Бабушка Настасья

Вот и ещё одна женщина героического поколения. Как почти все они – щупленькая, зимним воробышком нахохлившаяся на больничной койке. Бабушка Тася Старкова подлечивает в ильинской больнице натруженную спину, и давление подскочило будто нарочно. Что говорить, за 95 лет порядком поизносился маленький стойкий организм. Но – не ум, не память, не сила. Выслушаешь Настасью Старкову, примеришь рассказанное на себя и подумаешь: дай же, Господи, всякому слабому и унылому нашему современнику этой силы, терпения, мужества жить.

Я родилась в Баландино, там и училась. Мне учение легко давалось. Стишок задаст учительница, я два раз только прочту – «Давай, рассказывай, Тася», – я и рассказываю. И задачи решать я была мастерица. Четыре класса закончила. Тогда все так – и ребята, и девчонки. После четвёртого класса – в бригаду. Мама тоже в бригаде робила. Звали её Марьяна, а папу Прокопием. Пащенко моя родчая фамилия. Были у меня ещё три брата и две сестры. А сейчас никого из них уже нету, я одна только болтаюсь... Тогда не было, что я туда поеду учиться, туда не поеду: года были худые, жрать нечего. Посидела я дома, подумала и пошла на работу. Бригадир мне даёт двух бычков: «Вот, Таська, бери бычков и иди – борона на полосе лежит». Я пошла к этой бороне. Запрягла, стяжи пристегнула, супони затянула, взяла за повод-то – а они у меня не идут! Я: «Ну! Нну, нну!» Нет, не идут, и всё тут! Стала я и заплакала.

Потом гляжу – парень вроде боронит. Ко мне идёт. Говорит: «Таська, а ты чего стоишь, не боронишь?» Я реву: «Они у меня не идут!» Ох, он надо мной и хохотал. Неправильно, говорит, запрягла. Он отстегнул это всё, как надо запряг. Я взяла повод, они у меня и пошли! Он: «Вот и борони так. Если честно будешь боронить, то по этому следу два раз иди». Так и пошло дело. Потом с этим парнем-то стали мы дружить. А потом и поженилися. Было нам по 18 лет.

В сороковом году родилась у нас девочка. Машенька. Родилась она 20 января сорокового году, а в сорок первом, 4 февраля, её отца в армию забрали. И в сорок втором году 22 марта на него пришла похоронка. Вот моя Машенька и росла сиротой.

Дочка как родилась, сижу я на печке. Как по-нонешнему, в декрете. Приходит свёкор. А прошло, можа, дней семь-восемь, не больше. Говорит: «Пора на работу. А с девчонкой будет Палашка водиться» (Пелагея, золовка моя, она домохозяйничала). Я пошла в бригаду. Запрягаю лошадей и поехала. А Машенька моя целый день без груди. Потом до того она дошла, что приезжаю я домой, а она лежит, обтекает вся. Я ей перышко к губам подложила – а оно едва шевелится. Я к маме поехала, коней привязала, заревела, зашла. Говорю: «Что у меня с девчонкой, она прямо косточки да шкурка! А живот у неё, как у беременной». Мама мне: «Это ж у неё «устьян»! То ли с кошкиной черепушки наелася, то ль накормил кто чем. Я реву: «Что теперь делать?!» – «Дак ты отпросись у бригадира и поезжай к Лидее Сосниной!» Хорошая она старуха, лекарка была. Я на коней и к ней. Лиде мне говорит: «Не плачь. Скажи матери, пусть она баню истопит, я завтра приду». Привезла я её назавтра сама, оставила, сама опять к комбайну, пока она девчонку мою ладила. И так три бани истопила. Три дня прошло, и она мне говорит: «Тася, завтра пойдём в лес. Девчонку забирай». Я к бригадиру: «Не ругайте меня, я ненадолго отлучусь. У меня такое горе». Яким, он был бригадиром, говорит: «Ладно, Таська, съезди».

Пошли мы с Лидеей в лес пешком по той дороге, которая к буграм идёт. Попал нам колочек. Она сворачивает – я за ней. Гляжу – у неё такой вот ножик в руках! Думаю: не колоть ли она нас хочет? Вот она ту берёзку поглядела, другую… третью нашла. И этим ножиком одним махом сверху раздвоила, чтоб ребёнок пролез, и говорит: «Тася, проходи и подавай мне её головой сюда!» Она её приняла и мне приказала: «Отворачивайся и не оглядывайся, иди на дорогу, а я тебя с девчонкой догоню». Ну и пошла я. Вышла на дорогу и тихонечко иду. Слышу – она сзади идёт, Машу тащит. Вот с того разу она у меня давай как на опаре расти: толстая сделалась да большая.

На быках я робила на посевной. Пришёл сенокос – мне бригадир даёт три лошади и косилку. На косилках ещё легко! Сенокос кончился – обратно на пашню. На пашню приехали – мне бригадир передаёт лобогрейку и три лошади, и проводник с нами. Я на беседке, а проводник там, «проводничит». Вы-то теперь не знаете этого всего. Семь-шесть гектар надо выкосить. И волну надо соблюсти: бабы снопы вяжут, чтобы сноп был хороший. Вот так и шла моя молодость, в поле.

Зимой ездили в обозе. Двадцать шесть подвод, а нас было только две женщины, остальные все мужики. Нагребаем пшеницу в Ишим-город. До Шадринки доехали, коней накормили, переночевали. Утром запрягаем. Едем до Пахомово. Там на квартире ночевали. Хозяева тамо-ка нам сварят, накормят нас. Утром запрягаем, в Ишим едем. Хлеб сдали, бочки погрузили с горючим – едем обратно. Пять дней занимала такая поездка. Отдохнём день-два – опять собираемся. Всю зиму вот так… А то сено. Запрягаешь двое саней, подъезжаешь к стогу. Тебе два воза накладём, мне два воза. Если пошлют ещё два раза – то восемь возов надо нагрузить. Сперва не умела раскладывать, а потом научилась. В рукавичках не получалось у меня, скидала их, чтобы раскладывать. Так что теперь пальцы простужёны у меня. А потом убрали меня с коней и поставили пояркой (телятницей), это уже мы с Григорьем жили.

В сорок пятом он пришёл с фронта. Весь израненный. Жил от меня через дорогу. Тогда я с дочерью Машей уже одна проживала, ушла от золовки в избушку. Пелагея дала мне быка, я за этого быка у председателя взяла тёлку. Тёлка отелилась, я опять пошла к председателю: «Возьмите телёнка, а мне дайте овечку». Овечка весной двойников принесла. Потом мне мама куриц дала. Курица выпарила 12 кур и тринадцатого петушка. Так я оказалась с хозяйством: и куры, и овцы, и корова.

От Григория у меня семеро детей. Пять парней и две девки, Люба и Вера. Жили мы в Малой Баландиной, самая последняя улица. Огород у меня там какой был! Туто-ка дыни, туто-ка помидоры, туто-ка чеснок зимний насаживали. Арбузики маленькие. Осенью насымает дед, натаскает, мы их насолим… Сейчас бы поесть – до того они вкусные!

Четвёртый год как нет моего деда. Как ветерану, купили ему в Ильинке квартиру. Председатель, дай ему бог здоровья, приехал: «Можете хоть сейчас переезжать». Переехали. Три месяца и шестнадцать дней он здесь жил. А вместе прожили мы с ним шестьдесят семь лет – не баран чихнул. И ни разу мы не подрались, не повздорили. Ни разу не ругнулся он на меня, так, как сейчас, слышу, мужики жён матерят. Ребятишки наши никакой ругани не видали. Как их воспитывали? А некогда было воспитывать: на телятах-то робила, придёшь вечером, а там орава, не поймёшь, где чашка, где ложка. Потом стали подрастать – стали помогать. Где дров напилить, где сено накосить. Было хозяйство большое: две коровы мы держали, два телёнка, до 16 штук овечек. Гуси, курицы, утки.

Сейчас молодым-то лучше. Мы-то кого видали? Первое радио у меня дед купил, и вот, приходит тётка Хавронья. Он завёл это радио. Она гляде-е-ела, гляде-е-ела. Потом давай причитать: «Господи, прости, Господи, помилуй... Настасья, черти гольные, черти!» А потом телевизоры пошли. Смотрю по телевизору, как женятся, Малахова Андрея. Тюмень смотрю, новости. Я в Тюмени всех знаю. Сейчас там Якушев руководит, до этого был Собянин. Он сейчас в Москве, туда его Путин забрал…

У бабы Настасьи 16 внуков и 19 правнуков. У неё благодарные дети – дочери одна за другой приезжают из Казахстана, ухаживают за матерью, помогают во всём и поддерживают. А это тоже говорит о многом.