Волшебная мелодия для жизни

Жизнь человека можно уподобить песне, и у каждого она своя. Один до глубокой старости брякает себе и окружающим на паре бардовских аккордов, другой пожизненно фальшивит в томной серенаде. Кто-то бодро марширует под строевую-залихватскую, кто-то прихрамывает в такт нищенским куплетам, у кое-кого не жизнь, а сплошные похабные частушки. Словом, различные песни витают в воздухе – грустные и весёлые, простенькие и очень красивые.

Героиня нашего сегодняшнего рассказа, Ольга Павленина, не исключение – у неё тоже есть своя мелодия жизни, свои стихи.

Как всё начиналось, какая музыка звучала в самом начале? Может быть, мама пела над колыбелью маленькой Олюшки:

«Котик буде воркотати, А дитинка – засинати...»

Может быть, ведь дело-то было в тёплой и певучей стороне – на Украине, под славным городом Харьковым. И она росла-подрастала, и была, конечно же, октябрёнком-пионером, и распевала про «синие ночи» да «картошку-тошку-тошку».

И про любовь пела, про верность лебединую, что навек… С этими песнями она и оставила дом, маму с папой и двух сестрёнок – поехала получать образование. Оля уже тогда знала, что в качестве работы выберет педагогику, и обязательно в начальной школе – на самом важном этапе становления маленькой личности.

В Запорожском педучилище студентка, тогда ещё Петренко, училась от всей души и столько же вкладывала в художественную самодеятельность. Исполняла сама и с удовольствием слушала народные песни, советские патриотические и эстрадные лирические:

«Опустела без тебя земля... Как мне несколько часов прожить? Так же падает в садах листва, И куда-то все спешат такси... Только пусто на земле Одной, без тебя, А ты..ты летишь, И тебе Дарят звезды Свою нежность...»

Она получила диплом и отправилась работать по распределению в сельскую школу. И здесь опять неугомонная активистка не только работала, но и умудрялась и соседским мальчишкам помочь с уроками, и по хозяйству людям, у которых проживала. Кстати, квартирных хозяев своих почитала она тогда почти как родителей, да и сейчас поддерживает с ними связь.

А дальше девичья судьба стала развиваться совершенно в духе советского кинематографа 70-х годов. Отслужив срочную, в означенную местность прибыл бравый пограничник Владимир Павленин. Как водится, заглянул в клуб. Заглянул и …. Пропал – погиб старший сержант для холостой жизни навек. На сцене выступала агитбригада, и девушка в чёрном платье пела песню.

«Я, честное слово, не вспомню, что именно она тогда пела, – рассказывает сейчас по прошествии 35 лет Владимир Станиславович. – Но вот платье это помню. И глаза. Они такими и остались – эти глаза напротив».

Тогда он сделал вид, что ничего особенного не про-изошло. Особенных попыток к сближению не предпринял и, насвистывая: «А я еду, а я еду за туманом, за мечтами и за запахом тайги…», увязал рюкзак и прыгнул в поезд, громыхающий на стыках сибирским ритмом: тоб-бо-бо-больск – тоб-бо-бо-больск. На Всесоюзную ударную покатил Владимир, на комсомольскую. На строительство нефтехимического комплекса. А она осталась.

Отметим, что наш новоиспечённый тоболяк адрес Оленькин при себе держал, но вот писать отчего-то не спешил. Говорит, дел было много – ЦГФУ, мол, строили, объекты ТЭЦ и всё такое. А я так думаю, что просто мурыжил девчонку – мстил за то, что при первой встрече на шею не бросилась.

И здесь опять-таки всё происходит совсем по-киношному. Молодой бригадир Павленин заболел – затемпературил и захандрил, а его друзья-товарищи, выкрав предварительно заветный адресок, отписали в далёкое украинское село примерно так: «Болеет. Тоскует. Похудел на 24,6 кг. Спасайте – хороший комсомолец пропадает на глазах». Неизвестно теперь (не признаётся Ольга Ивановна), что взяло верх в её душе – зарождаю-щееся чувство или дух общественницы, да только взяла она и написала ответ. Опять же, как в песне: «письмецо в конверте» – авиапочтой да больному прямо в руки.

И он, конечно же, ответил. Ответил потому, что глаза те никак позабыть не мог. «Начали мы переписываться, а через год насмелился и пригласил её в гости. Я тогда уже и квартиру в Тобольске получил. В квартире той из мебели были кровать, три чурбака взамен стульев и большой пень-колода вместо стола. Такая вот обстановочка».

«Я спросил у ясеня, Где моя любимая. Ясень не ответил мне, Качая головой. Я спросил у тополя, Где моя любимая. Тополь забросал меня Осеннею листвой».

Впрочем, на дворе была весна, и любимая, распустив детишек на каникулы, ехала в Сибирь. О чём она думала тогда? За мутным стеклом вагонного окна тянулись бесконечные леса-перелески и по-мартовски неуютные поля. Далеко позади осталась тёплая и изобильная Украина. А бородатые парни в вагоне распевали:

«Надежды маленький оркестрик Под управлением любви…»

И колокола-громкоговори-тели на станциях гремели:

«Ты помнишь – плыли в вышине И вдруг погасли две звезды, Но лишь теперь понятно мне, Что это были я и ты».

И на вокзале, и на аэродроме местном (язык не поворачивается назвать его аэропортом) «две звезды» нашего повествования разминулись. Он отправился горевать горе («не приехала – обманула!») в общежитие к товарищам, а уж оттуда, прихватив несколько стульев (Павленин, смущаясь, поясняет: «Стырил»), попал домой. У двери в квартиру на чемодане сидела она – Ольга… Оленька.

И опять-таки, как раньше значилось в кинотитрах: «Прошло время».

В 1978-ом Ольга и Владимир были уже настоящей семьёй-дуэтом. Наверное, и свадьба для девчонки, оказавшейся в незнакомом городе, была серьёзным испытанием, но очевидцы вспоминают, что молодая жена (теперь уже Павленина) держалась стойко и свой скромный букетик тюльпанов держала не менее царственно, чем нынешние невесты – пышные свадебные конструкции.

А в октябре 1979-го у них родилась девочка Лилия, и они стали трио:

«В инее провода, В сумерках города. Вот и взошла звезда, Чтобы светить всегда, Чтобы гореть в метель, Чтобы стелить постель, Чтобы качать всю ночь У колыбели дочь...»

Сегодня Лилия живёт в другом городе, но часто вспоминает детские годы рядом с мамочкой: «Я совершенно не помню, каким образом я оказывалась утром в детском саду, но вот как мы с мамой из него возвращались – это да. Зимой – на санках, а летом, весной и осенью – пешком не торопясь. И всегда вели задушевные разговоры о том, как прошел день, что в течение него произошло. И так ненавязчиво мне мама рассказывала о том, как надо поступать, а как – не надо, что плохого было в моем поступке, а за какие она мной гордится.

Когда брала она меня с собой на работу (такое было крайне редко), меня распирало такое великое чувство гордости от того, что именно эта красивая, справедливая и всегда доброжелательная учительница – моя мама». А профессиональная – педагогическая баллада её мамы, Ольги Ивановны, длится-тянется уже более 35 лет, большая часть из которых прошло в школе-интернате № 1.

Кто видел однажды, тот уже никогда не забудет клетчатые пальтишки воспитанников интернатов 70-х годов. Да что там пальто. Глаза этих детей. Глаза, в которых выражение крайней доверчивости мгновенно сменяется блеском бесконечного и беспричинного ужаса. Глаза маленьких старичков и старушек, затеплить в которых огоньки настоящего детства удаётся не всякому. Ольге Павлениной удавалось. О ней с нежностью вспоминают выпускники той, непростой, школы. О ней сегодня с любовью говорят маленькие ученики школы № 16.

«Моя Ольга привыкла всё делать хорошо и доводить до конца. Уже здесь, в Тобольске, закончила пединститут и могла бы уйти в «предметники», но отказалась. Она всегда считала свою работу самой важной, основополагающей в школе».

И с мнением супруги Владимира Станиславовича нельзя не согласиться. Именно от знаний и душевных качеств тех, кто встречает нас на пороге первого класса, зависит очень наша дальнейшая учёба, а стало быть, и жизнь. И недаром любой из нас помнит, как звали его первого учителя – человека, ставящего нас на крыло. И когда мы обретаем силу и летим:

«И над улочкой знакомой, И над медленной рекой, И над старенькою школой, И над маминой щекой…»

Сегодня Павленины уже квартет – в Сургуте растёт-подарстает, поёт звонкие песенки внучка Викуся. Жизнь продолжается под аккомпанемент прекрасной мелодии, зазвучавшей тогда, 55 лет тому назад, в тёплой и певучей стороне.

Дмитрий Карасиер