Концерт приехал!

В детском клубе «Ровесник» (МАУ «Созвездие») есть хорошая традиция – выезжать с концертами в Михайловский Дом-интернат для престарелых и инвалидов. Не только в канун какого-либо праздника. Юных артистов здесь ждут всегда.

– Галя, иди сюда! Я тебе место заняла! – суетится Анна Павловна, прикрывая пергаментной ладошкой свободный кусок дерматина. Галя, которой далеко за 70, в суконных бурочках на босу ногу, торопливой походкой семенит к дивану. Постепенно зал оживает, наполняется людьми: подтягиваются колясочники, идут с палочками, на костылях.

Ах, как резво бегут по коридору молодые ноги в кроссовках, как пружинят по ковру, какие кульбиты будут потом выделывать в воздухе! Как впиваются крепкие, здоровые зубы в упругую яблочную плоть! А тут, тут… С костыльком, вдоль стеночки, вдоль стеночки. В зал, в зал – концерт приехал!

– Мешала я им. Сноха ворчала, что шастаю туда-сюда. То чай пролью, то разобью что-нибудь. Кому старый человек нужен? – шамкает беззубым ртом баба Лида, объясняя свою причастность к здешней компании.

– Да не жалуюсь я ни на что. Здесь всё ж уход, забота. Жить можно, – присоединяется к разговору её соседка. А голос дрожит, тоска в глазах. И надежда. А вдруг всё изменится, и те, кто определил её сюда, возьмут и опомнятся. Поймут однажды, как им всем без неё плохо. Спохватятся. И заберут, непременно заберут. Но такого здесь не бывает. Родные, у кого они есть, навещают стариков редко. А чтобы забрать?!..

– Я 30 лет проработал в Ярковской газете корреспондентом. – Это Владимир Кириллович, аккуратно одетый, интеллигентного вида старичок. – А дети? Дети у меня хорошие.

– Хорошие?! А что сдали-то? – покачивая головой, парирует Галя, она же Галина Петровна. – Да не нужен ты стал никому, вот и сдали!

Владимир Кириллович, не выдержав такого напора, отводит взгляд в сторону. Пальцы впиваются в обивку казённого дивана, ищут опоры. Смотрит в окно. Долго смотрит. Там, за окном – жизнь. Здесь – доживание. А что его жизнь? Промчалась, как железнодорожный состав. Оглянуться не успел, а вот уже последний вагон промелькнул, превратившись вдали в маленькую точку. Но что это? Точка не уменьшается в размерах, не исчезает из виду. Неужели поезд притормозил на какой-то станции? Прервав паузу, старик снова оборачивается к соседям и … даёт всем по конфете. Галине Петровне тоже. Незлобивый, он не помнит обид. Концерт в разгаре. Зрители здесь неизбалованные. Принимают тепло. Сопереживают маленьким артистам. Вот только песни звучат незнакомые. Но что сделаешь? Другие времена – другие песни. Очень бурно реагируют на брейк-данс, почти с детским восторгом вытягивают шеи, кто может – становятся на цыпочки, чтобы лучше разглядеть мальчишек, выделывающих трюки на грани фантастики. «Вот это выдрессировали!» – восхищается Анна Павловна, немного путая значение этого слова в отношении танцоров. Но старому человеку простительно. «Ой, молодцы!» – даёт оценку артистам баба Лида.

Народ тут разный. Есть те, кто всю жизнь трудился, не разгибая спины, но по какой-то случайности под старость оказался у «разбитого корыта». Есть маргиналы. И просто те, кого жизнь согнула в бараний рог да так согнутым и оставила. О жилище, где старики доживают свой век, в народе много что говорят. И называют его по-разному. Но для этих людей это и есть их дом. Единственный, который от них не отвернулся, когда наступил закат.

Случается, здесь и последнюю любовь иногда находят. Вон, парочка: она худенькая, лопоухонькая, подстрижена под мальчика, вертлявая, он – в тельняшке, серьёзный, неулыбчивый. В принципе и не старые ещё оба. Она плечиками в такт музыке туда-сюда и локотком его в бок: смотри-ка, а я ещё ого-го! Кокетка. Длинный коридор, что просматривается из зала, напоминает не то больницу, не то общежитие. Двери в некоторые комнаты распахнуты. Это для «лежачих». Пусть слушают. Концерт всё-таки. Современная аппаратура с её децибелами доносит музыку до самых дальних закутков здания.

– Надорвалась я в своё время, ох и надорвалась! Вот Бог деток и не дал, – возвращается вдруг к разговору Анна Павловна. – Сколько я на своей спине мешков с мукой перетаскала, когда в пекарне работала! Мужиков после войны не хватало. Так вот за грузчика и была. Не жалела себя, ох и не жалела… – она переходит почти на шепот. Выцветшие бледно-голубые глаза наполняются влагой. Ещё что-то говорит, но слов не разобрать, их заглушает музыка. «Я улетаю, я теперь совсем другая», – поёт девочка-подросток. Лети, девочка, лети. У тебя всё ещё впереди. У тебя всё ещё будет!

Пока складывают аппаратуру, а артисты собирают нехитрый реквизит, иду по коридору. Где двери настежь – «неходячие». Запах старости круто перемешан с запахом лекарств. Кто-то спит, натянув ватный пластырь до подбородка. Кто-то бормочет, уставившись в потолок. На дверях, что закрыты, висят стандартные листы – номер комнаты и ФИО проживающих. Дверных звонков нет. Не нужны они здесь. Читаю: Константин Петрович … , Алексей Иванович… Вы бы хотели так в старости? Захотелось на воздух. На мороз. И ещё так хочется обнять старенькую маму, которая загостилась у смоленских родственников. «Алло, мама!.. На какое?.. Встретим, конечно, встретим!»

Юные артисты спешат в автобус. Шутки, смех. Дети есть дети. Они ещё не понимают, что своим, по сути, обычным концертом напомнили кому-то забытую мелодию. Мелодию той жизни, в которой каждый из сегодняшних зрителей был молод и полон надежд. И пусть звучала она сегодня совсем по-иному, но вот растревожила, развередила душу. Окно в автобусе разрисовал мороз. Как в детстве дышу на стекло, слегка царапаю ногтем заиндевевшую поверхность. Ага, что я вижу? В окне вестибюля Владимир Кириллович. Старик слегка жестикулирует и что-то говорит. Мне кажется, он спрашивает: «Приедете?» Всех нас спрашивает.

Светлана БИРКОВИЧ