Однажды Гоголь, взяв перо, вывел извилистым почерком своим: «Скучно на этом свете, господа!»
Так завершил он «Повесть о том, как поссорился Иван Иванович с Иваном Никифоровичем». А год спустя взялся за комедию в пяти действиях. Завершив, написал:
«В «Ревизоре» я решился собрать в одну кучу всё дурное в России, какое я тогда знал, все несправедливости, какие делаются в тех местах и в тех случаях, где больше всего требуется от человека справедливости, и за одним разом посмеяться над всем».
Время шло. День за днём… Год за годом… Со дня премьеры в Александринском театре (той самой, после которой рукоплещущий император Николай I заметил: «Всем досталось. А мне более всех!») минуло уже более 178 лет. И вот, на сцене Тобольского драматического снова «Ревизор». Всё дурное, что знали в России времён Гоголя, все несправедливости, делающиеся в тех случаях, где больше всего требуется справедливость. А мы снова одним разом смеёмся над всем. Смеёмся потому, что 178 лет прошло, а этого «всего дурного» меньше вряд ли стало.
В земной жизни ревизоров обычно не ждут, и известие о приезде их, как и прежде, считается пренеприятнейшим. Другое дело – жизнь театральная. Этого «Ревизора» ждали, и он, пусть и с некоторым опозданием, явился.
И вот тут вопросы… Как ставить драматургический материал, известный всем (ну, или почти всем) со школьной скамьи? Как воплотить на сцене один из известнейших русских сюжетов, удержав при этом внимание зрителя? Как оживить пьесу, пережившую десятки (не сотни ли ещё) постановок, пьесу, неоднократно экранизированную?
Можно, как в Тюменском драматическом теат-ре, поставить «Revizor» – спектакль динамичный, яркий, с песнями-танцами, невероятными костюмами и фантастическим сценическим оформлением. Можно и как-нибудь по старинке. Но ведь и в этом случае. Всё ведь, кажется, уже испробовано – и чтобы в центре история Хлестакова, или чтобы всё вокруг городничего вертелось. И про Анну Андреевну с Марьей Антоновной наверняка уж кто-нибудь делал, и про чиновничью камарилью.
Тобольский «Ревизор» образца 2014 года поставлен без излишеств – вполне традиционно. Режиссёр Михаил Поляков, конечно, «поджал» текст, сократив даже знаменитейшие монологи, но летучая, скорбная ирония автора от этого ничуть не пострадала.
Но порой самое малое сокращение в спектакле совершенно меняет смысл той или иной сцены. Вот городничий с супругой, «обручив» доченьку с заезжим «важняком», предаются мечтам о том, каково они заживут в Петербурге. И вроде бы провинциальное фанфаронство здесь должно взрас-ти неимоверно. Но что делает режиссёр?!.. Он всего-то убирает из диалога имя городничихи, и суровый муж обращается к ней просто – «Андреевна». И вот она ему – «Антоша»… А он ей – «Андреевна». И ты, зритель, вдруг видишь не карикатуру на коррумпированную власть, а обычную семью. Двух любящих друг друга людей, проживших большую жизнь… И всё это походит уже на другую гоголевскую пару – на Афанасия Ивановича и Пульхерию Ивановну из «Старосветских помещиков».
Но тут входят купцы, и всё это домашнее обаяние тотчас растворяется в разрежённой атмосфере уездного города. И уже никакой не Антоша – Антон Антонович Сквозник-Дмухановский нависает над перепуганными негоциантами. И лавина его гнева готова сойти с вершин его власти, снося всё, что встанет на пути её.
«Какой скверный городишко!» – заявляет Хлестаков, и явно узнаются интонации нынешних щёголей, проживших на задворках столиц пару лет, чего уже хватает им для надменного презрения к родимой своей провинции. Впрочем, скверность по Ивану Александровичу – это то, что «в овошенных лавках ничего не дают в долг».
Однако же, городишко и впрямь – не очень. Вот городничий восклицает в сердцах: «Я и позабыл, что возле того забора навалено на сорок телег всякого сору. Что это за скверный город! Только где-нибудь поставь какой-нибудь памятник или просто забор – чёрт их знает откудова и нанесут всякой дряни!» И что-то нам всё это очень напоминает.
Надобно сказать, что и обитатели уездного города, выведенные в пьесе, тоже достаточно скверны. Да что там – просто дрянь-народец. Впрочем, не стоит забывать о том, что автор собрал в «Ревизоре» кучу из всего дурного, что есть в России. А это значит, что есть в городке, в государстве в целом, и праведники, и просто приличные люди, да только вот на сцену они не попали.
И все они есть народ великой страны. Разный народ – простодушцы и хитрованы, мздоимцы и кристально честные люди, трусы и герои, глупцы, гении, злодеи… Ты смотришь спектакль о неизжитых пороках общества, а думаешь почему-то обо всей стране. О том, что с ней было, что есть и чем же, наконец, сердце Матушки-России успокоится. И о себе, разумеется, думаешь – о том, что на зеркало пенять, как завещал Гоголь, не стоит.
А финал спектакля уж близок. Впереди – знакомые сызмальства монолог городничего и немая сцена. И в ней режиссёр, ведущий доселе повествование в традиционном ключе, вдруг…
У Гоголя карающая фраза о прибытии настоящего ревизора вложена в уста жандарма, вошедшего в дверь. У Полякова: «Приехавший по именному повелению из Петербурга чиновник требует вас сей же час к себе», – доносится с небес. Не какой-то там жандарм, но звенящий сталью глас. И это уже неотвратимость, приговор окончательный и обжалованию не подлежащий. С ЭТИМ не договоришься, не подкупишь и вокруг пальца не обведёшь.
Зрительный зал замирает не хуже окаменевшей группировки казнокрадов на сцене. И здесь, не давая ему взорваться аплодисментами, также свыше, но уже голос человеческий произносит строки Николая Рубцова
Однажды Гоголь вышел из кареты
На свежий воздух. Думать было лень.
Но он во мгле увидел силуэты
Полузабытых нищих деревень.
Он пожалел безрадостное племя,
Оплакал детства светлые года,
Не смог представить будущее время –
И произнёс: – Как скучно, господа!
Дмитрий КАРАСИЕР
Юрий ПОПОВ (фото)