил на землю. Вот эти сапоги и увидела бабушка Анна, поднявшись чуть свет, чтоб задать скоту сено. Увидела, и сердце её замерло: сыночек!

Сыночек, конечно, впрягся в круг обычных летних забот: пахота, сев, сенокос. Но до жатвы не дошло. В сентябре в наши края пришли красные, и Алексея забрили в армию Блюхера. Он давал о себе знать короткими весточками по дороге в Омск, а затем в Крым. На Перекопском валу и сложил свою голову. Вот вам и жатва. Бабушка Анна вспоминала, как они в общем обозе ссыльных выезжали из Ярково в сильный мороз: «Думаю, вот довезут нас до моста (переправа у Иевлево), расстреляют и бросят под мост». Она понимала, что они живут во времена дикого произвола, когда цена жизни крестьянина ниже скотской. Однако их не расстреляли, и скорбный санный путь на север продолжался, и в обоз вливались всё новые и новые потоки ссыльных с Южного Урала, из Кургана, Ишимского округа… Их путь лежал через Тобольск и Уват, куда они прибыли в марте и стали ждать первых пароходов. Голод, холод, болезни косили людей. Выживших на перегруженном пароходе доставили в село Елизарово, а затем перебросили на строительство Ханты-Мансийска как даровую рабсилу. Здесь в логу, в полуземлянке, начиналась их новая жизнь. И весь крестный путь деда Семёна, его судьбу политического изгоя мужественно разделила моя бабушка, недаром их младенцами окрестили в один день в одной церковной купели.

Бабушка Анна – праведница, на каких стоит село. Если она шла по воду, то с тремя вёдрами. Если пекла блины, то на трёх сковородах. Если жала серпом, редко кто мог за ней угнаться. В годы гражданского лихолетья она вместе с детьми пряталась от братоубийственной усобицы то в яме под картошку, то в избушке-смолокурке на выселках. И однажды, когда она пошла навестить детей, пуля просвистела у неё над головой и вошла в косяк. Просто в тот миг она наклонила голову, чтоб снять дверной крючок.

Анна Петровна, как видно, никогда не терялась. Она ухитрилась даже из-под носа надзирателей отправить Лёльку назад, на родину. Лёльке тогда 16 лет, и представить невозможно, как добиралась она из Увата по весенней распутице – без денег, в одних чирочках на ногах. Но это отдельная история.

Вопрос в том, был ли действительно Семён Ильич кулаком-мироедом? На чём заработал он своё добро? Весь свой доход имел он от продажи излишков продуктов, мочала, сена. С возами сена он отправлялся в Тюмень обычно раза 2-3 за зиму. Его основное богатство – поголовье скота, за которым нужен уход почти круглосуточный. И есть второй момент, определяющий уровень достатка в семье: размер пашни зависит от количества мужских душ (передел пашни происходил каждые 10 лет). Конечно, это только предпосылка, полученный пашенный надел предстоит ещё обильно поливать потом. Как видите, мечта о равенстве – утопия сплошная. В природе равенства нет. Вот скажем, у моего прапрадеда Ивана Антипина – четыре сына, у прадеда Ильи – четыре сына, у деда Семёна – четыре сына. Но не у всех же такое детородное везение. Добавьте к тому, что дед Семён славился во всей округе как знаток породистого скота. Уж он всегда выберет в табуне лучшего коня. Да и собаки у него на дворе водились отменные, как у заядлого охотника. Уж какое тут равенство? Устроители нового порядка в деревне безошибочно делали замес на извечной слабости человеческой – зависти к «везунчикам». Не потому ли попал под беспощадное колесо 37-го года и Владимир Петрович Антипин, двоюродный брат деда Семёна? За десятилетие НЭПа (к 30-му году) его единоличное хозяйство завидно окрепло, за что он и поплатился своей головой уже 72-летним стариком. 12 га пашни, кузница, 8 коней, 7 коров – вот цена его головы. А всего в Ярковском районе приговорены к расстрелу в 37-м 32 человека, а остальные 15 сосланы с поражением в правах. А теперь если умножить их добро на количество приговорённых голов… Вот чем крепло в эти годы колхозное могущество.

Кстати, первым председателем колхоза в Бигиле был приезжий чуваш Семён Иванов. Неграмотный, хозяйства своего не имел. Чтоб показать свою важность, он на общем собрании доставал из своей сумки, которую носил на ремне через плечо, кучу бумажек, рассыпал их на столе, выбирая нужную, а остальные чохом – обратно в сумку. В деревне даже возникла поговорка: «Что ты разворотил всё на столе, как Семён-чуваш?»

В доме деда Семёна немедленно после высылки устроили колхозное правление, на дворе и в пригонах для скота разместили колхозный инвентарь. Но позднее правление перевели в Новую Бигилу, на подворье Константина, а дом деда Семёна приспособили под конюховку для конской сбруи. Как эта усадьба полыхнула огнём в 1950-м! Для меня это огромное пепелище – символ того, что осталось от прежнего, дедовского мира. Да и Старая Бигила постепенно исчезла. Разливы речки Мамзалы пригодны для нивы и поскотины, но пагубны для жилья. В половодье случались такие разливы, что, например, в мае 1943 года пришлось гроб с телом деда Сергея везти на кладбище на лодке. Потому все перебрались в конце концов на высокую гриву за проезжей дорогой – здесь выросла длинная улица Новой Бигилы. В общем, всё затоплено, сожжено, быльём поросло. И только в моей памяти живы заветные берёзки недалеко от урочища Осинов Колок и поля деда Семёна, и избушки-смолокурки, где пряталась бабушка с детьми в 1921 году, и места охоты на уток моего отца, и место избушки у озера, где наши дедушки Илья, а затем Семён постоянно рыбачили. И я всё вынашиваю мечту: непременно пройти со своими детьми по улице Старой Бигилы, навсегда исчезнувшей с лица земли.

Война

Не помню, чтоб в детские годы я сидел с удочкой на бережку или вдруг пошёл искупаться в жаркий день. С малых лет знал, что такое и верёвки вить, и навоз на поля вывозить… И уже в десять лет (в 1943-м) зачислили меня в колхозники. А что делать? Надо было как-то прокормиться. Ведь мы с сёстрами остались без отца, без матери. Отца Александра Семёновича, работавшего перед войной дорожным мастером на участке от Маранки до паромной переправы, призвали в армию сразу же, а мама умерла в 39-м. Надо сказать, подросткам доставалось не меньше, чем взрослым, - надрывались с раннего утра до ночи и на сенокосе, и на уборке хлебов, а получали только половину. Но спасибо ещё, что мне засчитывали трудодни за мою службу почтальоном. Я учился в Боровской начальной школе, брал после уроков на почте газеты и фронтовые треугольнички и разносил их адресатам в Бигиле. В 43-м мы осиротели по-настоящему, пришла похоронка с Северо-Западного фронта, старший сержант 45-й отдельной стрелковой бригады Александр Антипин сложил голову. Мы со старшей сестрой Галиной стали жить вдвоём в огромном доме. Мачеха, которая появилась у нас незадолго до войны, оставила нас, уехала к своей родне в другую деревню. Катюшку взяла к себе Лёлька, а Августу увёз на Север дядя Степан.

И всё-таки была и у меня отрада. Я любил лошадей, тот конный двор, что был рядом с нашим домом, звон ботала, который вешали на шею лошадям в ночном. А какой аромат от подсыхающей ранней травы, что привозили конюхи! Чтоб «зачурать» лучшую лошадь, я был первым на конном дворе спозаранку и, ожидая, когда их пригонят с пастбища, засыпал во дворе, где-нибудь в уголке, у пригретой утренним солнышком стены. Но ведь надо было и дальше как-то учиться. И вот в августе 1945 года я плыву на пароходе «Жан Жорес» по Тоболу, Иртышу, Оби. Нас с Августой взял к себе жить дядя Степан, единственный уцелевший в войнах сын деда Семёна и бабушки Анны. Так осиротел и наш дом, закрыли мы его на самый пустяшный замочек. А что осталось в доме? А ничего! Пустой огромный ящик, единственная память о родителях.

Почему нашего дядю Степана не призвали на фронт? Потому что работал он в стройучастке на рыбокомбинате, и Рыбтрест забронировал плотников, чтоб строить рыбозаводы в Сургуте, Нижневартовске, Кондинске (Нахрачи). Их считали объектами стратегического значения (армию-то кормить надо), и жили здесь строители в бараках по 5-8 месяцев в году. Только забота и теплота дяди Степана и тёти Оли помогли нам получить образование. Я учился после семилетки в Салехардском зооветтехникуме, а Августа в Омске получила агрономическое образование. Дядя Степан всю жизнь тосковал по родным местам, четырежды навещал Бигилу, и каждый раз мучился вопросом: за что? В последний раз, в 1974 году, прощаясь с окрестными просторами, он горько плакал, не стыдясь своих слёз.

В 1947 году к нам на Север прибыла и Лёлька. Мы едва вмещались все в одной комнате дяди Степана. А потом к нам присоединилась и овдовевшая любимая бабушка Анна.

Что же случилось с Лёлькой, которую Анна Петровна «освободила» от ссылки? Едва добралась она до Бигилы, как её тут же арестовали. Насилу вызволили её на свободу хлопоты брата Александра и её троюродных братьев Константина и Арсентия (внуков богатыря Петра). Однако в 34-м году её принудительно отправили на лесозаготовки в Кушву, где она испытала и голод и холод. Вернувшись, она вышла замуж, да только этот брак (единственная отдушина в её судьбе) оказался недолог: в войну её Гриша погиб.

На лице нашей Лёльки всегда лежала тень заботы и печали. Я никогда не видел на её лице улыбки. Все годы в Бигиле она, неизменный бригадир полеводов, несла огромную ответственность на плечах, да и мы, сироты, постоянно крутились возле неё. Приехав в Ханты-Мансийск, она первое время ютилась в избушке, переоборудованной из стайки. Как мало я и сёстры сделали, чтоб согреть ожесточённое сердце нашей вечной печальницы.

Не забыть бы, в Ханты-Мансийске я неожиданно встретил ещё одного кровного родственника – пропавшего без вести брата деда Семёна. И у кого из них история горше? Всё-таки у деда Павла не было такой преданной спутницы в его скитаниях. Тут вот какая история. Павла в 32-м году милиция взяла прямо на озере, куда он с другими мужиками уехал рыбачить по осеннему льду. Перед рыбалкой собрались в доме Павла (да, это знаменитый дом патриарха Антипиных). Вот сидят мужики, договариваются: кому брать верёвку, кому пешни, кому лошадей. А кто-то взял да и донёс об этом сборище кому следует и, разумеется, от себя присочинил что-то. В общем, отбыл дед Павел срок в лагерях на строительстве канала Москва-Волга. Отбыл полностью 10 лет, а как вернулся на родину, не раз забегал к нам попроведать, как мы живём без взрослых. Помню, учил меня, как правильно валенок починить. Однако тяжёлая рана от доноса не заросла никогда: он боялся встреч, шарахался от людей и вскоре навсегда исчез из деревни. Где он бродил-пропадал? Ни жена, ни дети ничего не знали о нём. А мы внезапно увиделись с ним в 48-м. Дед Павел жил бобылём в деревне Сытомино (180 км от Ханты-Мансийска), возил на лошадях почту и несколько раз заглядывал к нам. Но деда Семёна уже не застал в живых. Вот каким железным плугом прошла социалистическая перековка деревни по хребтам моих дедов.

Много всего повидал я на Севере. Невозможно забыть лесотундру на Полярном Урале, где я «каслал» вместе с хантыйскими оленеводами, живя в их стойбище в дни своей практики. Какая рыба! Какое обилие птиц! Какая прозрачная вода в речушках, текущих с Уральских гор! Такой первозданной чистоты нигде не встретишь.
Если говорить о трудовой жизни, то лучшими во всех отношениях оказались годы учительства в Ярковской средней школе. Ещё и потому, что я встретил в Ярково своё счастье – Раису Никитичну, она преподавала литературу и русский язык, а в нашу семейную жизнь вносила мир и гармонию. Своим детям – Наташе и Александру – больше всего на свете я хотел бы передать память об их дедах – тружениках, на которых и держалась Россия. В мае 1979 года я повёз сына и дочь в район Старой Руссы, к деревне Извоз, где нашёл свой последний приют мой отец, а их дед. Помните:

Где-то под Старою Руссою

Мы замерзали в снегу.

Да, в Демьянском котле произошло великое стояние двух воинских группировок: в оцеплении оказалось 90 тысяч немцев, но и наши части были отрезаны от своих. Несколько лет я искал могилу отца. Через Подольский архив нашёл однополчанина отца Николая Губовича, переписывался с ним. Он и снабдил меня подробной картой местности, объяснив, что надо искать могилу недалеко от медсанбата.

В общем, когда мы прибыли в деревню Извоз с Сашей и Наташей, то уже без труда нашли небольшой холм (видимо, братскую могилу) посреди полуобвалившихся землянок и несметного количества касок. Дети возложили на этот затерявшийся холмик горсть земли из Бигилы, сосновую ветку из нашего борка и рассеяли пригоршни пшеничных зёрен. Они хлопотали у могилы, а я подавлял в себе слёзы, вспоминая наше прощание.

Из деревни Бор до большого моста ехали по поскотине. На развилке дорог у моста стали прощаться с отцом. Августа, я и Катюша пересели в телегу деда Сергея (Галина оставалась дома). Только тронулась повозка, где сидел отец, Катюша спрыгнула с нашей телеги и ухватилась за ноги отца. Плакала, не отпуская их. Лошади тронулись, но Катя всё бежала за телегой, и только за мостом её, плачущую, вернули к нам. Мы поехали в свою деревню, а они – в Ярково. Пока было видно, мы махали им руками. Отец, видимо, плакал, так как держал всё время правую руку около лба. Так в последний раз мы видели его живым.

Послесловие

Речка Мамзала всё так же вытекает из болот, и от её разливов всё так же тучнеют-матереют травы на лугах. Но просторы обезлюдели, осиротели. От Старой Бигилы остались только «рожки да ножки» - колодец и мощный тополь в подворье Семёна Ильича. Модель его образцовой усадьбы, составленной по периметру из 14 деревянных строений, Михаил Александрович тщательно зафиксировал в приложении к своему летописному труду, как и топографические карты деревни. В созидание таких усадеб под тесовыми крышами, подобных замкнутым крепостям, и вкладывали свои капиталы справные сибирские мужики. Илья Иванович, к примеру, построил три таких усадьбы – Семёну, Сергею и Степану (а семья Павла жила с его отцом на одном подворье). Зато и сыновья – это рабочая артель, вооружённая сызмальства трудовыми навыками в безбрежном диапазоне.

Надо признать, что при торжественном вручении отцом «Родословной книги» Наталья Михайловна не оценила по достоинству этот колоссальный прорыв в прошлое. Ей показалось каким-то провинциальным (или доморощенным) самиздатовское изделие отца. И только в 2000 году (отца уже не было в живых) ситуация предстала для неё в новом свете. Этот год на рубеже тысячелетий отмечен для Натальи Михайловны несколькими вехами: у неё родился Арсений, шестой ребёнок в семье Моториных; она прекратила свою врачебную практику; выступила с докладом на Родословных чтениях в Тюмени по поводу генеалогических изысканий своего отца.

И вот когда начинаешь ворошить самодельную книгу не любопытства ради, когда анализируешь, сопоставляешь и ломаешь голову, как бы потолковей раскрыть тему перед сообществом учёных историков и краеведов, тут тебя что-то и осеняет. Аппетит к генеалогии, скорее всего, и возник у Натальи Михайловны Моториной именно в момент осмысления собственной родословной и теперь не оставляет её. Но это уже совсем другая история. Кстати, Михаил Александрович в своей книге характеризует дочь как умеющую многое, но ни в чём особенно не преуспевшую. И вот тут я бы решительно не согласилась с ним.