Северный аспект: Потеряв связь с прошлым, потеряешь себя

Наследие – понятие объёмное. За несколько веков русского (читай: российского) присутствия на Ямальской земле много чего случилось, поменялось, исчезло и вернулось в бытие живших здесь ранее и живущих сегодня людей. Этой темы мы уже касались в предыдущих выпусках рубрики «Северный аспект». Радует, что и русскоязычные жители Севера знают и чтят традиции ненецкого народа, воспринимают их как неотъемлемую часть жизни и коренного населения, и многонациональной ямальской общины в целом. И всё-таки первый голос в общем хоре по праву принадлежит самим ненцам. Что сегодня они, нынешние, помнят, знают и берегут в самобытной национальной культуре? В поисках ответов мы вновь отправимся в далёкий Тазовский район…

Бубен шамана спас жизнь отцу

Иосиф Пиякович Яр, глава села Гыда

Говорят, что ненцы пришли сюда с Алтайских гор. Я был там и видел ненецкие названия. Например, есть село Майма, по-ненецки «радость». И реки носят ненецкие имена. И на севере Монголии есть племя, такие же чумы у них, как и у нас. Территорию Гыданского полуострова ненцы отвоевали у энцев (это небольшая по численности народность, сейчас они живут по правую сторону Енисейского залива). А до этого, говорят, на полуострове в землянках жили сихерти (гномики).

Моя фамилия Яр состоит из нескольких родов: Выяр - «чистые яры», Лымор - «птичка», Марнэва - «голова оленя», Марьики - «шея», Марюй - «загонщик».

Как появились эти фамилии? Ненцы, племя Яров, решило загнать дикого оленя на мясо и после этой охоты дать каждому роду имя. Самый главный загонщик оленя загнал. Охотники разделали тушу, и самому хорошему, самому здоровому охотнику, марнэва, голова оленя досталась. Его род и стал называться Марнэва. Второму досталась шея оленя, тоже ценная часть, он стал Марьик. Самый зоркий фамилию Лымор взял. Загонщик стал Марюем. Тот, кто мясо разделал, тот Выяр остался, или просто Яр.

Род Марюй обитал на полуострове Мамонта. Дед мой пережил трех жен, у него было шестнадцать детей. В летнее время он с другими ненцами каслал к острову Олений на водораздел, к самому широкому месту, где реки налево и направо, на север и юг текут. Мужчины оставляли там своих женщин и детей в чумах, а сами с лёгкими чумами уходили со стадами к берегу залива Енисейского или Гыданского. Всё лето готовили там нарты, упряжь, занимались заготовками. Женщины в это время шили нюки, малицы. Тогда же магазинов не было, ездили на ярмарку в Обдорск (теперь - Салехард). И вот они аргиш готовили (караван из нарт), делали кисы и так далее. А потом вместе с ледоставом, после октября, каслали в сторону Салехарда. Через Юрхарово, Уренгой (Мурехой), где проходила «дорога жизни», Надым и Салехард.

Мурехой - как это название появилось? «Му» - это шест по-ненецки. Ненцы шесты для чумов с собой не возили, только нюки. Шесты готовые оставляли на местах стоянок, ночевок, километрах в тридцати друг от друга.

Историческое наследие в нашем районе сохраняется, есть для этого музеи. Правда, хотелось бы, чтобы экспонатов было побольше, и чтобы они побогаче были.

Чтобы не потерять историческое наследие, надо и работникам культуры постараться. Раньше были экспедиции в тундру, ненцам говорили, что надо сохранить, а сейчас никто этим не занимается. Народ переселяется в поселок, где жизнь полегче, в тундре остаются самые стойкие, а им не до этого. Традиции и обычаи тогда сохраняются, когда род сильный.

Обряды в тундре обычно проводили шаманы, сейчас шаманов всё меньше. В Гыданской тундре сейчас остался только один, Яндо Семён, но он уже не шибко-то старается, ему тяжело. Была еще бабка, она умерла. Был и шаман, который отпевал покойников, тоже два года назад умер. А когда-то, в советские времена, с шаманизмом велась борьба. Был один товарищ, Шарифуллин Николай Николаевич, заведующий культбазы, занялся шаманами - пропагандировал отказ от их занятий. К Шарифуллину привезли шамана, звали его Оковай Хамбэ, и он сдал свой бубен, его просто-напросто заставили это сделать. Однако затем Оковай обратился к моему отцу, чтобы тот изготовил ему новый бубен. Отец ведь у меня по этим делам мастер. Из шкуры дикого оленя за зиму исполнил заказ. И этот бубен, можно сказать, спас ему жизнь.

Дело было так. Однажды мой отец рыбачил, и ему в сетку попался странный большой жук, размером с кулак, наверное. Отец положил жука подальше от лунки, в двух метрах, чтобы позже рассмотреть его получше. Но потом он этого жука не обнаружил. После этой рыбалки отец тяжело заболел. Я тогда был еще маленьким. Помню, как раз вернулся со школы, а на второй день приехал этот старый шаман Оковай. Так, говорит, надо «обкатать» бубен. Старик начал камлать. Я за это время дважды уснул и проснулся только от крика, которым шаман заканчивал обряд. После проведения этого обряда мой отец выздоровел! Он сделал макет того жука, которого поймал - так ему велел шаман. Потом этот макет освятили и положили в священную нарту, там он и хранится.

Каждый год в феврале ненцы отмечают праздник «Встреча солнца». Когда солнце поднимается на высоту хорея, тогда забивают оленя самого белого, благодарят бога солнца. Этот праздник посвящен тому, что пошел новый год жизни. Тушу разделывают, раздают соседям. Мясо едят, кровь - на священную нарту. Всех божков смазывают, чтобы год был удачным, чтобы никто не болел - ни люди, ни олени.

У ненцев есть священные места. На Гыдане их около тридцати. Думаю, что это места, где с человеком происходили какие-то значимые события или аномальные явления: видение какое-то ему было или внезапно круто поменялась его жизнь. Например, если он провел ночь на этом месте и впоследствии неожиданно заболел или, наоборот, после этого ему крупно повезло. И в том, и в другом случае нужно приносить жертву - оленя. В первом случае - чтобы поблагодарить за то, что выздоровел, во втором - воздать благодарность за везение. Потом шаман это место освящает. После этого оно становится «официальным» священным местом. Священное место - это всегда сопка. Там ставят палку наклонную, обмазывают ее жиром - рыбьим или оленьим. Потом на палку нанизывают рога. Чем больше там рогов, тем лучше это место, тем оно более священно. Если ненец каслает рядом со священным местом, то он должен обязательно посетить его. Там приносят в жертву оленя. Женщин туда обычно не пускают, для женщин свои священные места есть. Есть родовые священные места, есть личные. У моего отца тоже было священное место. После его смерти, через год, оно обвалилось. И у меня есть свое священное место - это Мыс Каменный, самая северная сопка.

Может быть, он прилетел на крыльях?

Маргарита Килевна Ядне, выпускница Тазовской школы

Рождение детей было радостным событием в жизни ненецкой семьи. Пеленками ребенку служили мягкие шкурки оленьего или песцового меха; время от времени они просушивались у костра. На дно колыбели насыпали мелко истертые древесные гнилушки или клали сухой мох. Ребенок, завернутый в шкурки, привязывался к люльке ремешками и вынимался только тогда, когда нужно было заменить гнилушки или мох новыми. При кормлении мать брала ребенка на руки вместе с колыбелью.

Как и у большинства народов Севера, роженица у ненцев считалась «нечистой», поэтому обычно роды происходили не в том чуме, где жила семья. Для нее ставили небольшой чум поблизости. Часто ненецкой женщине приходилось рожать во время перекочевок прямо на нарте. При этом муж сжигал те сани, на которых родила жена, закалывал тех оленей, которые везли сани. В богатых семьях роженице часто помогала опытная в таких делах женщина. Согласно рекомендациям ненецкой народной медицины, женщина рожала не лежа, а стоя на коленях, поддерживаемая ремнями, прикрепленными к шестам чума. Трудные роды объяснялись неверностью кого-либо из супругов. В таком случае прибегали к обряду взаимного покаяния, во время которого супруги на специальных ремешках завязывали узелки по числу имевших место измен. К этому времени в самочувствие роженицы наступало естественное улучшение, которое и объяснялось ненцам как результат магического действия признания. Ритуал взаимного признания во время родов, по-видимому, призывал всех, в том числе молодоженов, быть верными друг другу, к нравственности.

Роженица после родов еще долгое время считалась «нечистой». Несколько дней она принимала пищу из рук бабки, затем производилось «очищение» огнем: роженица раздевалась и переходила через разведенный огонь, затем надевала другое платье и с этих пор могла приступать к выполнению домашних работ. Все вещи, с которыми соприкасались женщина и ребёнок, «очищались» водой, в которой была сварена березовая губка (чага).

Ненецкая люлька представляет собой овальный короб с невысокими бортами и дугой в изголовье для полога. Как и все другие изделия из дерева, ее изготовлял мужчина - отец ребенка или кто-нибудь из родни. Ребенок закреплялся в колыбели с помощью ремешков, часто украшенных медными пуговицами или бисером. Маленькая и легкая ненецкая люлька позволяет без усилий переносить в ней ребенка, перевозить его на нартах. Взяв ребенка в колыбельке, мать могла пойти в гости в соседний чум. Дома люльку держат на постели или с помощью специальных ремней привязывают к шестам чума, чтобы ее можно было покачивать. В тундре оленеводы и сейчас используют традиционную колыбель, тогда как ненцы, живущие в городах или поселках, предпочитают покупные детские кроватки.

По случаю рождения ребенка забивается молодой олененок, одариваются подарками пожилые женщины, принимавшие роды. Как правило, это небольшие подарки: например, плетеная тесьма для кос, кусочки сукна, предметы для гигиенических процедур. Повивальной бабке вручается нож, которым перерезалась пуповина. Пока женщины и бабушки отмечают день рождения малыша, его братья и сестры бегают вокруг, опережая друг друга, в поисках следов нового человека на снегу, на песке у реки. В конце концов дети смиряются с тем, что невозможно обнаружить следы малыша, и приходят к выводу: этот таинственный человек очень хорошо ориентируется на местности и умеет выбирать такие места, по которым не могут ходить другие. Ища его следы, дети выдумывают всевозможные небылицы: может быть, он прилетел на крыльях или забрался в мешок с желтым мхом, или пришел как нгэмунзи - образ сна, бесшумно и незаметно подкрадывавшегося к человеку. Этим нгэмунзи в тундре укрощают чрезмерно расшалившихся к вечеру детей. Для того чтобы он им не снился в образе чудовища, его называют ласково - Нгэмунзикоця. Взрослые говорят: «Образ сна любит садиться вечером на глаза и делает их больными». Чтобы этого не случилось, дети стараются быстро закрыть глазки и без лишних напоминаний засыпают.

Маленьким детям шили двухслойную меховую одежду с капюшоном, по покрою напоминающую малицу. Детские штаны делали сразу вместе с обувью. Такую одежду дети носили до четырех-пяти лет, затем переходили на одежду взрослого типа, только меньшего размера. Изготовлением одежды и обуви занимались женщины, преимущественно летом. Новая одежда шилась раз в два-три года, обувь гораздо чаще.

В семье бытовало строгое разделение труда. Мужчины занимались выпасом оленей и промыслами, а женщины - домашним хозяйством. Как и везде, одной из основных функций семьи оставалось рождение и воспитание детей. От момента рождения до 5-7 лет ребенок находился под опекой матери. Сложившиеся формы воспитания предусматривали максимальную самостоятельность детей. Их почти никогда не учили чему-либо специально. Дети сами следили за деятельностью взрослых и старались воспроизвести ее в игре, приобретая необходимые навыки. Игры детей главным образом отражали хозяйственные занятия взрослых. Наиболее распространенные игрушки - миниатюрный аркан и лук со стрелами, фигурки оленей. Отец-оленевод брал сыновей с десяти- двенадцатилетнего возраста в стадо оленей, приучал подростков к самостоятельной работе: показывал и рассказывал особенности ухода за животными, поручал различную работу. Девочки играли в куклы, состоящие из клюва утки или гуся и туловища из сукна. Они самостоятельно шили куклам одежду и украшали ее, осваивая необходимые женские навыки. Девочки практически всю женскую работу должны были выполнять к десяти - двенадцати годам. В прошлом этот возраст считался достаточным, чтобы выходить замуж. Большое воспитательное значение имел фольклор: сказки, загадки, считалки, которые расширяли кругозор детей и давали им необходимые нравственные установки.

Воспитание не словом, а примером

Мария Аркадьевна Веникова, председатель районного отделения Ассоциации «Ямал - потомкам!»

Впервые с устным народным творчеством ненецкого народа я познакомилась в институте, когда училась. Потому что в то время, когда я училась в школе, нам родной язык не преподавали, мы не изучали литературу народов севера. И так получилось, что в институте я впервые начала читать на ненецком языке, изучать историю создания алфавита, развитие письменности. Когда я читала предания ненецкого народа, меня поразило, что они построены на жизненной основе и отражают повседневную жизнь обыкновенного человека. Узнала, что эпические песни ненцев подразделяются на определенные виды: есть песни о великанах, есть песни-плачи, яробцы называются. И еще я узнала, что ненецкие эпические песни исполнялись в тундре на протяжении нескольких вечеров, когда все собираются в одном чуме и человек, который знает эти произведения устного народного творчества, рассказывает их собравшимся. Это так сильно поразило меня, настолько заинтересовало, что когда я приехала в Тазовский, стала узнавать: у нас в тундре есть такое или нет? Оказалось - есть.

А еще мне запомнилось, когда я школьницей здесь в больнице лежала, в одной палате был ненец гыданский. Он собирал всех людей, которые лежали в больнице, и рассказывал эти предания. Я сама туда не ходила, но из соседней комнаты было слышно. И вот он рассказывает, поет, а второй человек, тоже ненец, своими словами как бы доводит до сведения присутствующих то, что он поет. Я тогда по глупости спросила: а почему он его передразнивает? Сказали, что вот у ненцев так исполняются песни. Иногда же, когда песню поют, слова звучат не очень понятно, и тот человек «прозой» дополняет и пересказывает то, что напел рассказчик.

У ненцев есть колыбельные песни, детские. Как только ребенок родится, мать поет ему. В этой песне мать отражает мечты о том, каким она хочет видеть своего ребенка. Ласка в этой же песне. То есть через песню ребенок воспитывается. С детства, благодаря этой песне, в нем закладывается любовь к родным людям, которые его окружают. Он слышит, как мать поет, что он будет сильным, и ребенок потом стремится к тому, чтобы соответствовать тому идеалу, который хотела видеть в нем мать. Когда мать шьет, она же тоже поет песни, не молчит. Но вообще-то ненецкие дети воспитываются не словом, а примером. Почему маленькая ненецкая девочка с детства начинает шить? Потому что она видит, чем занимается мать. Вот почему проблемы сейчас в воспитании детей в интернате возникают? Потому что мы им очень много всего говорим. Говорим, говорим, а при этом сами-то редко когда в чем показываем пример.

Сами условия в тундре, наверное, диктуют такой неторопливый, несуетный образ жизни. Там же всё по плану: утром встал и делаешь практически то, что и каждый день. А мы же здесь подстраиваемся под условия, которые нам диктует «цивилизованная» жизнь, ее ритм, обстоятельства. В тундре неторопливый образ жизни, потому что люди живут в гармонии с природой, понимаете? Там как было заведено, так есть и так будет - если ничего не помешает. Очень хочется на это надеяться.

Сегодня коренные малочисленные народы, проживающие в тундре, нуждаются в большей защите. Потому что если не будет оленей, если мы не сохраним условия для того, чтобы они жили, то, скорее всего, ненцы перестанут существовать как коренной народ. Потеряв связь с прошлым, потеряешь себя. Вот представьте, столько кочующего населения будут вынуждены переехать в поселок. А там-то что делать? Для того, чтобы они жили в поселке, нужно развивать строительство, предоставить жилье, потом работу. А где они могут быть пригодны, если ничем таким не занимались, кроме того, чем занимаются в тундре? То есть каждый человек находит применение своим силам там, где он нужен, где необходим, где чувствует, что он - дома, где ему комфортно и хорошо. Вот я сейчас смотрю на картинку, где ненец и его олень, и думаю: а если этого не будет, что будет там?..

В садике и средней школе говорят по-русски

Галина Одоромовна Сибарева, начальник отдела кочевых приемных

Девичья фамилия у меня была Тэсида. Я много общалась с пожилыми людьми, бабушками и дедушками, и они рассказывали о происхождении нашего рода и нашей фамилии так. Шел мальчик (дело происходило в Красноярском крае) и держал в руках петли для куропаток. Мимо ехали очень богатые, зажиточные люди из рода Яптунай. Они спросили: «Мальчик, ты так плохо одет, куда ты идешь? Ты чей, какого рода?» Мальчик ответил: «Я сирота, не знаю, какого рода, иду ставить петли на куропаток». Тогда люди сказали ему: «Может, ты с нами поедешь?» Они взяли его с собой, вырастили и дали фамилию Тэсида, что значит «безоленный». Я думаю, что это реальная история, потому что она передается из поколения в поколение. А я, в свою очередь, рассказываю об истории нашего рода своим детям.

Моя мать происходит из рода Яр. Ее отец, мой дед, учился в Тобольске на подьячего. Он выучил русский язык, его крестили, но при этом он был человеком, про которого ненцы говорят, что его сны сбываются, что он ясновидящий. Все его дети имели и свои, и русские имена, знали русский язык. Моя мать была комсомолкой, получила образование - четыре класса, и ездила по тундре, принимала участие в ликвидации неграмотности, учила тундровых ненцев расписываться. Наиболее способные смогли выучить буквы. Во время одной из таких поездок она и познакомилась с моим отцом, потомственным оленеводом.

Я с детства считала, что у нас семья большая, потому что вместе с моими родителями жили старшая сестра отца, сын ее, брат старший, жена среднего брата с детьми. У нас всегда было два чума. В одном жили мы с родителями, нас было четверо, в другом - бабушки и дедушки. Мы их так называли, хотя это были мои тети и дяди. На русском языке никто в семье не говорил, кроме моей матери. Когда я заходила в чум к моим бабушкам и дедушкам (я тогда уже училась), мне вообще запрещали говорить по-русски, потому что считали, что в чуме мы должны общаться на своем языке.

В поселке я живу уже больше тридцати лет, в моей семье мы очень редко говорим на ненецком языке, тем не менее я его знаю хорошо. Мои дети тоже говорят по-ненецки, но только старшие. А младшие, к сожалению, язык не знают, хотя отец у них тоже ненец. Но это беда и вина не моя: в садике и средней школе с ними говорят по-русски, поэтому постоянной практики общения на родном языке у них не было.

Традиции, обычаи у всех ненцев одинаковы. Но не все соблюдают их одинаково строго.

Ненцы считают, что их нация произошла от двух родов: была ветвь мужская и вторая - женской ее не назовешь, просто называли ее «второй ветвью». В мужскую входили семьи с фамилиями Ядне, Лапсуй, Харючи, Тэсида, Худи и другие. Они между собой не женились, считались братьями и сестрами. Другая ветвь - Салиндер, Хабей, Неркаги, Тибичи… У них обычаи более жесткие, их необходимо очень строго соблюдать. Представители этого рода тоже не могли жениться между собой, они образовывали семьи с представителями мужского рода. Я считаю - это хорошо, чтобы кровь обновлялась.

Со всеми просьбами ненцы обращаются к своим богам и всегда приносят им в жертву самое дорогое, что есть у них - оленей. Только в крайних случаях, если человек очень бедный, можно заменить оленя собакой. Собака тоже ценное животное - без нее не соберешь стадо.

Мне, например, очень нравилась в детстве наша традиция, посвященная началу лета. Когда только начиналась весна, появлялась первая травка, отец забивал оленя. Мы вытаскивали священные нарты, доставали то, что там лежало: сабля, идолы (наши предки), монеты древние, кольца. Их можно было рассматривать, но руками я их никогда не трогала. Всё это смазывалось кровью оленя. Нам, детям, можно было подходить, а женщины туда не подходили. Отец, стоя рядом с нартами, что-то нашёптывал. Таким образом мы просили бога Неба (он отвечает за погоду) и бога Земли, чтобы оленей не одолевал овод, чтобы они не болели, потому что в летнее время ножки у них болят. Также мы просим, чтобы не было гроз. У нас говорят так: с грозой на землю падают болезни оленей. Наверное, это связано с тем, что животные боятся шума, кучкуются, наступают друг другу на ноги, появляются раны, которые со временем превращаются в одну незаживающую болячку, и олень погибает.

Когда я приезжала со школы, отец забивал оленя. Мы этого оленя привязывали веревкой и по солнцу проходили под веревкой. Отец при этом просил духа Неба, чтобы я не болела, чтобы со мной никакие неприятности не происходили, чтобы очистилась моя душа, а взамен этого просил взять душу этого оленя.

Этой одежды касались руки моей мамы

Светлана Аченамовна Ядне, воспитатель школы-интерната

У нас традиции издалека идут. Когда родители были живы, всё это соблюдали, старались передать своим детям. И мы стараемся это делать, поклоняемся своим священным местам. Это как бы дань памяти племени своему, старшему поколению, своему роду. Эта нить не должна прерываться, чтобы люди не сторонились друг друга. Мы очень любим ездить на природу всей семьей и обязательно рассказываем детям о том, как соблюдать наши традиции.

Национальная одежда, у меня, конечно, есть. Правда, она очень старенькая, надо уже обновлять. Мне ее еще мама сшила, и я ее очень берегу как память о самом дорогом мне человеке. Я люблю ее рассматривать, проглаживаю рукой все швы. Вспоминаю маму, ведь это ее руки касались их. Вспоминаю, как она долгими вечерами сидела и шила мне эту теплую красивую одежду. Когда-то я и сама тоже шила вместе с мамой. У каждого орнамента есть название, и каждый орнамент что-то обозначает. Есть, например орнаменты, которые нельзя на ягушку наносить, или есть орнаменты, которые идут только на мужские кисы. Это считается обрядовым.

Моя девичья фамилия Вэнго. Дословный перевод этой фамилии - «собачье ухо». А почему так, я даже и не знаю. Когда училась в школе, у нас была приезжая женщина, она работала воспитателем. Она много нам рассказывала о происхождении наших фамилий и переводила их. Я всё забыла. Жалко, что не запомнила… Сейчас много утеряно, очень много. А должно сохраняться. Вот в наше время, когда мы жили в тундре, нам бабушка рассказывала различные сказки, загадки, и мы их пересказывали их друг другу в интернате. Сейчас дети приезжают из тундры и ничего не знают, ни одной сказки, ни одной загадки. Значит, им ничего не рассказывают. Теряется нить.

Раньше, в нашем детстве, был сказочник. Его специально приглашали из одного стойбища, и он везде ездил. Он рассказывал именно ненецкие сказки, пел целые оперы. Фамилии его не помню, старик уже был, постоянно приезжал. Как вечер - мы собирались и слушали. Он целую ночь рассказывал, очень красиво и напевно пел. Конечно, дети засыпали, а взрослые слушали всю ночь.

Обязательно нужно это возродить в интернате. Вот у меня сейчас в группе ребята из третьих и четвертых классов. Я сделала им в комнате чум. Дети с удовольствием в нем играли, из других групп приходили девочки, даже мальчик приходил. Они играли в нем и выполняли все действия, необходимые при жизни в настоящем чуме. Месяца два из него не вылазили, до того это им нравилось. Они ведь, играя в этом чуме, снова жили той жизнью, которой раньше жили в тундре. Всё-всё повторяли, что родители делают. И им очень нравилось это.

Лучше предков об этом никто не расскажет

Григорий Петрович Ледков, председатель кооператива «Тазовский»

Сама специфика оленеводства, вся жизнь оленевода регламентирована обычаями и традициями. Допустим, аргиш идет - идет в определенном порядке, это устой: кто за кем и как идёт, как аргиш двигается. Как ставится стойбище при стоянке, как внутри этого стойбища передвигаться женщинам, мужчинам, детям. Где какие вещи внутри чума располагаются, как в нем передвигаться, у кого какие трудовые обязанности по хозяйству. Это с молоком матери впитывается, с детства всё регламентировано. И, естественно, свадебный обряд, похоронный обряд, встречание и провожание гостей, гостеприимство, какие обряды с этим связаны, игры детей, почитание умерших родственников. Это все переплетено, на всё есть свой ответ. Кто-то когда-то придумал эти традиции, какая-то рациональность в этом есть, потому что иначе в тундре в таких тяжелых условиях не выжить. Если нет четких границ, как себя вести, у кого перед кем какая подчиненность, какие обязательства сохраняются, без этого народ бы не выжил просто-напросто.

Вот расположение чума. Он состоит из каркаса и покрытия – летний ли, зимний, всё отработано до мелочей. Ничего лишнего, там всё по минимуму. Минимум шестов, покрытий. Как ставится, покрытия внутри, постельная, рабочая зона, как очаг делается, какая утварь должна быть к нему - всё отработано, и каждый свою работу знает. Как и в какое время что делается, как разбирается и как перевозится, какие части чума на какие нарты нужно положить. И вот все друг за другом выстраиваются в аргиш… Это вековой порядок. Порядок в стойбище - по старшинству, по значимости внутри семьи. Всё распределяется, всё регламентировано. Удобно, понятно и поэтому сохраняется.

Традициями и обычаями у ненецкого народа пронизана вся жизнь. Вот я рос в городе (мои родители из тундры выехали и работали по другим специальностям), но история народа накладывает отпечаток и на меня. И мы своим детям тоже (не в том, конечно, количестве, как тундровики) ее передаем. Мне кажется, что самое главное, что у ненцев сохранено и надо сохранять впредь - это эпические песни, которые веками поются в своеобразной форме. Это устная передача информации, И сделать это может не каждый - иметь надо и талант, и память. Кому-то это дано с детства - допустим, из троих детей это может быть один, кому это передается, он это впитывает и несет дальше. Передача устного творчества идет из глубин веков. До сих пор это всё живо. Я вот по тундре ездил, к оленеводам заезжал. Эпические песни они помнят. Но, конечно, никто уже не знает, какие это были времена, но если описываемые события рассмотреть, то получается, что это где-то средние века. Вот так вот. Средние века, вы представляете! И слова одни и те же, и язык остался тот же!

Эпос - память народная. Это песни о создании самого народа, его боевом духе, походах, передвижениях, каких-то ярких событиях. И самое главное, что при этом все термины оленеводческие, бытовые, какие-то взаимоотношения, ритуалы (сватовство невесты, допустим), определенный набор фраз, движений, действий - всё идет друг за другом. И как в эпической песне говорится о том, как это было много- много лет назад, так и сейчас. Помнится, сохраняется, соблюдается - по крайней мере, там, где ненцы еще близко к оленеводству.

Некоторые ученые утверждают, что ненецкое язычество сродни греческому многобожию. Много духов, почитание их и так далее. А мне кажется, что всё куда сложнее. Допустим, само название бога верхнего - Нум, его противоположность - Нга. Это два основных Бога, и все рода про них знают. Потом есть множество почитаемых уже как бы местных духов. Дух воды, дух земли, дух неба… Где какие-то значимые события происходили, какие-то аномалии случились, на какой-то территории - люди их тоже начинают почитать. У каждого рода, у каждой семьи есть свои священные места, и до сих пор те, кто в тундре, им поклоняются, их сохраняют. В сезоны каслания проводят там жертвоприношения - духу места, духу рода, земли, воды, временам года, в честь солнца.

Я читал разных авторов современных. У кого-то глубоко, у кого-то более поверхностно, но есть попытки описать эту религию. Может быть, кто-то когда-нибудь еще изучит, полнее опишет. Те, кто непосредственно с природой связан, именно в тундре живет, - у них, конечно, эта память передается напрямую, потому что еще жив отец, дед, прадед, и лучше их никто об этом не расскажет.