Следовать призванию

Владимир Мельников. Время и жизнь: фактор личности

Мельников Владимир Павлович. Академик РАН (2000). Директор Института криосферы Земли СО РАН, заведующий кафедрой «Криология Земли» Тюменского государственного нефтегазового университета. Председатель Президиума Тюменского научного центра СО РАН, координатор программы «Вечная мерзлота Арктики» в рамках российско-американской Президентской комиссии.

Родился 5 июля 1940 года в г. Москве. Окончил Московский геологоразведочный институт в 1962 г. Доктор геолого-минералогических наук (1980), академик РАН (2000).

С 1962 по 1970 г. — старший инженер, младший научный сотрудник, старший научный сотрудник Московского геолого-разведочного института; с 1970 по 1984 г. — заведующий лабораторией Института мерзлотоведения СО АН СССР, г. Якутск; с 1984 по 1985 г. — заместитель директора Института геологии и геофизики СО АН СССР; с 1985 по 1991 г. — директор Института проблем освоения Севера.

Член-корреспондент АН СССР по специальности «Геокриология, геофизика криолитозоны» (с 1987 г.), действительный член РАН по специальности «География, мерзлотоведение» (с 2000 г.), член-корреспондент Королевской Академии наук Бельгии.

Имеет Почётную грамоту Президиума АН СССР и Президиума Центрального комитета профсоюза работников народного образования и науки за большую плодотворную научную и научно-организационную деятельность, благодарность
 Президента РАН за многолетнюю плодотворную работу в Академии на благо науки и в связи с 275-летием РАН. Отмечен областной премией им. В.И.Муравленко. «Почётный работник топливно-энергетического комплекса». Лауреат премии Правительства Российской Федерации в области науки и техники. Награждён орденами «Знак Почёта», орденом «За заслуги перед Отечеством» IV степени.

Благодаря и вопреки

-Моя мама едва не умерла при родах. Она долго пролежала в больнице, а я «достался» отцу, ему пришлось погрузиться в заботы и сполна побегать по молочным кухням за детским питанием. То, что я был полностью лишён материнского молока в младенчестве, не могло не отразиться в дальнейшем на моём здоровье. Достаточно сказать, что только малярией я болел дважды. Но это не всё: в девять лет врачи поставили мне суровый диагноз – суставной ревматизм. Целую четверть третьего класса я провёл в постели – опухоль суставов и страшные боли при малейшем движении не давали мне даже повернуться, не говоря о том, чтобы сидеть или ходить. И когда уже, казалось, были использованы все известные на тот момент методы лечения (а доктора вынесли мне приговор: «не жилец!»), президент Академии наук, физик Сергей Иванович Вавилов (младший брат известного учёного-генетика Н.И.Вавилова) дал моему отцу разрешение на эксперимент. К нам приехала симпатичная медсестра и, мило улыбаясь, наложила мне примочки на все суставы. Через неделю опухоль и боль исчезли. Благодаря такому необычному лечению я выздоровел. Вопреки прогнозу медицины.

Уже взрослым узнал, что чудо-примочки содержали изотопы радиоактивных элементов. О них в 1949 году больше знали в ведомстве Берии, чем в здравоохранении. Кстати сказать, позднее, будучи студентами геофизического факультета, на занятиях по радиометрии мы из обычного шкафа со стеклянными дверцами спокойно доставали бюксы с подобными элементами и изучали их. Но мы контактировали с ними только в течение учебной «пары», а вот завкафедрой умерла от лучевой болезни...

- Получается, Вас не только вылечили радиоизотопами, но и сделали прививку стать геофизиком ещё в детстве!

-Точно! В шестнадцать лет эффект закрепился, когда отец отправил меня на полевой сезон рабочим по бурению и копке шурфов на реку Ирелях в юго-западную Якутию. В партии были и геофизики, меня привлекли не только интересные разговоры с умнейшими специалистами, но и новые возможности изучения объектов уже с помощью приборов.

Отец очень заботился о моём трудовом воспитании. Если мама для меня всегда была воплощением нежности и любви, то папа – мудрости и трудолюбия. Меня, третьего ребёнка в семье, долгожданного мальчика, которого в семье обожали-баловали-наряжали, вполне могли воспитать этаким мажором. Но не при таком отце! С шести лет до девяти я познавал… конюшню на мерзлотной станции в Якутске (у меня вообще первая часть жизни – до самостоятельного, взрослого периода, - проходила то в Якутске, то в Москве). Дружил с конюхами, ухаживал за лошадками. Рано научился запрягать разные виды саней, хорошо ездить верхом. Каждое утро мне доверяли водить наших станционных лошадей – Машку, Серко и Голубка – на водопой на озеро. Двух вёл, на одной сам ехал. Забавно, что читать я научился позже, чем ездить верхом. Дома буквам меня не учили, как-то не случилось, но слушать чтение мне очень нравилось. Родная сестра моего отца тётя Тамара на ночь непременно читала мне. Помню, в каком восторге я был от Дон Кихота! Меня осенило: самое интересное оно вот где – в книгах. В школе перечитал всю классику, какая была в библиотеке. Особенно выделял французов: Мопассана, Бальзака, Золя, Стендаля, Гюго… Возможно, что эта любовь базировалась отчасти на генетическом уровне, ведь девичья фамилия мамы Шапель – чисто французского происхождения. Правда, об этом тогда помалкивали в семье. И ныне, уже совсем-совсем взрослый, я по-прежнему всё это люблю и ценю – культуру этой прекрасной страны, очаровательный язык, на котором в Алжирском нефтяном институте читал два года лекции, удивительную литературу.

- Сейчас детей даже в их четырнадцать лет считают несмышлёнышами, не говоря о шестилетках. Вам повезло, такой кредит доверия, такая самостоятельность с раннего детства!

-Отец брал меня, совсем ещё мальчишку, с собой в лес. Уже к двенадцати годам я стал заядлым охотником, и папа подарил мне ружьё и мотоцикл. Маму, понятное дело, такая моя самостоятельность пугала, но она соглашалась – растёт мужчина, а не цветок душистых прерий.

У нашей станции помимо конюшни был и гараж. «ГАЗ-А» – на колёсах со спицами, нечто вроде кареты с мотором, «Студебеккер», полуторка, «ГАЗ-47» на базе «Виллиса» – на всех видах имеющегося в распоряжении транспорта научился ездить. Моим обучением занимался водитель отца – Спартак Нисковских. Началось с жизненно важной потребности Спартака Ивановича – ночевать у возлюбленной - и в то же время огромной ответственности за автомобиль, который при - 60° на дворе и отсутствии в то время хороших незамерзающих жидкостей для радиатора мог бы за пару часов навсегда выйти из строя. И выход был найден – научить двенадцатилетнего пацана «рулить», дабы он отводил газик в тёплый гараж. Туда вместе, обратно я один за рулём. Если подумать – риск был огромный. Зима, Якутия, мороз, мальчишка на «ГАЗ-47». А если бы машина сломалась? Однажды отец застал меня таки в гараже, когда я прикатил один с очередного свидания Спартака. «Хвалил» обоих, даже жарко было.

Мужчина должен уметь многое

Вы полагаете, что на этом моё трудовое воспитание закончилось? Ничуть не бывало. В 13 лет папа посоветовал заглянуть там же, на «мерзлотке», в мастерскую к столяру-краснодеревщику Красноштанову, мол, там интересно. Заглянул. Понравилось. Научился работать на станках, делать полки, лавочки, табуретки, собирать мебель. Если моими конными умениями удалось воспользоваться только раз во взрослой жизни, когда где-то в середине девяностых пригласили на костюмированный выезд в одном канадском гольф-клубе, то навыки работы и с железом и с деревом пригодились не раз. Мужчина должен уметь многое. Это важно. Но есть кое-что ещё более ценное, чем практические умения, – это понимание человека труда. Я смотрел на своих учителей как на мастеров. С большой буквы. Каждого из них помню поимённо. Это во многом уберегло меня стать барчуком.

Любопытно, что когда я, полумосквич-полупровинциал, пришёл учиться в институт имени Серго Орджоникидзе, по своему жизненному опыту и навыкам я был куда взрослее своих сверстников.Это проявлялось в разных вещах. Так, после первого курса нас отправили на целину в совхоз Краснопресненский Кустанайской области на уборку (вместе с колхозниками, конечно) пяти тысяч гектаров пшеницы. Бросили клич: кто пойдёт работать на технике? Через неделю из двадцати пяти добровольцев-комбайнёров нас осталось шестеро. Работа тяжёлая, пыльная. Жара. Мы продержались до конца, все четыре месяца. Нас даже представили к медалям «За освоение целины», но так как год оказался неурожайным, медали заменили грамотами. Надо сказать, что мы не только хлеб убирали, но и землю под озимые вспахивали. К примеру, я управлял трактором, а моя помощница – плугом. Её задача была дёргать за шнурок, поднимать и опускать многолемешный плуг на новую борозду. Девушка мне нравилась. А на улице уже стоял холодный октябрь. В общем, девушку я быстро пересадил в кабину, а процесс механизировал – перевёл туда же управление, совместив приятное с полезным. Женщины весьма стимулируют мужчин на изобретения.

- Вам всегда удаётся изящно сочетать бурную личную жизнь и серьёзную работу – хоть в поле, хоть на научном поприще…

-Это не противоречит одно другому, скорее помогает. Между прочим, доводилось завоёвывать свои права и кулаками. Из Москвы в очередной раз я приехал в Якутию в шестом классе. Девочки уже обращали на меня внимание – воспитанный, беленький, хорошенький. Но ребятам-то это не очень нравилось. И меня вызвал на бой главный драчун и силач нашего класса. Вся школа высыпала смотреть, как будут дубасить москвича. Но тогда было негласное правило – драться до первой крови. Противник сразу расквасил мне нос одним ударом, и всё закончилось, к общему разочарованию. Я был побеждён и… понял, что необходимо параллельно с накачкой мозга знанием накачивать мышцы силой. К нашему выпускному равных мне по силе в классе уже не было.

Когда прибор ведет себя «неправильно»

- Какие поражения случались кроме разбитого носа? Заставили ли они «накачивать» ещё что-то помимо мышц – характер, волю?

-Одним из ярких примеров для меня остаётся стычка на третьем курсе с заведующим кафедрой геофизики Львом Моисеевичем Альпиным. Как-то раз на очередной лекции по теории поля он не понял, что весело бузил не я, а ребята, сидящие в аудитории позади меня. На перемене показал на меня пальцем старосте группы и спросил, мол, что за оболтус мешал вести занятие. Я огрызнулся: дескать, товарищ профессор, какое вы имеете право так меня называть, и вообще, разберитесь сначала, а потом обвиняйте. Мы разошлись… до экзамена. Засыпать можно при желании любого студента. Что, собственно, и произошло. Я получил «пару» и ушёл. Ребята пытались за меня заступиться, говорили, что я очень хорошо учусь и всё такое, но профессор оставался при своём мнении. Вдруг он заявил, а по сути дела вызвал на дуэль: будете при всех отвечать, молодой человек! Я вспыхнул: институт не цирк, я – не обезьяна!

На следующий день прихожу в деканат забирать документы, но выясняется, что в ведомости Альпин поставил мне «удочку». Уступил, так сказать, под давлением общественности.

Потом было распределение, преподаватели с этой же кафедры помогли мне на ней остаться, так как я с ними с четвёртого курса занимался исследованиями. Льву Моисеевичу это, конечно, не очень понравилось, но что ж было делать. В первый год работы меня отправили в печорскую экспедицию. По результатам, полученным в Воркуте, отчитался на кафедре. Надо отдать должное профессору, он был внимателен и справедлив, отметил мои старания и чёткость доклада.С этого началось потепление в наших отношениях. Спустя несколько лет он приезжал по моему приглашению в Якутию – смотрел на нашу работу, вникал в результаты экспериментов, советовал. В итоге мы остались близки с Львом Моисеевичем до конца его дней. Он прожил почти девяносто лет.

В чём было поражение, а в чём победа? Философский вопрос.

Было бы нечестно умолчать ещё об одном конфликте в студенчестве. На третьем-четвёртом годах обучения у нас был мощный курс по математике. Мне не понравились лекции одного доцента, читал он неинтересно и непонятно, и я не стал к нему ходить на занятия. Надо ли говорить, что такое пренебрежительное отношение преподавателю совершенно не понравилось, и зачёт я сдал только с шестого раза. Но впереди был экзамен! Готовился я к нему изо всех сил. На экзамене выбрал момент, когда доцент вышел из аудитории, и быстро сел к завкафедрой профессору Тумаркину, настоящему гению от математики. Надо заметить, что Генриха Целестиновича Тумаркина все студенты боялись как огня, ведь чего он не знал о математике, того, наверное, сама математика про себя не знала. А я – к нему. На тот момент у меня было такое умственное напряжение, что я прямо «с мозга» списывал ответы целыми страницами, отчётливо представляя каждую помарку в учебнике. Он задавал мне сложнейшие вопросы, тем более что доцент несколько раз к нему подходил пошептать на ухо, какой я нерадивый студент. В итоге Тумаркин рассердился на доцента, а мне с улыбкой сказал: «Ну, знаете, молодой человек, я вам кроме пятёрки ничего поставить не могу!» Это была вторая пятёрка на всем курсе.

Вышел я с экзамена совершенно без сил. На математике потерял столько энергии, что едва-едва хватило внутренних ресурсов подготовиться к следующему экзамену. Впервые в жизни я понял, что можно вот так опустошить свои запасы энергии…

- В один и тот же год Ваш отец стал член-корреспондентом АН СССР, а Вы - кандидатом технических наук. Вы шли следом за ним, по проторённой дороге, или всё же своим маршрутом?

-У меня сложился свой путь. Он был гидрогеологом, я – геофизик. Кандидатская у меня была по рудной геофизике (1967 год). Трудился над ней пять лет, объездил всю страну: Белоруссия, Полярный Урал, Карелия. Собрал массу полевого материала и вдруг осознал, что неправильно его интерпретировал. Мне стало дурно. Доложил на кафедре. Меня обругали. Ещё бы! Столько работал, а результатов ноль. Годы, потраченные впустую.

Собрал я все бумаги в чемодан и уехал на дачу думать о своей незадачливой жизни. Понимаете, меня на определённом этапе написания диссертации мучили сомнения, что в результаты исследований могло вмешаться другое электромагнитное явление, не то, что я изучал. На том этапе мой руководитель эти сомнения не разделил и запретил «копать» в данном направлении. Однако на даче мне терять было уже нечего, я снова влез в свои материалы и понял, что измеряемый параметр - это результат наложения двух полей: индукционного и электрохимического. На моё счастье теория индукционного поля позволяла точно оценить его вклад в суммарный эффект и вычесть его из измеряемого параметра. Оставшееся и было эффектом, который я изучал. Меня просто перетряхнуло! День и ночь я занимался пересчётами всех данных и через месяц принёс на кафедру новую, принципиально другую диссертацию, заявил, что готов к защите. Завкафедрой Михаил Иванович Плюснин мне не поверил, но работу взял. Читал её две недели и сказал, что она блестящая.

На защите мне не выкатили ни одного чёрного шара.

- Это был первый успех в науке. А еще? Если «по Гамбургскому счёту»?

-В 1969 году мне посчастливилось открыть явление отрицательной вызванной поляризации. Представьте, приборы в один прекрасный момент начинают вести себя «неправильно», стрелка идёт «не в ту» сторону. Заменяю приборы. Меняю дислокацию. Возвращаюсь. Снова зашкаливает. Значит, что-то с полями. Таким образом на мёрзлых породах удалось открыть принципиально новое явление. В основном изучение идёт вглубь и вширь по уже известным явлениям. А тут – новое. Это было захватывающе!

- Захватывает сам поиск? Или результат?

-Поиск. Результат – это уже как награда. Когда писал докторскую, мне в голову пришла мысль: откуда возникают существенные ошибки в интерпретации геофизических измерений? Круглый год, не меняя обстановку, я мониторил изменения электромагнитных параметров и пришёл к выводу, что мои данные противоречат в принципе определению геоэлектрического разреза. Понял, что результат зависит от теплового состояния среды, а значит, от времени года. Набрался нахальства - написал, что результаты получены в криолитозоне, указал на карте мира точки, где сезонно меняются потоки по иным, не криологическим причинам, например из-за муссонных дождей. Со всем этим добром пришёл на предварительную защиту. Надо отметить, что сделать это мне было нелегко – меня как раз недавно на этой же кафедре осмеяли: где это видано в тридцать шесть лет помышлять о защите докторской! Мол, с наше поживи, опыта наберись!

На встречу с президентом Ельциным

Опустим подробности условий, которые выдвинули мне зубры с кафедры. Достаточно сказать, что надо было проявить дипломатические качества по привлечению кафедры-оппонента к совместной работе. Что-то вроде взаимного обмена на нейтральной полосе, как в фильме «Мёртвый сезон».

Наступил день предзащиты. На мою голову сыплются громы и молнии - профессор Тархов называет мои данные и выводы полной галиматьёй, велит выкинуть разрисованную карту мира в мусорное ведро. Но тут встаёт с расширенными глазами профессор Каменецкий и говорит: «Вы не представляете, ЧТО я открыл в докладе Володи! Мы три года работаем в Индии, но только сейчас я понял, с чем именно мы столкнулись там. У нас никак концы с концами не сходились, даже меняли приборы стоимостью в десятки тысяч долларов, думали, что у нас их термиты жрут… А оказалось! Володя открыл нам глаза. Ни в коем случае эти выводы нельзя удалять из диссертации!».

- Нужно иметь мужество отстаивать и свои открытия, свои принципы, верно? На посту руководителя Института криосферы Земли Вам приходилось не раз доказывать свою правоту. Вплоть до решения уйти…

-За почти тридцать лет моего директорства бывало всякое. В 1992 году я уже готов был сложить полномочия. Это был непростой год. Удалось добиться включения в Указ президента «О развитии Тюменской области» пункта о создании Международного научного центра с финансированием из фонда программы развития Тюменской области. На встрече с президентом Борисом Ельциным я ему в глаза сказал, что уже дошло до того, что наша наука работает не на Россию, ситуацию надо срочно разворачивать, чтобы лучшие иностранные учёные приезжали к нам и работали на нашу страну. А никак не наоборот.

Ельцин слегка растерялся. Сказал, что это очень серьёзный вопрос и нам надо встретиться в Москве для его обсуждения. А зачем в Москве? Мы же все сегодня здесь, есть даже готовое предложение для Указа. Тогда Борис Николаевич указующим перстом Силаеву: «Включить в Указ как поручение президента». И всё зашевелилось.

Конвергентный институт

Но безоблачной погода долго не бывает. Прошло некоторое время после встречи с главой государства. Областью руководил уже Юрий Шафраник. Вдруг председателю СО РАН, академику Коптюгу не понравилась моя «близость» к власти – на тот момент у меня был кабинет в здании нынешнего правительства области, а наш институт занимал там целый этаж. И тут ещё Шафраник попросил меня переехать в экс-кабинет первого секретаря обкома - мол, ему неудобно занять его сразу после Богомякова. Вроде кошки отправил – на счастье. Надо так надо. В этом кабинете я проработал три месяца. Геннадий Павлович даже принимал участие в одном из заседаний с голландцами, он ещё усмехнулся: «Я тут семнадцать лет чай пил!».

Постепенно коллектив переехал в новое здание ИКЗ, а я ещё оставался. Коптюг выразил своё недовольство. В итоге я написал заявление, чтобы меня освободили от руководства ТюмНЦ СО РАН и что я буду заниматься только деятельностью Международного научного центра. Вместо себя порекомендовал Володю Шпильмана, поскольку был уверен в его профессионализме и порядочности. Потом тянулись долгие, почти целый год, разговоры, переговоры, обсуждение кандидатур. В итоге на собрании Сибирского отделения приняли решение, что руководить ТюмНЦ СО РАН должен член РАН, а другого, кроме В.П.Мельникова, нет. Вопрос сняли. А я продолжил исполнять уставные обязанности. И так ещё без малого четверть века.

- Сейчас стало сложнее работать?

-Науку «опустили» ещё в ельцинское время. Сократили сотрудников ровно вдвое. Остались энтузиасты, которые не мыслят себя вне науки. Мы сплотились, переболели, продолжаем работать. Сейчас только ленивый не говорит о конвергентности. Но наш институт конвергентен по сути своей. Я с этой идеей в Тюмень приехал – собрать под одной крышей учёных разных отраслей знаний, которые в итоге смогут работать над изучением объектов и явлений криосферы. Удручает, что сегодня само понятие конвергентности вульгаризируют. Твёрдо убеждён, что не получится создать универсальных солдат-учёных, которые смогут объединить великие знания из разных наук в одном человеческом мозге. А ведь попытки такие делаются, даже кафедра открыта в столичном вузе. Вот незадача - результатом такого подхода станет лишь универсальный дилетант, ведь каждый человек рождён с определёнными склонностями: один к физике, другой к математике, третий к биологии... Однако главная беда в другом – кривая конвергенция разрушит преемственность знаний, понизит уровень науки. Путь, несомненно, гибельный.

- Владимир Павлович, по паспорту у Вас солидный возраст. Большинство граждан в душе лелеют мечту, что на пенсии будут тихо жить в домике на берегу моря, красиво прогуливаясь вечерами по набережной. Не секрет, что у Вас есть не только пенсия, но и пресловутый домик. Однако Вы нежитесь в теплых водах только во время отпуска. Отчего так?

-Видимо, состояние моего организма позволяет реализовать полный комплекс физических возможностей. В жизни так много интересного и важного, но человек перестает думать об этих интересных и важных вещах, когда сосредотачивается исключительно на своём здоровье. Тогда меняются смыслы. Остаётся дом, поликлиника, врачи, друзья-советчики. Люди рано ставят на себе крест, становятся неинтересны себе и другим. Мозг дышит, когда его наполняют вопросами и поиском ответов.

Ожидаемы возражения, что академику-то легко так рассуждать, а что делать продавцу сельмага или рабочему? Убеждён: нельзя сдавать позиции, хоть какая у тебя профессия. Если человек всю жизнь занимался физическим трудом, то не надо это бросать, следует продолжать двигаться, работать, жить, а не пассивно доживать. С возрастом человека подстерегают болезни не из-за паспорта, а из-за того, что он резко меняет образ жизни и крепко задумывается о болезнях.

И второе, что не в пользу размеренной жизни в другой стране, хоть и у моря: мне нужна моя среда, моя страна, мой город. Я чисто русский.

- Вы согласны с утверждением, что интеллигентным можно стать только тогда, когда в роду уже есть пара-тройка поколений интеллигентов? Это так хитро я подбираюсь к вопросу, что у сына академика всё уже заложено само собой и остаётся лишь дошлифовать.

-Вы удивитесь, но я не совсем согласен с таким суждением. Моя интеллигентность не столько от деда в эполетах и французского происхождения матушки, сколько от окружения нашей семьи. Мне страшно повезло: в доме родителей (и в Москве, и в Якутске) бывали выдающиеся деятели науки и культуры. Общение с ними, просто «нахождение» рядом, значило для моего развития очень и очень много. Владимир Афанасьевич Обручев – геолог, академик АН СССР, публицист и писатель, написавший в 1915 году «Плутонию», а в 1924-м – «Землю Санникова», автор научных трудов и учебников по геологии. Писатели Константин Симонов, Александр Твардовский, Василий Ажаев, создатель школы геокриологов в МГУ Владимир Алексеевич Кудрявцев, профессор Александр Иосифович Попов… Список можно продолжать. Право слово, я сам себе завидую – так захватывающе интересно было слушать разговоры за нашим круглым столом!

Поймите правильно. С одной стороны, отец приучил меня к реальному труду, свёл с мастерами-ремесленниками, научил уважать и ценить их самих и то, чем они занимались. С другой стороны – дал возможность присутствовать и быть вовлечённым в обсуждения и диспуты великих учёных и талантливых писателей. Это дало мне возможность выбора: можно было пойти по пути чистого ремесла, и я знаю, что моя семья приняла бы этот путь. А можно было пойти в науку и найти развитие и приложение задатков учёного-исследователя. Что я и сделал. И не сожалею о таком выборе. Генетика важна, но на ней одной далеко не уедешь.

- Какая проблематика занимает сегодня более всего ум Мельникова-учёного?

-Криософия. Это направление важно не столько лично для меня, сколько для науки в целом. К сожалению, число людей, которые владеют и историей науки, и её сутью, довольно стремительно сокращается. Надо многое успевать делать.

Итак, лёд. То, что лед – это третье состояние воды, вбито накрепко даже в головы младенцев. И никто не подвергает данный постулат сомнению. Между тем лёд намного старше воды и широко распространён во Вселенной. В нём агрегируется не только Н и О, но и метан и углекислый газ. А откуда на Земле вода? На данный момент чёткого ответа нет. Значит, надо изучать, а прежде – заострить свою логику на явлениях вселенского масштаба. Пока имеющиеся теории зарождения жизни на Земле отталкиваются от красивой идеи Большого Взрыва, базирующейся в свою очередь на теории относительности Эйнштейна. Но штука-то в том, что сколько бы мы ни накопили сегодня знаний об окружающем мире, 99 процентов остаются за гранью нашего сознания и понимания.

Криософия, исследуя криосферу - холод и лёд, может занять свою нишу в концепциях происхождения жизни и её эволюции. Более того, криософия способна объединить знания геокриологов со знаниями специалистов смежных областей - биофизиков, биологов, планетологов, метеорологов. И тогда… Конвергенция, однако!

Эпилог как прогноз

ИЗ СТАТЬИ академика Мельникова «Аспекты криософии: криоразнообразие в природе»:

«Суть криософии в научном осознании места и роли холодной материи в происхождении и эволюции вещественно-энергетических взаимодей ствий , в зарождении и поддержании жизни. Она призвана изучать наиболее общие существенные характеристики и фундаментальные принципы криосферы во всех ее проявлениях, Криология все чаще оперирует не свой ственными классической прикладной науке терминами. Все это придает ей черты постнеклассической науки, основными особенностями которой являются трансдисциплинарность и актуальность. Оставаясь в границах старой узкой методологии, геокриология уже не сможет удовлетворять велению времени».